ИВАН ПАВЛОВИЧ ПОХИТОНОВ*

*Оригинальное название статьи Эмиля Витмёра: Emile Witmeur. Un peintre russe chantre de la Wallonie. Ivan Pavlovich Pokitonov. Русский художник, воспевший Валлонию. Иван Павлович Похитонов. Журнал "La Vie Wallonne", 15 марта, 1924.

ГОТОВЯ СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК ЖУРНАЛА «ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ», ПОСВЯЩЕННЫЙ И.П. ПОХИТОНОВУ, МЫ ПОСЧИТАЛИ НЕОБХОДИМЫМ ОПУБЛИКОВАТЬ В НЕМ СТАТЬЮ, НАПИСАННУЮ ЕГО СОВРЕМЕННИКОМ.

Эмиль Витмёр.
1940-e

С Эмилем Витмёром (1874-1954), который на протяжении многих лет был не только другом, но и доверенным лицом Похитонова, художник познакомился в 1894 году, вскоре после своего переезда в Бельгию.

Выпускник Льежского университета, Эмиль Витмёр в 1894 году защитил диссертацию по философии и лингвистике на отделении германской филологии. Через два года, победив в конкурсе на соискание научной поездки за границу, молодой ученый совершил путешествие в Германию, Голландию, Великобританию и - думается, не без влияния Похитонова, - в Россию. Не ограничиваясь совершенствованием знания языков, он собрал в этих странах обширный материал для социологических исследований, формируя у себя широкое видение важнейших социальных проблем.

В дальнейшем он занимался финансово-экономическим обоснованием проектов в крупном банковском консорциуме, участвовал в работе ряда бельгийско-российских компаний, используя свои знания российской действительности. Впоследствии Витмёр был назначен вице-президентом Комитета по вопросам сближения стран-участниц Бенилюкса, а также стал вице-президентом Административного совета компании «Шарбонаж-дю-Азар».

Однако подлинным призванием Витмёра была преподавательская деятельность. Еще в 1913 году Льежский университет предложил ему вести курс современных языков в специальной Коммерческой школе, открывшейся при факультете права. Этой школе он отдавал все свои силы, весь свой накопленный опыт исследователя и педагога. В 1919 году Витмёр становится профессором и секретарем Ученого совета этого учебного заведения.

Продолжая заниматься научной деятельностью, Витмёр публиковал свои труды по экономике, социологии и вопросам развития университетского образования. Ему также принадлежат многочисленные статьи по философии, филологии и эстетике. Будучи человеком широкого кругозора, он написал глубокие исследования о И.В. Гёте и немецком историке культуры И.Г. Гёрдере. Перевел ряд произведений Л.Н. Толстого. Сотрудничал с композиторами, занимаясь переводами с немецкого языка драматургических произведений и текстов для хоралов. За свою многогранную деятельность он был избран почетным профессором Льежского университета и на протяжении долгого времени возглавлял секцию Общества Данте Алигьери.

В ряду его многочисленных публикаций особое место занимают статьи, посвященные Ивану Похитонову и французскому художнику и граверу, аквафортисту Франсуа Марешалю.

Статья о творчестве Похитонова впервые была опубликована Витмёром в журнале «Ла Ви Валлон» 15 марта 1924 года, спустя три месяца после смерти художника. Она содержит сведения о жизни и творчестве Похитонова, изложенные автору статьи самим живописцем. В ней также были опубликованы документы из личного архива художника, что составляет особую ценность для исследователей. Не случайно эта статья в сокращенном варианте предваряла каталог посмертной выставки Похитонова, открывшейся 17 ноября 1925 года в Льеже¹.

В нашем журнале статья Витмёра впервые публикуется на русском и английском языках полностью². Статья любезно предоставлена журналу потомками Э. Витмёра, И. Похитонова и фон Вульфертов³.

Надеемся, что читатели будут снисходительны к изложенным в статье отдельным фактам, в интерпретации которых причудливо переплелись реалии и вымысел. Речь прежде всего идет о прошлом семьи художника: о боевых подвигах дяди в Персии, о личной встрече его с Николаем I, о приказе императора отправить отца - в то время еще грудного младенца - вместе с кормилицей на обучение в Дворянский кадетский корпус и т.д. Однако все это не умаляет главного достоинства статьи Эмиля Витмёра. Она была первым опытом глубокого и всестороннего исследования творчества Ивана Павловича Похитонова.

