Дело жизни - служение искусству. Павел Третьяков и Антон Рубинштейн

Елена Теркель

Рубрика: 
НАСЛЕДИЕ
Номер журнала: 
#3 2012 (36)

Павла Михайловича Третьякова и Антона Григорьевича Рубинштейна объединяло беззаветное служение искусству. Первый — гениальный собиратель, основатель крупнейшего музея русской живописи, второй — гениальный композитор, виртуозный пианист и дирижер. Их жизненные пути пересеклись довольно рано, а с годами взаимное уважение только усилилось.

По семейным преданиям, братья Павел и Сергей Третьяковы познакомились с Антоном и Николаем Рубинштейнами в раннем детстве. В начале 1830-х годов семья Рубинштейнов переехала в Москву и поселилась сначала в районе Яузы, а чуть позже в Замоскворечье. Антон Григорьевич в одном из писем расспрашивал мать о своем детстве: «Когда я затерялся на улицах Москвы, думаю, что в Крымском броду у татар? Мы жили тогда некоторое время на Пятницкой, до переезда на Ордынку»1. Недалеко от Крымского брода, в Голутвинской слободе стоял и дом Третьяковых, где в 1932 году родился Павел, а в 1834 — Сергей. Братья Рубинштейны и Третьяковы были примерно одного возраста, поэтому неудивительно, что нередко дети вместе проводили время. По воспоминаниям старшей дочери П.М. Третьякова Веры Павловны Зилоти, «Павел Михайлович почти никогда не говорил о своем детстве... Любил он вспоминать, как они с братом Сережей на Бабьем городке ходили в купальни на Москву-реку с мальчиками Рубинштейнами, Антоном и Николаем, у отца которых была неподалеку карандашная фабрика. «Николай Григорьевич был большой шалун», — прибавлял Павел Михайлович с милой, лукавой улыбкой...»2. Интересно, что Антон Григорьевич, вспоминая впоследствии свои детские годы, отмечал: «Я был ужасный, страшнейший шалун»3. Но если братья Рубинштейны были бойкими шустрыми мальчиками, то из Третьяковых таким был лишь Сергей, старший, Павел с детства отличался некоторой основательностью. Позднее именно Сергей Третьяков стал на долгие годы близким другом Николая Рубинштейна.

В своих воспоминаниях В.П. Зилоти отмечала: «Странно, а в сущности, и не странно, а естественно, что эти детские товарищеские отношения гораздо позже дали основу чудесному дружескому пониманию между этими четырьмя людьми, жившими всю жизнь служением искусству, каждый в своей сфере; у Павла Михайловича было главным образом поклонение гению братьев Рубинштейнов, а у Сергея Михайловича, кроме того, была с ними близкая душевная дружба до конца дней»4.

Антон Григорьевич, так же как и Павел Михайлович Третьяков, не любил вспоминать детские годы. Оба они воспитывались родителями в строгости. Павел с детства прислуживал в лавке отца, Антона рано стали серьезно учить музыке в расчете на концертную деятельность. В основе системы воспитания и там и там был упорный труд, приучение с юности к постоянной работе. Дочь Павла Михайловича Третьякова, Александра Павловна Боткина, писала: «Сыновья Михаила Захаровича ходили в лавку и исполняли обязанности «мальчиков при лавке»... Они помогали в лавке, бегали по поручениям и выносили помои»5. Антон Григорьевич помоев не выносил, но по желанию матери много времени проводил за роялем под ее бдительным присмотром. По воспоминаниям свидетеля этих занятий М.Б. Розенберга: «Мать была очень строга к нему, его учила и поколачивала, и довольно чувствительно поколачивала — просто линейкой по чем попало. Он не был капризен. Если не выучит как следует или фальшивую ноту возьмет, она сейчас же по-своему распоряжалась»6. Сам Антон Григорьевич вспоминал впоследствии: «Тогда еще строгость была в моде — палки и пощечины, совсем не то, что теперь. Об этих временах теперь и понятия не имеют»7.

