Иулиан
Но зато не унизил ни близких, ни трав,
Равнодушием отчей земли не обидел...
Надо мною стояло бездонное небо,
Звезды падали мне на рукав.
Арсений Тарковский
Иулиан родился 30 сентября 1922 года в Москве. А в 2000 году с его уходом (мне - 50 лет) закончилось мое детство. Тяжело терять близких, а таких особенно. Да, Иулиан действительно «не унизил ни близких, ни трав». На даче в Вельяминово он поднимался с рассветом, я сквозь сон понимал это, потому что Фромаж, наш пес, спавший обычно рядом с моей кроватью, зевал, неохотно поднимался и шел выполнять свой долг, наблюдать и ходить за ним хвостом. Тем временем папа занимался своим любимым садом, действительно великолепным...
Знакомые птицы прилетали завтракать, а сам он завтракал с нами, это обычно происходило часа через четыре. сидя за столом, делал бутерброды себе и псу.
Константин Коровин пишет, что в совсем еще молодом Чехове, почти юном, чувствовался «добрый дед» - про Иулиана можно сказать то же самое. У него был какой-то особый подход к порядку в мастерской - не глобальный. При помощи ремешков, реечек создавался уголок типа маленького чуланчика, где все необходимые инструменты как бы парили вокруг. Настоящая жизнь для него начиналась, когда он, находясь в этом своем чуланчике, работал. На мой взгляд, он был великим скульптором, родившимся не там и не в то время. Многочисленные эпигоны, появившиеся и появляющиеся, до сих пор наивно силятся создавать что-то подобное, но, не обладая чувством отбора и фантазией, как это обычно бывает, не достигают результата. Работая над чем-то, он смело развивал, трансформировал, отказывался от чего-либо в пользу чего-либо, часто привносил подходящие по форме, но чуждые по смыслу элементы. О бережном отношении к форме и об искреннем, трепетном отношении к объему я услышал от него в первый раз, и потом нечто подобное мне говорил замечательный вьетнамский скульптор Ле Конг Тхань, такой маленький и трогательно-тщедушный внешне и такой великий и мощный по своим произведениям. Папа часто призывал меня сбросить с себя все выученное, освободиться от всех правил и штампов. Ну и такие безусловные шедевры, как «Блоха», «Соцветия черной травы», «Чайки», «Кулик», показывают нам, что он это делал безупречно.
С ним как-то всегда было уютно. Пожалуй, именно он больше других показал мне важность влияния созданного тобой самим уюта или порядка, что ли, в творческом процессе. Конечно, эти слова очень условны или относительны. Начинать работу необходимо с организации рабочего места. Это могут быть самые простые предметы, из которых все складывается: освещение, высота табуретки, правильная высота станка, чисто, тихо. Только тогда можно пытаться поймать нужную волну, связь - как хотите. Несчастные ребята, которым этого не говорят и не объясняют педагоги, просто теряют время. А еще эта банальщина о творческом беспорядке. Все равно что заниматься боевыми искусствами без правильного дыхания и понятия движения внутренней энергии, только на физическом уровне.
В мастерской с друзьями (справа скульптор Г.В. Нерода). Фотография
Вот только что он звонил и произносил особым образом, растягивая гласные, как бы улыбаясь: «Привет». В этом привете была настоящая приветливость и вместе с тем настойчивость. «Мне нужно посоветоваться, заезжай». Обычно две-три разные скульптуры стоят на большом столе, пластилин плохо смешан, пятнистый, но это ему не мешает, он видит только форму, обычно уже много сделано. Вот совсем недавно хохотали, репетируя за кулисами цирка, готовясь к моему юбилею. Замечательная Татьяна Николаевна и Максим Никулины любезно предоставили под это дело Московский цирк на Цветном. Иулиан Митрофанович и Сергей Шаров принимали в этой авантюре активное участие. Зрительные ряды были превращены в столы, на улице гостей встречали клоуны на ходулях, верблюды, всадники. Папа всегда мечтал всерьез о своем слоне. Я думал, он шутит, но он настойчиво перечислял достоинства слонов перед всеми остальными животными. Мне придумали номер, и я репетировал с молодой слонихой, не помню ее имени. Рассказывали, что она была очень буйная, неуправляемая, раньше от нее отказался бывший хозяин, и новому дрессировщику удалось лаской сделать ее кроткой и послушной. Помню, он научил нас класть ей в пасть кусочки рафинада в виде поощрения. Горячая, влажная глотка, глаза, внимательные, оценивающие, казались недобрыми. Иулиан прогнал меня репетировать другие репризы, а сам остался с ней. Вернувшись через какое-то время, я застал картину умиления: слониха сидела на заднице, перед ней сидел мой папа на табуретке, подперев щеку, и по-дзенски влюбленная улыбка блуждала на его лице. Пустые пачки из-под сахара, аккуратно сложенные, лежали рядом. «Ну что, будешь лепить ее портрет или фигуру?» В ответ я услышал: «Безусловно». Как бы это было красиво, если бы он успел это сделать.