Элеонора Пастон

Похитонов родился в Елисаветграде⁴, небольшом городке в Херсонской губернии на юге России, где волнующаяся степь в низинах у рек переходит в заливные луга. Широкие просторы, на которых он провел первые двадцать пять лет своей жизни, несомненно, оказали глубокое влияние на его мировосприятие и художественное творчество. Всю свою жизнь он любил широкие равнины, влажные и болотистые низины, изобиловавшие водной дичью; в гористой же местности ему всегда не хватало простора. С юных лет он наблюдал жизнь деревьев и растений, звезд и облаков, ставших свидетелями его уединения.

Его предки получили дворянское звание при Екатерине II в конце XVIII столетия. Будучи верными подданными, они неизменно отправлялись на военную службу в гвардейскую артиллерию, а потом доживали свой век в качестве сельских помещиков. У деда художника было 24 сына, старший из которых отличился в Персии в 1827 году под командованием Паскевича, покорителя Еревана. По случаю этой победы царь Николай I спросил отличившегося воина, какой награды тот хочет для себя. Ответудивил царя: «Я прошу в качестве награды, чтобы мои 23 брата были освобождены от родительской власти и отданы в учение или помещены в кадетский корпус». Император-самодержец отдал приказ, и странная просьба воплотилась в жизнь. Младший из детей был еще младенцем; его отправили в кадетский корпус вместе с кормилицей. Именно он впоследствии стал отцом нашего Ивана Павловича.

До десятилетнего возраста маленький Ваня беззаботно жил в отцовском имении, получая домашнее образование. Родители прочили ему военную карьеру, поэтому отправили его в Кадетский корпус в Полтаву, но год спустя мальчик бежал из этого заведения, о котором сохранил весьма негативные воспоминания. Его поместили затем в гимназию в Николаеве. Уже тогда все свободное время он отдавал охоте и рисованию. Когда он предавался в нашем присутствии воспоминаниям о детстве, то неизменно с признательностью вспоминал о почтенном преподавателе немецкого, добром человеке, который высоко ценил его наброски и закрывал глаза на пробелы в домашних заданиях.

По завершении среднего образования Похитонов поступает в Петровско-Разумовскую земледельческую и лесную академию под Москвой. Там он проучился два года, а затем перешел на естественное отделение Новороссийского университета в Одессе. В университете он увлекся зоологией и прилежно посещал занятия молодого профессора Мечникова⁵. Возникшая между ними дружба продлится до конца дней знаменитого русского ученого. Живопись студент не бросает, но для него это пока лишь досуг и развлечение. Во время путешествия в Швейцарию вместе с матерью и больной сестрой в 1871-1872 годах он много занимается живописью в Женеве. Один из торговцев картинами, не без уговоров, в конце концов соглашается выставить его работы в своем магазине, и поверите ли, но уже на следующий день они нашли покупателя. Этот успех никак не повлиял на жизненные планы молодого человека. По возвращении в Россию он самым прозаическим образом поступает на службу в один из одесских банков. Через несколько месяцев такой жизни, столь мало отвечавшей его любви к широким просторам, он, подчиняясь желанию родителей, вступает в управление семейным имением. На протяжении ряда лет Похитонов ведет, таким образом, жизнь обычного помещика. Это ему в конце концов наскучило, и поскольку здоровье его оказалось подорвано, отец дал ему разрешение поехать развлечься в Италию. Иван Павлович посещает Милан, Венецию, Флоренцию, а в декабре 1876 года⁶, в день битвы при Плевне, подчиняясь непреодолимому для всех русских притяжению французской столицы, прибывает в Париж. Здесь проявилась его инстинктивная склонность к богемной жизни - ее он, несомненно, унаследовал не от матери, сербки по происхождению, а от отца, малоросса, в жилах которого текла и цыганская кровь.

Средства молодого человека быстро таяли - денег от семьи нередко приходилось ожидать подолгу, - и ему поневоле пришлось искать себе средства к существованию. Он безуспешно пытался найти себе место служащего и жил весьма стесненно, продавая время от времени то рисунок, то живописную работу кому-нибудь из соотечественников, обосновавшихся в Париже. На самом деле дремавшее в нем до сих пор призвание художника наконец становилось все более явственным; непреодолимая внутренняя сила толкала его к искусству, невзирая на всю неопределенность его жизни за рубежом.