В семье Рубинштейнов музыкальное образование было само собой разумеющимся, о чем писал впоследствии Антон Григорьевич: «В доме у нас был один музыкальный инструмент — фортепиано. На шестом году мать начала меня обучать музыке, как, впрочем, обучала и прочих моих братьев»8. Павел Михайлович Третьяков систематического музыкального образования не получил, о чем сам говорил с горечью: «Не понимая и азов в музыке, можно ли рассуждать о музыкальном образовании?»9 Тем не менее мать Павла и Сергея Третьяковых, по воспоминаниям А.П. Боткиной, «мило играла на фортепиано... Я помню мое удивление: мне было лет семь, в Кунцеве на даче у Коншиных на семейном празднике бабушку Александру Даниловну просили сыграть на фортепиано. Она села и сыграла что-то. Бабушка играет! Когда мы бывали у нее, я не видела, чтобы она садилась за фортепиано»10.

В семье Третьяковых любили музыку и театр, Павел и Сергей регулярно посещали оперу. По семейным преданиям, своей женитьбой на В.Н. Мамонтовой Павел Михайлович был обязан в какой-то степени музыкальным обстоятельствам. Старшая дочь Вера так излагала историю знакомства своих родителей: «Это было весной 1865 года... Вера Николаевна, как и сестра ее Зинаида Николаевна, славились в Москве как прекрасные пианистки и образованные музыкантши. Они любили иногда исполнять и камерную музыку. Александр Степанович [Каминский] устроил у себя музыкальный вечер, прося Веру Николаевну сыграть, что ей захочется. В то время у нее были «в руках» (как Вера Николаевна часто выражалась) септет Гуммеля и трио Бетховена (какое — не помню). Приглашен был на вечер и Павел Михайлович. Он спрятался в уголок и жадно слушал музыку, которую очень любил. Когда Вера Николаевна окончила играть вторую пьесу, септет Гуммеля, Павел Михайлович попросил Александра Степановича познакомить его с «чудесной пианисткой» и после первого поклона сконфужено сказал ей: «Превосходно, сударыня, превосходно». Вере Николаевне шел 21-й год, а Павлу Михайловичу — 33-й. Начал он бывать у Елизаветы Ивановны, которую всю жизнь «уважал» за ее доброту и общественную деятельность, часто просил Веру Николаевну сыграть ему что-нибудь и в начале лета сделал ей предложение... 22 августа 1865 года они повенчались…»11

Семейная жизнь Павла Михайловича и Веры Николаевны Третьяковых сложилась счастливо. Музыка всегда звучала в их доме. Знакомство с Рубинштейнами продолжилось и стало ближе благодаря Вере Николаевне, искренней почитательнице талантов обоих братьев. Николай Григорьевич, живший в Москве и друживший с Сергеем Михайловичем Третьяковым, с детства знал сестер Веру и Зину Мамонтовых. Зинаида вышла замуж за Василия Ивановича Якунчикова, активно участвовавшего вместе с Н.Г. Рубинштейном и С.М. Третьяковым в организации московского отделения Русского музыкального общества и создании Московской консерватории. Антон Григорьевич, вспоминая об этом, говорил: «Вы спрашиваете о Николае Григорьевиче? В конце концов о его деятельности я знаю очень мало, спросите у Третьякова...»12 К сожалению, Сергей Михайлович Третьяков не оставил воспоминаний, и сведения о его дружбе с Николаем Григорьевичем очень обрывочны. О времени создания Московской консерватории и роли в этом деле С.М. Третьякова и В.И. Якунчикова пишет в своих воспоминаниях Вера Зилоти: «Николай Григорьевич, любимый Москвой, собрал достаточное число членов, внесших единовременно по тысяче рублей и которые делались почетными членами. Одним из первых был князь Николай Петрович Трубецкой, который стал председателем Московского отделения ИРМО13. Затем Василий Иванович Якунчиков и Сергей Михайлович Третьяков. Вносившие ежегодно по сто рублей делались действительными членами и имели кресло на все симфонические, квартетные и ученические вечера консерватории. Женившись на Зинаиде Николаевне Мамонтовой, Василий Иванович записал действительными членами и Зинаиду Николаевну, и Веру Николаевну. Обе они тоже стали действительными членами Общества. Действительным членом стал и Павел Михайлович, так что наши родители ездили во все концерты ИРМО»14.