Ангелина и Иулиан Рукавишниковы в мастерской. Фотография
Здесь необходимо сказать о выборе сюжета. Отец всегда поражал меня продуманностью композиции до мелочей. Наверное, поэтому все вещи его, за небольшим исключением, пригодны для любого, или, правильно сказать, выдержат любое увеличение. Часто наблюдаем противоположное - размер большой, а по внутреннему устройству - пудреница или гном на пудренице. Из того, что удалось сделать большим, это «Четыре лилии», «Бабочка на листе», «Улитки» и «Куколка». Не зря он изучал всерьез искусство древних: Египта, Индонезии, Греции, Японии и Мексики. В Европе кумирами его были Аристид Майоль, Карл Миллес и Карл Блоссфельд. Блоссфельда он часто брал за основу, говоря: «Здесь все уже найдено». От себя добавлю, менял сильно, чаще в сторону лаконичности. Помню домашние батлы в конце 1970-х. Помню вселенский поиск плаща агронома, без которого нельзя было браться за композиционную статую «председателя», очевидно, навеянную образом, созданным Михаилом Ульяновым. Пресловутый плащ нужного размера для уже подобранного натурщика никак не находился. Мы с мамой орали, выведенные из себя упрямством главы семейства. И тут пришло приглашение поучаствовать в какой-то экологической выставке на ВДНХ на воздухе, и Иулиан сделал лаконичный бронзовый листик, примерно 90 сантиметров, не без наших настойчивых стенаний. Он в контексте остальных опусов имел скандальный успех в узких кругах московских художников. И проснулся, как говорят, следующим утром другим, настоящим мастером. Эти удивительные сакральные, загадочные произведения, особенно в контексте того времени, стали рождаться одно за другим, сначала мучительно и редко, потом быстрее, смелее, отвязнее, пока не образовалась вертикальная связь с Всевышним, превратившаяся в мощный поток. Мы с мамой были безумно рады, хотя и являлись самыми непреклонными цензорами.
«Убери глаза».
В ответ его типичное:«Как так?»
«Убери вообще!» «Птичья нога слишком реалистична. Преврати в деталь какого-нибудь механизма». «Деталь. Да пошли вы...»
Надо сказать, что он часто прислушивался и часто соглашался, что поначалу мне было удивительно. Характер у мастера был не чета моему, я вообще соглашатель, восточный стиль поведения. У нас нет намерений, их рождают обстоятельства. Про себя в одном гороскопе я с внутренним удовлетворением прочитал: «Весы - не способен на подвиг». Иулиан был способен на подвиг. Если он прекращал с кем-либо общаться, то это было навсегда. При этом его все обожали. До сих пор встречаю в разных местах людей, которые говорят мне: «Знали вашего батюшку». А по глазам читаю: «Не тебе чета». Согласен.
Внешне с возрастом, говорят, появляется сходство. А внутренне он, конечно, базальт, а я, наверное, ковыль.
Помню, до творческого перерождения ему заказали мраморный портрет Брежнева. Леонид Ильич уже плохо себя чувствовал, и лицо его стало слегка асимметричным. Я помогал. В общем, хотели сделать поблагообразнее. Кончилось тем, что слепили портрет самого Иулиана в размер 5-6 натур, так как они были внешне чем-то похожи. Резчики вырезали его из мрамора, отполировали, и мы, ничего не подозревая, отвезли его в Манеж и еще какие-то работы. Сначала ржали все коллеги: «Ну ты, Юлька, даешь! Себя ставишь на выставке в Манеже, посвященной съезду. Да еще в вводном зале». Петр Нилыч Демичев, который был тогда министром культуры, сказал папе при встрече: «Вы, Иулиан Митрофанович, уж как-то повнимательнее.» или что-то в этом роде. Фразу эту потом долго повторяли, как мантру, московские скульпторы.