Между тем, он никогда ни у кого не учился рисунку и не посещал академий живописи. Будучи натурой мощной, достаточно зрелой для самостоятельного приобретения опыта и преодоления совершенных ошибок, благодаря своим первоклассным способностям Похитонов сумел обойтись без наставников. Вообще любая навязанная извне дисциплина была ему чужда; он испытывал - и это чувство осталось в нем до самой старости - не только инстинктивное отторжение, но даже какую-то мистическую боязнь в отношении любого обучения. Шалопаи, прогуливающие уроки в школе, и студенты, не отличающиеся прилежанием, могли быть уверены, что найдут у него понимание и снисхождение.

В марте 1876 года⁷, ничего не говоря друзьям, он впервые принял участие в выставке. Это был Салон на Елисейских полях, где он представил портрет, пейзаж и голову собаки. Ему повезло: вскоре его представили Мейсонье, которому рассказали о молодом русском, мечтающем услышать его мнение.

Великий художник, тогда находившийся на вершине своей славы, рассматривал этюды русского живописца с возгласами изумления и восхищения. Похвала от столь высокого авторитета стала началом популярности Похитонова. Этим периодом датируется его «Барбизонский этюд», находящийся ныне в музейном собрании в Москве (17 х 26). На Салоне 1881 года он выставляет два произведения: «Стог» и «Эффект снега». Видные критики того времени - Альбер Вольф в «Фигаро» (1 мая 1881), Эмиль Бержера в «Вольтере» (31 мая), граф де Монтиньи и Ж. де Тарад в «Жокее» (9 июля 1881 года) - выделяют в своих обзорах миниатюрные живописные работы молодого художника; все отмечают, что имеют дело с феноменальной личностью, с талантом поистине выдающимся, достойным внимания самых взыскательных знатоков.

Похоже, что и художники прониклись к нашему живописцу не меньшим уважением, чем критики. Вот, в порядке справки, текст рукописного письма, написанного Похитонову в Париже 20 марта 1882 года; оно пришло из комитета, возглавляемого Альфредом Стевенсом:

Париж, 20 марта 1882
Сударь, дорогой собрат,

Нам представляется, что для искусства всех стран было бы интересно соединить на частной выставке ряд работ выдающихся художников из разных стран.

Вот имена участников: от Англии: Милле, Альма-Тадема; от Бельгии: Альфред Стевенс; от Германии: Менцель, Клаусе; от Австрии: Макарт; от Швеции: Вальберг; от Италии: де Ниттис; от Испании: де Мадрасе; от Голландии: Израэльс; от России: Похитонов, Боголюбов; от Америки: Боутон.

Надеемся, сударь и дорогой собрат, что вы окажете поддержку данному предприятию и направите нам несколько картин (исключая акварели и рисунки). Ибо мы полагаем, что никто лучше Вас не представит искусство Вашей страны.

В случае если в Вашей мастерской нет сейчас свободных произведений, надеемся, что вам не составит труда получить некоторые из них от любителей живописи, являющихся их счастливыми обладателями.

Выставка откроется 1 мая в замечательной галерее г-на Жоржа Пти.

Чтобы продемонстрировать наше глубокое уважение к французскому искусству, мы попросили господ Мейсонье, Жюля Дюпре, Бодри и Гюстава Моро оказать нам честь присоединиться к нам.

Каждый экспонент имеет право на четыре с половиной погонных метра стены высотой шесть метров.

Просим Вас, сударь и дорогой собрат, соблаговолить уведомить нас в кратчайшие сроки о количестве и наименованиях произведений, направляемых Вами на эту международную выставку, проводящуюся по нашей частной инициативе.

Примите, сударь и дорогой собрат, заверения в нашем искреннем уважении,

P.S. Информацию об участии следует направлять г-ну Альфреду Стевенсу, 15,улица Гале.

Организационный комитет:
Альфред Стевенс, Дж. де Ниттис, Р. де Мадрасе.