Записи о посещении этих концертов есть в дневнике В.Н. Третьяковой. 6 ноября 1882 года она слушала симфонию № 2 Антона Рубинштейна «Океан», где впервые была исполнена новая, дописанная автором часть — Lento assai. Вера Николаевна писала: «Впечатление от всех 7 частей «Океана» было самое яркое. Вторая часть «Lento assai» тронула меня до слез, я сильно расплакалась — так ярко, горячо ощутила я силу бури и всю силу страданий плавающих»15.

О посещении Павлом Михайловичем и Верой Николаевной концертов с участием Антона Григорьевича Рубинштейна в 1880 году вспоминала их старшая дочь Вера: «Весной 1880 года родители взяли нас с Сашей на оба концерта Антона Григорьевича Рубинштейна. В первый раз мы слышали его и также были в первый раз в большой зале Дворянского собрания; сидели в первых рядах... Сколько мы с детства навидались портретов Антона и Николая Григорьевичей! Сколько наслушались от родителей об игре Антона Григорьевича! Увидать его и услышать было таким волнением! А когда Антон Григорьевич вышел на эстраду под долго не смолкавший гром аплодисментов, его могучая фигура с бетховенской головой поразила нас, и мы, вся молодежь, сразу почувствовали, что находимся в присутствии громадной, гениальной личности. ...Он начал играть вариации d-moll Генделя, фантазии c-moll Моцарта и перешел к сонате C-dur (Waldstein Sonate) Бетховена. Мы, молодежь (смело пишу: «мы»), были поражены, обворожены, растроганы; да этого впечатления не опишешь, его надо пережить! Мамочка, знавшая Антона Григорьевича, взяла нас с собой в артистическую. В первый раз я почувствовала, что стоит передо мною величайший артист: было в нем что-то титаническое, божественное, а вместе с тем такое человеческое, глубокое и нежное, что неотразимо влекло. До сих пор не забыла я подробностей, как он играл всех этих авторов! В 1882 году слышали мы его еще несколько раз. В половине 80-х годов он дал цикл «Исторических концертов» в Москве, Петербурге и за границей. Это было величайшим событием в музыкальной жизни Москвы...»16.

В доме Третьяковых не просто знали и любили братьев Рубинштейнов, но и буквально преклонялись перед талантом Антона Григорьевича. Бывая по делам в Петербурге, Павел Михайлович не упускал случая услышать сочинения А.Г. Рубинштейна. В феврале 1875 года он даже задержался с отъездом домой, чтобы услышать новое сочинение композитора. «Меня здесь останавливает только «Демон», сегодня услышу его и завтра выеду; в субботу пришли за мной лошадь»17, — писал П.М. Третьяков жене. В феврале 1880 года Павел Михайлович сообщал из Петербурга: «Слышал Калашникова, оперу Рубинштейна (шла первый раз — дирижировал сам Рубинштейн). Опера Калашников, по моему мнению, лучшая из его опер»18. Через пару дней Третьяков писал, что понравившуюся оперу посетил уже два раза, а кроме того: «Вчера обедал у брата вместе с Рубинштейнами А.Г. и Н.Г., Ауэром и Григоровичем. Антон Григорьевич пресимпатичный господин»19.