Не знаю почему, но все в те времена были страшно веселы. Возможно, из-за наступившей приличной жизни. Эта «искрометность» для меня маленького была сначала нормой, позже начала раздражать. Может, это навязывали киноагитки. Иностранцы, ведущие себя естественно, сильно отличались. Гости, очень часто приходившие в наш дом в страшном количестве, ржали не затыкаясь. Я в своей комнате долго вертелся на диване, не мог заснуть. Этой безмятежностью была пронизана жизнь Москвы 60-70-х годов. Потом, к 90-м, как-то незаметно озлобились.
Таким образом, родившись, я очутился в красивом, загадочном, праздничном мире добрых людей, людей просвещенных, знающих архитектуру, изобразительное искусство, музыку. Главным действующим лицом этого была заводная, веселая, а иногда грустная, ужасно красивая нежурнальной красотой, ироничная, а иногда бескомпромиссная, нежнейшая ко мне Алка, как ее звали все, - моя любимая мама. Очень достойные и интеллигентные бабушки - Любовь Александровна, мамина мама, и Александра Николаевна, папина. У Любы было колоратурное сопрано, она стажировалась в «Ла Скала» и часто пела дома свою любимую Любашу из «Царской», «Тоску», «Травиату». Бабушки мне читали перед сном Пушкина, Андерсена. Сохранились старинные кнебелевские книги сказок с очень красивыми картинками. Да и вся громадная библиотека, которую собирал в основном дед, Николай Филиппов, была в моем распоряжении, она располагалась, как и сейчас, на антресолях. Вокруг по стенам им были развешаны фрагменты Микеланджело, Тициана, Пьеро делла Франчески, Тинторетто, Мантеньи и других. На старинных широких черных полках стояли цветные фрагменты Луки делла Роббиа и Якопо делла Кверча. Дед был властелином всего этого. Обычно он работал, сидя за громадным дубовым мольбертом, сделанным на заказ по его чертежам, а вокруг в специальных ящиках в немыслимом порядке и количестве лежали клячки, итальянские и французские карандаши, муштабели, соусы и сангины, длинные кисти, которые назывались, по-моему, рембрандтовскими. До сих пор пользуюсь сделанными им толстенными альбомами с подборками всемирно известных произведений искусства со всякими нюансами, например, «Белый цвет в голландской живописи» или кракелюры...
И, конечно, супергероем во всех отношениях был молодой темноволосый красавец, сильный, смелый, всегда добрый ко мне мой папа.
В отличие от многих теперешних романтических рассказчиков, которые «признаются» по телевизору, что все были хулиганами и даже предводителями шпаны арбатских дворов, я был скорее маменькиным сынком и действовал на реальную шпану, как на быка красная тряпка. Папа не узнавал в благополучном (про лошадей принято употреблять термин «добронравный») увальне себя, бойца, выросшего на Красной Пресне, и проводил со мной тренировки. Были куплены боксерские перчатки, лапы и груша. Но это не помогало, пока я не пришел в общество «Труд» на Цветном бульваре к легендарному Льву Марковичу Сигаловичу. Это был добрейший, замечательный старичок с внешностью, напоминавшей Луи де Фюнеса, душа всех московских боксеров. Могилки Льва Марковича и Иулиана оказались рядом на Ваганьковском. Совпадение? Не знаю. Знаем, что ничего не знаем.