Открытие этой Международной выставки живописи состоялось 15 мая 1882 года в галерее Жоржа Пти в доме 8 по улице Сез. Из другого документа мы узнаем, что не все первоначально заявленные лица приняли участие в этом художественном мероприятии. Францию в конце концов представили Жюль Дюпре, Жером и Бодри, Австрию - Шарлемон вместо Макарта, Америка отказалась от участия. Как видим, мэтры международного искусства приняли в свою среду Похитонова, тогда тридцатидвухлетнего, считая его достойным снискать вместе с ними популярность у ценителей искусства. По итогам этой выставки восторги прессы ни в чем не уступили похвалам, высказанным годом ранее. Упоминаются его работы «Табун лошадей», «Дровосек», «Девушка за вышивкой». Жюль Кларети в номере «Тан» от 19 мая наградил Похитонова эпитетом, многократно повторявшимся в дальнейшем: «Это - Мейсонье пейзажа». Эдмон Жак в «Энтранзижан» от 24 мая, Даржанти в «Курье де л’ар» от 22 июня, Альбер Вольф в «Фигаро» от 15 мая 1882 года расхваливают рисунок, знание валёров, впечатление больших пространств, достигаемое невзирая на камерность формата. Миниатюризм, пишут они, доведен здесь до совершенства, это Франс ван Мирис в масштабе лилипутов, при потрясающей нюансировке тонов.

Успех в Париже был так велик, что Похитонов получает одновременно - что стоит отметить! -17 предложений заключить контракт от основных торговцев картинами в Париже. Подписывает он его с Жоржем Пти сроком на 69 лет. Однако ввиду финансовых затруднений Пти он вынужден в дальнейшем заключить другой договор, с Гупилем. В обмен на фиксированную выплату в размере 1000 франков в месяц вне зависимости от выполненной работы и 65 процентов от официальной продажной цены картин Похитонов дал обязательство поставлять все свои работы этому торговцу, чьей главной целью и было обеспечить себе монополию на произведения художника. Порядочный и честный Похитонов скрупулезно исполнял свои обязательства - впрочем, жаловаться на заказчика ему тоже не приходилось.

Похитонов в этот период жадно стремится к знаниям; он хочет наблюдать вселенную в миниатюре, в уголке земли, который соединил бы воды, деревья, животных, скромных тружеников и заснеженные горизонты, изучать ширину пространств, высоту зенита и перемены атмосферы. Так малый фрагмент становится для него неисчерпаемым источником деталей, столь же богатым нюансами, как человеческое сердце богато нюансами чувств. Его глаз, поразительно точный, неутомимо вглядывается в детали, с терпеливой наивностью и неизбывной любовью к истине - и отображение природы у него столь точно, что она словно схвачена живьем. Его стиль, наивно искренний, с отточенной техникой, правдиво достоверный, уже тогда был основан прежде всего на безыскусности, естественности и физиономической точности.

Когда благодаря терпеливому прилежанию и колоссальной проделанной работе, врожденный талант сделал художника полноправным хозяином материала, когда юношеская страсть и любознательность, толкавшие его к имитации ради имитации, иногда неудачной, были удовлетворены, Похитонов смог, наконец, свободно внимать зову своего капризного вдохновения. Пейзаж, найденный им в природе, действительно станет для него фигуральным выражением чувств, переполняющих его душу, и волшебный дух проникнет в произведение, которое, не утрачивая истинности, приобретет ту жизнь и то величие, которые и обеспечат ему внимание современников, а для некоторых произведений - и последующих поколений. Ибо в них свершится непостижимое единение природы и искусства.

Иван Павлович, таким образом, быстро нашел свою дорогу. В течение всей своей долгой карьеры он останется верным избранному идеалу искренности и прямоты. Он сохранит неизменной и свою оригинальность, несмотря на зарождение вокруг него самых разнообразных течений. Его вполне индивидуальное мастерство, не требующее от зрителя отстраненности, будет, несомненно, развиваться и обогащаться, но, по сути, останется все тем же. Размеры его картин, сходные с произведениями малых голландцев, так и останутся камерными, иногда даже миниатюрными. Иными словами, художник пойдет по своей дороге как упорный и неутомимый путник, следующий за видной ему одному далекой звездой, живущий своей мечтой и воспаряющий, несмотря ни на что, над трудностями бытия. Ему будут неведомы групповщина и сговор, интриги, заискивание, особые отношения с прессой и критикой, страсть к официальным отличиям. Когда в 1901 году он вновь посетит свою страну, там ему устроят триумфальный прием, особенно в Одессе, его будут встречать как евангельского блудного сына, он сразу получит высокие звания в Императорской академии художеств, его произведения попадут в музеи Москвы, Санкт-Петербурга, Саратова, Одессы и даже Аделаиды в Австралии, его портрет кисти знаменитого Репина будет выставлен в одном из залов Третьяковской галереи в Москве, но никакие почести и никакие коммерческие успехи не вскружат ему голову, его добродушная скромность останется неизменной.