Сергей Михайлович Третьяков был близким другом Николая Рубинштейна и активным участником культурной жизни Москвы. Не следует забывать, что в конце 1870 годов он был московским городским головой и много сделал для развития столицы. Его дом на Пречистенском бульваре был одним из центров культурной жизни города. По воспоминаниям А.П. Боткиной: «С Антоном Рубинштейном Павел Михайлович и Вера Николаевна встречались у Сергея Михайловича, где он бывал запросто, а также на устраиваемых больших вечерах, где он играл для родных и друзей хозяев. Я была на одном таком вечере. Он играл, как лев, но тяжелое впечатление производило, что он плохо видел. С Николаем Григорьевичем Третьяковы встречались и у Сергея Михайловича, в Музыкальном обществе, и у Алексеевых»20.

Так получилось, что к семье Третьяковых был ближе Н.Г. Рубинштейн, большая часть жизни которого прошла в Москве. С ним Вера Николаевна была знакома с юности. Ее дети, как и все в семье, благоговели перед Рубинштейнами. Старшая дочь, Вера, вспоминала о своем знакомстве с известным музыкантом: «С 1872 года мамочка иногда по воскресеньям днем стала брать меня в Квартетные собрания в Малой зале Благородного (то есть Дворянского) собрания. А на следующий год нас обеих с Сашей брала, когда играл «Николай Григорьевич». Не могу забыть, какое впечатление произвело на меня, когда тот самый, только что поздоровавшийся с мамочкой и со мной Николай Григорьевич вдруг взошел на эстраду, взял а- и d-moll-ное трезвучие, и через открытую дверь в артистическую начали настраивать квартет. Как-то раз, перед концертом, когда мы с Сашей, рядом с мамочкой, стояли у окна, подошел к нам Николай Григорьевич, поздоровался с нами и, глядя страшно мило на мамочку, сказал: «Да, прежде были две девочки: Зина и Вера; а теперь — две девочки Вера и Саша»21.

Павел Михайлович тоже не упускал возможности посетить концерты с участием Н.Г. Рубинштейна. С восторгом отзывался П.М. Третьяков об исторических концертах русской музыки на Всемирной выставке в Париже, свидетелем которых ему довелось быть осенью 1878 года. 17 сентября он писал жене: «В пятницу был в русском концерте (четвертом по желанию публики и в пользу рабочих). Чрезвычайно приятное чувство ощущал я, слыша первый раз русскую музыку в столице Света. Исполнение было прекрасно (за исключением] Белохи). Ник[олай] Гр[игорьевич] играл чудесно, кроме публики, весь оркестр аплодировал ему при каждом появлении и сходе с эстрады. Но еще более приятное до слез чувствовал я, глядя, что эта чудесная зала принадлежит свободному народу, что тут все хозяева и нет ни одной ливреи в первых рядах»22.

В семье Третьяковых все искренне любили Николая Григорьевича; Вера Николаевна по старой памяти общалась с ним запросто. Одна из ее дневниковых записей 1880 года посвящена торжественному обеду, на который они с Павлом Михайловичем были приглашены вместе с Н.Г. Рубинштейном: «Ласково разговаривал со мной Николай Гр[игорьевич] Рубинштейн, сидя со мной рядом за обедом, припоминал мою семью Мамонтовых за 20 лет жизни. Знал он нас, двух сестер Зину и Веру, говорит, что мы были милые девушки. Между прочим, он сказал мне, что он хочет завещать, чтобы после его смерти исполнили в память его «Реквием» Шумана и чтобы в день смерти его устраивали обед, на котором будут являться все, помнящие его, и с бокалом шампанского говорить: жаль, что с нами нет Ник[олая] Григорьевича]! ... Я тоже завещала Ник[олаю]Гр[игорьевичу] исполнить «Реквием» в память мою, когда я умру, если он переживет меня»23.