Году в 1966-м папа выиграл конкурс на памятник Чехову для Таганрога. Тогда, видимо, еще можно было в них принимать участие. В семье наступили черные дни сбора материала, все стояли на ушах. После этого, наверное, в первый раз он взял меня с собой на комбинат помогать делать большую статую. Новый мир с форматорами, разнорабочими, увеличителями, поливальщиками, схожими по мировосприятию с бунинскими персонажами из «Суходола» и «Деревни», поразил меня. Постепенно я попривык, и мне понравилось жить на комбинате: все вместе обедали, немного выпивали, кроме меня - я был спортсменом. Однажды я свалился с лесов, поскользнувшись на доске, и пролетел мимо яруса, на котором работал отец. Кончилось благополучно, молодой был. Он посмотрел в мою сторону, мне показалось, как-то снисходительно, слегка покачал головой, не издав ни звука. Потом я вспоминал и думал об этом случае - пожалуй, это была самая сильная из возможных воспитательная реакция на произошедшее. Внешне абсолютно спокойно он продолжал работать. Позже я заметил, что, начиная делать один кусок, он практически заканчивает его, а не ползает в «творческом экстазе» по всей статуе, потом следующий, потом следующий. Это абсолютно не значит, что фрагмент получился, но благодаря этому принципу скульптура двигается к завершению, каждый фрагмент как бы тянет следующий. Он работал со многими архитекторами, но чаще всего с Николаем Миловидовым, всегда элегантно одетым, по моде конца XIX века, очень вежливым и эрудированным человеком. Они так курили, что от дыма не было видно ни макета, ни того, что они рисовали. Столько мата я никогда не слыхал ни до, ни после в своей жизни, эпитеты сыпались в обе стороны, как водопад.
Водяные часы. 1990
Бронза, алюминий, стекло. 50 × 68 × 24
Пожалуй, важнейшей составляющей творческой жизни для отца были порядок в мастерской и уют в доме. Наверное, здесь большую роль сыграли война, контузия (во время учебного полета), голодные годы, кстати, он мне говорил, что голод очень унизителен. Любил все делать педантично, сам вручную обрабатывал все свои отливки из бронзы, принципиально не применяя электроинструменты. Меня называл не иначе как Сашка - известный халтурщик.
Уходила и постепенно забывалась своеобразная и ни на что не похожая эпоха с ковбойскими автомобилями «Победа», скульпторами в рубашках с наивными абстрактными узорами гуги-гуги и широкими брюками из габардина, построенными так, что пояс доходил чуть ли не до грудной клетки, с бесконечными художественными советами и выставкомами, неизбежно заканчивавшимися пирами в «Метрополе» и Союзе архитекторов. Забывались выставки, которые в то далекое время наделали много шума: американская в Сокольниках, Бурдель и Коненков на Кузнецком, Пикассо и Ренато Гуттузо, если не ошибаюсь, в Пушкинском. Уходили артисты больших и малых театров: Николай Олимпиевич Гриценко, живший долгое время у нас и произносивший шуточные реплики, понятные только нашим сидевшим в зале по блату в первых рядах; Слава Ростропович с виолончелью, которую среди своих называл «балалайкой», иногда появлялась и его муза; Михаил Астангов, который хорошим тоном считал пугать меня, пятилетнего... всего не перечислишь, может быть, напишу в книге. Вот так, любезный читатель, наверное, сумбурно попытался вам рассказать о своем отце, большом художнике, неординарном человеке Иулиане Митрофановиче Рукавишникове.
Бронза. 68 × 110 × 70
Бронза. 100 × 65 × 68
Бронза. 102 × 55 × 52. Подарена Президентом РФ В.В. Путиным космонавту В.В. Терешковой на ее юбилей в 2017 году
Мрамор. 40 × 50 × 12
Керамика. 50 × 35 × 34
Бронза. 165 × 64 × 55
Бронза. 110 × 60 × 48
Бронза. 87 × 47 × 27
Бронза, нержавеющая сталь. 70 × 40 × 25
Бронза. 87 × 45 × 48
102 × 65 × 60
98 × 120 × 48
Бронза. 48 × 56 × 20
Бронза. 58 × 28 × 37
Бронза. 60 × 25 × 20
Бронза. 81 × 42 × 31
Бронза. 130 × 80 × 30
Бронза, мрамор. 78 × 35 × 16
Бронза. 70 × 56 × 30
О династии Рукавишниковых читайте:
Ирина Седова
Митрофан
Ирина Седова
Александр
Александр Рожин
Филипп: Я НИКУДА НЕ СПЕШУ
Сергей Орлов
Связующая ткань культуры. ДИНАСТИЯ ЦИГАЛЕЙ