Между тем, он в полной мере осознавал свою значимость и свое превосходство, однако с истинной скромностью и сдержанностью никогда не допускал и намека на них. Он никогда не стремился выставлять себя напоказ, не искал популярности, рассматривал себя, если можно так сказать, вне конкурса, аутсайдером. Неспособный на зависть, по натуре добрый и снисходительный, великодушный как истинный аристократ, он предпочитал подчеркивать преимущества других художников. Никогда никто не слышал, чтобы он хулил своих коллег; говоря об их работах, он лишь хвалил их сильные стороны, ободрял молодых, готов был делиться с ними плодами своего опыта и не беспокоился об этом, зная, что жизнь и время безжалостно обрекают на забвение тех, у кого недостает сил и необходимых качеств, чтобы оставаться в профессии. Что же до него самого, то, очарованный вечно меняющимся зрелищем форм и нюансов цвета, он именно в природе, а не в мире посольских приемов и высшего света, пытавшегося между тем привлечь его к себе, находил верную и нежную подругу, способную при любых обстоятельствах разделить его горе и радости. Замкнутый в самом себе, он неизменно находил внутренние, скрытые поводы для оптимизма. В часы меланхолии он не жаловался. Подобно Главку, морскому божеству из «Илиады», он чувствовал, что люди уходят, словно слетающие с деревьев листья, и заранее был готов смириться с этим; он проживал свою судьбу, не заботясь ни о прошлом, ни о будущем. Его философия соединяла в себе фатализм, мечты и наслаждение настоящим. Казалось, ни к чему иному он и не стремился.

В 1882 году, после Международной выставки, Похитонов пишет портрет Тургенева (15 х12), ныне находящийся в Третьяковской галерее в Москве. Затем, выполняя свои обязательства в отношении Жоржа Пти, он отправляется работать в Болгарию. По заказу Александра III⁸ он пишет серию из девяти небольших панно с изображением мест, где царь, будучи тогда еще цесаревичем-наследником, разбивал свой лагерь во время Русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Эти картины, украшавшие покои императрицы Марии Федоровны, матери Николая II, были затем после смерти Александра III перенесены в Аничков дворец на Невском проспекте в Петрограде, где располагалась резиденция вдовствующей императрицы. Марии Федоровне повезло больше, чем Николаю II: в 1917 году она покинула Россию, перебравшись в Копенгаген, и избежала, таким образом, трагической судьбы прочих Романовых. По некоторым сведениям, она увезла с собой и картины Ивана Павловича. Эти панно представляют собой панорамное изображение холмистой местности: дали растворяются в голубоватой дымке и увлекают воображение в бесконечность, соединяющуюся с небом. Похитонов в полной мере овладел своим ремеслом. Ни в рисунке, ни в отображении топографии, ни в остроте зрения или точности исполнения наш художник не продвинулся вперед: он и без того достиг совершенства. Живописец не знает трудностей в работе с кистью; он переносит на деревянную поверхность с удивительной точностью широкие пространства с меняющейся атмосферой, выбранные им в местности, которая нравится ему своим сходством с его родными местами. Таким образом, как сам он однажды признается, у него никогда не было чувства, что он работает по заказу.

По возвращении в Париж он какое-то время работает вместе с Карьером, которого сменил в мастерской в тупике Элен на авеню Клиши, общается с художниками Арпиньи, Буланже, Гийоме, с великим писателем Тургеневым и ученым Мечниковым. Из Парижа он ездит в лес Фонтенбло, на юг Франции, в Биарриц, в ланды Гаскони, в По, где повозка, в которой он выезжал на этюды, надолго останется легендарной. Здесь, вдохновляясь видом парка и замка Генриха IV, он создал многие из своих виднейших произведений. Третьяковская галерея в Москве располагает семью работами этого периода (зал 18).