В.Н. Третьякова несколько легкомысленно отнеслась к словам Николая Григорьевича. Кто мог знать, что ему оставалось жить меньше года, и мысли о смерти неслучайно посещали музыканта. В начале 1881 года Сергей Михайлович Третьяков с женой Еленой Андреевной поехали в Париж и уговорили Николая Григорьевича поехать с ними, чтобы подлечиться за границей. Но болезнь музыканта зашла уже слишком далеко, вскоре после приезда в Париж он совсем занемог. С.М. Третьяков и его жена буквально не отходили от больного. Их племянница Вера описала в своих воспоминаниях кончину Н.Г. Рубинштейна: «Утром 11 марта он был особенно весел и даже начал мечтать о скорейшем возвращении в Москву. Потом выразил желание отдохнуть. Положил свою руку на руку Елены Андреевны и начал дремать. Она, чтобы не тревожить больного, не отнимала своей руки и сидела тихо, долго-долго. Постучался и вошел врач; приблизившись к больному, нагнулся, послушал дыхание, поднял лицо, полное удивления, и сказал: «Его уже нет с нами». Елену Андреевну поразило, как незаметно подкралась эта тихая гостья — смерть... В конце марта, в светлый весенний вечер, привезли из-за границы тело Николая Григорьевича и поставили в университетской церкви на Большой Никитской, на углу Моховой. На другой день вечером мамочка поехала с нами обеими на панихиду. Громадная лестница была украшена тропическими растениями, стояло множество лавровых венков. Гроб утопал в несметном количестве цветов. После панихиды мы долго оставались. В тишине церкви слышно было, как плакали ученики Николая Григорьевича, стоя на коленях у гроба, полуспрятавшись в цветах»24. Среди учеников был и будущий зять Павла Михайловича Третьякова — Александр Ильич Зилоти, который после смерти Н.Г. Рубинштейна стал учеником Антона Григорьевича.

Талант А.Г. Рубинштейна искренне почитался в семье Третьяковых, где знали и высоко ценили сочинения композитора. Павел Михайлович и Вера Николаевна старались бывать на всех выступлениях музыканта, подраставшие дети восторгались им не меньше родителей. Старшая дочь, Вера серьезно занималась музыкой, была очень увлечена этим и проявляла большие способности. Ей очень хотелось получить хорошее музыкальное образование, в чем ее поддерживал П.И. Чайковский. Позднее она вспоминала: «Петр Ильич начал убеждать моих родителей отдать меня в консерваторию, в класс специальной теории. Отец, разумеется, воспротивился, не признавая совместного обучения. Я была очень разочарована, что меня в консерваторию не пустили»25. Теперь в семье П.М. Третьякова было две прекрасные пианистки: мать и дочь, обе Веры, обе поклонницы А.Г. Рубинштейна. Вера Павловна вскоре вышла замуж за ученика братьев Рубинштейнов — А.И. Зилоти.

Большое значение творчества и общественной деятельности Антона Григорьевича Рубинштейна признавал и сам Павел Михайлович Третьяков. Он счел необходимым иметь в своей художественной галерее портрет великого музыканта. А.П. Боткина, вспоминала: «Мысль Павла Михайловича о собрании портретов выдающихся людей в области искусства и науки развивается особенно с 1869—1870 годов. До этого портреты приобретались по большей части как произведения интересовавших его больших художников. Теперь Павел Михайлович подбирает и заказывает портреты интересующих его людей»26. Как раз в это время, в 1870 г., по заказу С.М. Третьякова В.Г. Перовым был написан портрет Николая Рубинштейна27.

Портрет А.Г. Рубинштейна Павел Михайлович решил заказать И.Н. Крамскому. В начале 1877 года это было окончательно решено, но у Крамского было очень много работы. Третьяков, боясь, что художнику не хватит на всё сил, писал ему 21 марта: «Нечего и говорить, как бы я рад был, если бы Вы сделали все обещанные портреты для меня, но только как Вы это успеете — недоумеваю? У Вас на руках, кроме царских: Некрасов, Салтыков, Кольцов, Самарин, затем, чтобы еще до начала серьезного дела успеть написать Аксакова, Толстого и Рубинштейна, едва ли это возможно.»28. Иван Николаевич Крамской собирался в это время начать работу над картиной «Хохот» («Радуйся, Царю Иудейский»), но все же ему хотелось написать и все обещанные Третьякову портреты. Павел Михайлович не любил спешки и понимал, что художнику трудно будет сосредоточиться одновременно на многом. Поэтому Третьяков настаивал в письме от 7 мая: «Я не имею ничего против того, если бы Вы и сделали портрет А.Г. Рубинштейна, но так как мне близка к сердцу Ваша серьезная работа (она должна быть серьезная!), а теперь время самое лучшее для нее, Рубинштейн же не такая огромная личность, чтобы уж так спешить с ним, и к тому же мне желалось бы, чтобы Вы как можно с любовью окончили портреты Аксакова и Некрасова (за последним, т.е. за аксессуарами, дела не так мало будет, как кажется), то мне кажется, что Рубинштейна и Кольцова решительно нужно оставить до свободного времени»29. В конце концов Крамской согласился с доводами заказчика, о чем сообщал в ответном письме: «Благодарю Вас за Вашу заботливость обо мне и о времени, которое мне остается для картины; я послушаюсь Вас относительно Кольцова и Рубинштейна.»30. Однако летом 1877 года вопрос о работе над портретом снова стал активно обсуждаться в переписке. Этому способствовало ухудшение здоровья музыканта. Крамской писал Павлу Михайловичу: «Видел я Рубинштейна и согласен совершенно с Сергеем Михайловичем, что если писать, то надо поторопиться, иначе он, пожалуй, потеряет глаза; уже и теперь одного почти нет; и потому я думаю его начать в те дни, когда я бываю у Екатерины Михайловны в Ораниенбауме, и я думаю, что, чего доброго, будет толк, так как я его писать намерен во время его работы в его кабинете музыкальном. Это вполне отвечает тому, о чем мы говорили...»31 Павел Михайлович согласился с доводами художника и дал добро на портрет Рубинштейна, хотя в глубине души и не верил в то, что Крамскому удастся выкроить время еще на одну работу. 11 июля Третьяков писал Крамскому: «Портрет Рубинштейна я полагал отложить только в видах большей свободы для Вас, а так как Вы все равно ездите же в Ораниенбаум, то это еще лучше теперь писать, чтобы не пришлось зимой нарочно ездить в Петергоф»32. Павел Михайлович не ошибся в своих сомнениях. 13 августа художник сообщал ему: «Рубинштейн отложен...»33. Портрет А.Г. Рубинштейна был написан Крамским только в 1885—1887 годах34, но П.М. Третьяков не мог ждать так долго.

Неожиданная смерть Николая Григорьевича Рубинштейна весной 1881 года заставила Третьякова поторопиться с получением для своего собрания портрета его брата, Антона Григорьевича. Решено было попросить взяться за эту работу И.Е. Репина. В октябре 1881 года Павел Михайлович писал художнику: «Дорогой Илья Ефимович, Антон Григорьевич Рубинштейн живет в настоящее время в Москве и, вероятно, пробудет еще недели три, следует воспользоваться этим случаем и сделать его портрет. Его портрет может быть еще лучше Писемского — такая интересная для живописи натура, потому следует Вам его сделать. Размер я желал бы не более Писемского (это самый удобный размер). Устроить согласие и сеансы может брат Сергей Михайлович, я ему пишу сегодня.. .»35. То ли Павлу Михайловичу удалось заинтересовать художника, то ли Сергей Михайлович проявил большую активность, но дело пошло достаточно быстро. 31 октября Репин сообщал В.В. Стасову: «Я теперь пишу портрет Антона Рубинштейна для П.М. Третьякова. Интересная голова, на льва похож; жаль, времени у него мало, и позирует он скверно»36. А уже 2 ноября С.М. Третьяков писал старшему брату о своем впечатлении от картины, от самого процесса работы над портретом, о замыслах художника: «И я, и Репин твои письма получили, и вот уже неделя, как портрет с Рубинштейна пишется. Уговорить А.Г. удалось не без труда... Но сегодня, когда портрет уже почти готов, А.Г. дал согласие Репину позировать еще для другого портрета в ином повороте — почти в профиль. Написанный портрет мне очень нравится и по сходству, и по живописи, он написан так же, как и портрет Писемского»37.