В 1891 году не в силах сопротивляться ностальгии по родной стране, Похитонов на некоторое время едет в Россию. Затем его привлекает Южная Италия с ее ослепительным солнцем - возможно, в этом проявляется влияние Гийоме. В1892 году Иван Павлович обосновался в Торре-дель-Греко, у подножия Везувия. Здесь мастерство Похитонова расцвело. Похоже, художник переживал период счастья, энтузиазма, дал волю лиризму. Какая живая эмоция - можно сказать, языческая, но все же упорядоченная - ощутима в этих работах! Это уже не портретное изображение места, исполненное чем-то вроде религиозного чувства, как в его болгарских произведениях. Это гимн природе, омытой теплым золотистым светом. Но ничего кричащего, нарочито эффектного: в экзальтации сохраняется очарование нежности, простодушной доброты и спокойного добродушия. Этой радостной эпохой (1892-1893) датируются пять произведений, оказавшихся при посредничестве Гупиля в Америке. Еще одно, более жанровое - «Игроки в бабки», - экспонировалось в Льеже, а сейчас находится в семье художника.

Они поистине чудесны: крестьяне и крестьянки, живущие себе помаленьку, беззаботные дети, ослепительно-белые стены, пыльные дороги, заросли южной растительности с зонтичными соснами-пиниями, алоэ и агавы, капризные козы, щиплющие траву в античных руинах, ослы с бурдюками воды; и в каждой картине главная ее часть - огромное, сияющее синее небо, иногда усеянное тонко выписанными белыми облаками. Таковы основные элементы его цветовой симфонии. Атмосфера передана так точно, что зритель почти готов прищурить глаза, чтобы защититься от яркого солнца. Персонажи до такой степени слиты с пейзажем, что как будто пустили корни в этой земле подобно растениям. Они здесь не для того, чтобы, как говорится, оживлять природу, они - ее продолжение и неотъемлемая часть. Так, увы, бывает не всегда: в некоторых более поздних произведениях персонаж кажется добавленным уже по завершении работы, как некая уступка вкусу публики, и нарушает гармоничное единство целого. И уже не имеет значения в этом случае, что охотник или собака переданы с потрясающей точностью - глаз не знает, на чем сосредоточиться, и внимание рассеивается.

В июле 1893 года Похитонов перебирается в Бельгию. В это же время Третьяков, знаменитый московский меценат, наносит ему визит в Тру-Луэт и приобретает серию картин, среди которых напряженно-эмоциональные «Зимний день» (13 х 20) и «Зима» (20 х 18), ныне находящиеся в московской галерее. Среди лирических произведений мы можем отметить из этого же прекрасного периода работу «Полольщицы в моем саду», подаренную одному из членов семьи (она выставлялась в Льеже). Это уже не тот миниатюрист, каким Похитонов, несомненно, изредка бывал и каким его прежде всего хотят видеть плохо информированные критики!

В это же время Похитонов отклоняет весьма выгодное предложение от императорского правительства России, переданное ему через посредство обер-прокурора Святейшего синода Победоносцева. Предложение состояло в том, чтобы наш живописец, чья слава и авторитет достигли и его собственной страны, увековечил своей кистью самые заметные памятники религиозной архитектуры старой Руси. Похитонов колебался, но в конце концов предпочел остаться в Бельгии.

Похитонов не любил, чтобы его расспрашивали. Он нисколько не испытывал потребности разъяснять ближнему особенности своего творчества, он вообще опасался словесных излияний, не любил громких фраз и всего того, что он коротко определял как «комедия». Его корреспонденция не слишком обширна, и подробных рассуждений в его письмах не найдешь. Тем не менее, хотя он был скуп на откровенность по поводу своих технических приемов, все же в редкие и поистине очаровательные часы, проведенные в его мастерской на улице Шарлемань в Жюпиле, нам удалось зафиксировать некоторые моменты, характерные, на наш взгляд, для искусства самого Похитонова. Вот их краткое изложение.