Репину портрет давался нелегко, художник не был удовлетворен, о чем Павлу Михайловичу сообщал брат Сергей: «Репин не доволен позой и выражением, по его словам, министерским, и находит, что поворот почти в профиль будет гораздо интереснее.»38. Уже в начале декабря художник сообщал В.В. Стасову: «С Антона Рубинштейна я сделал два портрета: прямо и сбоку»39. П.М. Третьяков выбрал анфас, этот портрет и был приобретен в галерею. Оба портрета экспонировались в 1882 году на 10-й Передвижной выставке. Позднее Репин решил доработать оставшийся у него портрет, где Антон Григорьевич был изображен в профиль. Художник изобразил Рубинштейна дирижирующим невидимым зрителю оркестром. В.В. Стасов, случайно увидевший у Репина новый вариант портрета, был в восторге, о чем сообщал брату 6 августа 1887 года: «Вхожу в столовую эту, и что же вижу рядом, на стене? Рубинштейна, но уже в превращении!! Да в каком! Из сидячей фигуры он сделал стоячую, по колена, и перед пюпитром, с поднятой рукою, с дирижерской палочкой, размахнувшейся в воздухе. Просто великолепно!! Голова по-медвежьи наклонилась вниз, усталые полуслепые глаза с нависшими отяжелевшими веками глядят вниз на ноты, трудно разбираемые, кажется — ну просто чудо, что такое!»40. Эта положительная оценка начатой переделки вдохновила Репина на дальнейшую работу. Успех будущей картины художник в какой-то степени приписывал влиянию Стасова, о чем и сообщал ему 10 августа: «Знаете, чем Вы меня совсем поразили в тот раз. Так и прихлопнули по голове. Вы (по-всегдашнему), наверное, не подозреваете — чем? Это портретом Рубинштейна. Знаете, это опять будет тузовая вещь. Вы — человек порыва, и только то у Вас что-то и значит, что Вы начинаете и делаете вот в такие минуты... Этот будущий портрет (когда будет кончен) — наверное, chef d'oeuvre. Точно просияло откуда-то солнце, и весь холст заиграл изо всех углов холста. Это — сцена великолепная. Тут все верно необычайно. Как Рубин стоит, как тупо наклонил голову к пюпитру, как полуслепыми глазами смотрит в ноты, как взмахнул рукой. Сцена, сцена, сцена, великолепная правдивая сцена!!!»41. Написанный в итоге портрет Антона Григорьевича Рубинштейна с дирижерской палочкой в руке42 стал самым известным и самым эффектным живописным изображением музыканта.

Позднее, в 1909 году, Репин вновь вернулся к идее написания А.Г. Рубинштейна в профиль и создал третий портрет43. На этот раз Антон Григорьевич был изображен в полный рост за дирижерским пультом в парадном зале. Картина подверглась переработке в 1915 году, а в 1916 экспонировалась на 44-й Передвижной выставке. Таким образом, оба последних портрета выросли из того первого третьяковского заказа 1881 года. Этим Павел Михайлович невольно способствовал увековечению памяти великого музыканта, творчество которого так ценил.