Прежде всего, материальная сторона, вроде бы вторичная в живописи и почти малозначимая. Но нас поразило, сколько драгоценного времени уделял Похитонов подготовке своих панно. Он приобретал дощечки из красного или лимонного дерева, долго их выдерживал, начищал, полировал, пропитывал маслом специальный картон, давал ему отвердеть, наносил краски на палитру, экспериментировал с результатом нанесения слоя одной краски на другую и химическим взаимодействием различных красителей при наложении, и пр., и пр. Одним словом, вся эта медленная и тщательно прорабатываемая кухня ремесла была для него предметом самых прилежных забот. Мы не раз слышали, как он говорил: «Не хочу определять художественную ценность своих картин, но ручаюсь, что она останется неизменной». Он знал серьезные просчеты таких авторов, как Моне, Сислей, Писарро, и принимал меры предосторожности. Не зря он с детства изучал в России приемы, которыми пользовались иконописцы.

Что касается рисунка, то он должен быть точным, лаконичным, четким, - естественный результат каждодневных наблюдений и тщательной работы. Воспринимать вдумчиво и передавать честно, без позы и без педантизма, без небрежности и неаккуратности - вот его метод. Глаз командует, и рука следует за ним, как покорная и прилежная работница. Никакой литературы в живописи - чем грешил Вирц, а иной раз и сам великий Верещагин. Исторические, библейские, драматические сцены не привлекают Похитонова.

Поскольку все относительно, то известно, что формы «в себе» для глаза не существует; она не может быть абсолютным образом определена никакой видимой линией, никаким контуром. Следовательно, только свет обозначает границы объемов и масс и выделяет рельефы. Отсюда первостепенная важность валёров, то есть количества света, удерживаемого предметом, прежде всего благодаря освещенности тех или иных его частей, но также - и это важнейший момент - в зависимости от степени влажности воздуха. Свет и влажность - таковы два основополагающих фактора, придающих телам форму в воздухе и дающих цвету в высшей степени переменчивые световые модуляции. Воздушная перспектива идет впереди перспективы линейной. Небо, как важнейший элемент, доминирует и объемлет землю, уклоняющуюся от его объятий. В идеале следовало передавать движение воздуха. Следовало точно определять при созерцании произведения отнюдь не время года, не время суток по отношению к солнцу, но количество влажности, разлитой в атмосфере.

Похитонов, между тем, не слишком высоко ценил теоретиков, которых именовал «болтунами». «Художники говорят своими произведениями, - утверждал он, - и именно это я пытаюсь сделать». Время от времени он принимал участие в коллективных выставках в Париже и Брюсселе. Последовали другие выставки, также привлекшие внимание - в 1908,1910 и 1913 годах в Льеже, в 1909 году в Антверпене. Несмотря на страдания, пережитые во время войны и революции в России, крепкий старик еще проводит выставки в Льеже в 1922 и в Антверпене в 1923 году. Ряд его панно нашли покупателей и обогатили частные собрания.

Особенно привлекали внимание его зимние пейзажи - и не случайно, ибо снег обладал для Похитонова своим тайным языком. Святой Франциск Ассизский разговаривал с птицами, Похитонов вел беседы со снегом. Из российских зим он принес с собой понимание благотворного снега, не смертного савана, но, напротив, теплого покрова, защищающего жизнь, снега как праздничных одежд, преобразующих самые обычные предметы, придавая им очарование девственности и юной свежести. Он всегда встречал возвращение снега с радостью, словно визит старого и верного друга. Он созерцал его и писал его с нежностью - и когда снег неуверенно ложится на искривленные стволы и ветви наших обнаженных деревьев, и когда он деликатно украшает кусты и живые изгороди старых дорог горностаевой опушкой, и когда он предстает смятым и раздавленным в дорожной колее, и когда, словно посланник небес, он ложится красивым покрывалом на темные крыши заурядных городов. Самый банальный зимний вид в его изображении становился трогательным, ибо Похитонов обладал той силой сочувствия, которое одно лишь способно затронуть и возродить душу вещей.

Деревня Жюпиль, ставшая на многие годы свидетельницей бед и радостей художника, обрела редкую привилегию быть им воспетой то с лиризмом, то элегически, то на манер сдержанной, а иногда и триумфальной оды. Дорога на Брюйер, Рон-Коте, Жи-ле-Кок, луга Друакса, Тьер-де-Миним, мостик над водой на улице Мёз, Леш, остров Лардинуа, остров Монзен, женский монастырь, площадь Авар, низина в Куат и особенно Ульпе со скругленными холмами благодаря ему навсегда вошли в область искусства.