Идея собирания галереи портретов выдающихся деятелей русской культуры встречала горячий отклик у художников. Не случайно Николай Ге писал Третьякову: «Встречая в Вас мою давнишнюю мысль, я увидал осуществление ее в самых широких размерах, и желание скорее слить все средства увлекло меня... Вы двадцать лет собираете портреты лучших людей русских, и это собрание, разумеется, желаете передать обществу, которому одному должно принадлежать такое собрание, — я думал и думаю, что художник обязан передать образ дорогих людей, соотечественников...»44. Благодаря Павлу Михайловичу Третьякову прекрасные портреты Антона и Николая Рубинштейнов украшают ныне собрание Государственной Третьяковской галереи.

  1. Цит. по: Баренбойм Л.А. Антон Григорьевич Рубинштейн. Л., 1957. С. 18.
  2. Зилоти В.П. В доме Третьякова. М., 1998. С. 12.
  3. А.Г. Рубинштейн. Автобиографические рассказы // Антон Григорьевич Рубинштейн. Л., 1957. С. 401.
  4. Зилоти В.П. Указ. соч. С. 12.
  5. Боткина А.П. Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве. М., 1993. С. 13.
  6. Цит. по: БаренбоймЛ.А. Указ. соч. С. 26.
  7. А.Г. Рубинштейн. Автобиографические рассказы // Антон Григорьевич Рубинштейн. Л., 1957. С. 401.
  8. Цит. по: Баренбойм Л.А. Указ. соч. С. 21.
  9. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 5975. Л. 1 об.
  10. Боткина А.П. Указ. соч. С. 12.
  11. Зилоти В.П. Указ. соч. С. 29.
  12. А.Г. Рубинштейн. Автобиографические рассказы. С. 419.
  13. Императорское Русское музыкальное общество.
  14. Зилоти В.П. Указ. соч. С. 54.
  15. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 5287. Л. 72.
  16. Зилоти В.П. Указ. соч. С. 89.
  17. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 5977. Л. 1.
  18. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 5998. Л. 1.
  19. ОР ГТГ. Ф.1. Ед. хр. 5999. Л. 1.
  20. Боткина А.П. Указ. соч. С. 214.
  21. Зилоти В.П. Указ. соч. С. 54.
  22. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 5987. Л. 1 об.
  23. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 5288. Л. 7.
  24. Зилоти В.П. Указ. соч. С. 92.
  25. Там же. С. 85.
  26. Боткина А.П. Указ. соч. С. 107.
  27. Портрет находится в собрании Государственной Третьяковской галереи.
  28. Переписка И.Н. Крамского. И.Н. Крамской и П.М. Третьяков. 1869—1887. М., 1953. С. 186.
  29. Там же. С. 191—192.
  30. Письма художников Павлу Михайловичу Третьякову. 1870—1879. М., 1968. С. 301.
  31. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 1896. Л. 1об.—2.
  32. Переписка И.Н. Крамского. И.Н. Крамской и П.М. Третьяков. 1869—1887. М., 1953. С. 196.
  33. Письма художников Павлу Михайловичу Третьякову. 1870—1879. М., 1968. С. 311.
  34. Портрет был куплен Петербургской консерваторией.
  35. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 103. Л. 1.
  36. И.Е. Репин. Письма. Переписка с В.В. Стасовым. Т. 2. М.—Л., 1949. С. 70.
  37. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 3658. Л. 1.
  38. ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 3658. Л. 2.
  39. И.Е. Репин. Письма. Переписка с В.В. Стасовым. Т. 2. М.—Л., 1949. С. 72
  40. Там же. С. 345.
  41. Там же. С. 116—117.
  42. Портрет находится в собрании Государственного Русского музея.
  43. Портрет находится в собрании Самарского областного художественного музея.
  44. Письма художников Павлу Михайловичу Третьякову. 1870—1879. М., 1968. С. 347.

Вернуться назад

Теги:

Скачать приложение
«Журнал Третьяковская галерея»

Загрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в App StoreЗагрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в Google play