Картины Похитонова раскрыли жителям Валлонии красоту окрестностей Льежа подобно тому, как работы Огюста Донне выявили магию пейзажей берегов Урта. Вновь обретая природу через иллюзию живописного произведения, человек замечает в конце концов, что в зрелищах местности, где он родился и где старится, есть и что-то от него самого. Художник становится для него проводником, который учит ценить скрытую поэзию не только во внешнем мире, но и в тех жестах и действиях, которые в силу привычки мы перестаем замечать.

Никто лучше Похитонова так не изобразил скромный садик ремесленника или мелкого служащего. Он по опыту знал, что в его стране, в его имении огромные пространства плодородных земель почти не возделывались из-за нехватки рабочих рук. Обладая природным даром восхищения, он куда больше нас ценил благородство и величие упорного труда, извлекающего максимум отдачи из каждой пяди земли. Когда его проницательный взгляд из-за толстых стекол очков всматривался для последующего воспроизведения на панно в ряды красной капусты, тростниковые изгороди, крошечные грядки с салатом, кусты смородины в углу, дворики, где хлопотливая хозяйка вешает белье, в нем зарождалась прежде всего нежность к скромным труженикам, а не просто стремление к новой находке с точки зрения колорита или линии.

Точно так же свое паломничество в Ясную Поляну в 1905 году он совершил не из снобизма, но потому что любил в Толстом апостола милосердия куда больше, нежели романиста. И когда он фиксировал для последующих поколений в своем замечательном портрете лицо знаменитого писателя, что двигало им, если не чувство восхищения его философией? А портрет его матери, который многие считают шедевром и который был выполнен вскоре после его переезда в Бельгию, - разве это не есть самое трепетное выражение сыновней любви?

Таким образом, Похитонов - это больше, чем прекрасный рисовальщик, чем умелый колорист, больше, чем опытный мастер, больше, чем неутомимый труженик. Это - поэт кисти. Во множестве его произведений чувство подняло его реализм к высшим сферам, где ему обеспечена жизнь.

Иван Павлович Похитонов обогатил всемирное художественное наследие; добавив блестящие страницы к великой книге красоты, он встал в один ряд с великими мастерами. Он с любовью воспел нашу страну, Валлонию, и мы склоняемся перед его памятью с волнением и признательностью.

1. Отрывок из статьи Эмиля Витмёра в "Ревю [Ля Ви] Валлон" (Льеж) от 15 марта 1924 года//Каталог картин, этюдов и рисунков художника Ивана Похитонова. Коллекция г-жи Евгении Вульферти г-на Бориса Вульферт-Похитонова, публичная продажа которой состоится в Зале Киру во вторник 17 ноября 1925 г. в 14 часов // Иван Похитонов. Чародей - художник. К160-летию со дня рождения Ивана Павловича Похитонова. 1850 - 1923. М., 2010. С.155 - 158.
2. В ряде изданий, посвященных творчеству Похитонова, публиковались выдержки из сокращенного варианта статьи в вышеназванном каталоге посмертной выставки художника.
3. Мы выражаем благодарность за возможность опубликовать статью профессора Витмёра правнучатой племяннице Похитонова - А. Н. Айленштайн фон Вульферт. Благодарим также Пьера-Франсуа Витмёра, племянника Э. Витмёра, предоставившего материалы, раскрывающие личность самого профессора.
4. Место рождения Похитонова указано неточно. См.: "Хронику" в настоящем издании.
5. Мечников Илья Ильич (1845-1916) - российский и французский биолог. Его научные труды относятся к ряду областей биологии и медицины. Один из основоположников эволюционной эмбриологии, создатель сравнительной патологии воспаления, основатель научной геронтологии. Лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины (1908).
6. Здесь допущена ошибка: Похитонов приехал в Париж в январе 1877 года.
7. По имеющимся данным, Похитонов впервые принял участие в выставке Салона на Елисейских полях в 1878 году. В то же время обращает на себя внимание тот факт, что на выставке Похитонова в Третьяковской галерее в 1963 годуэкспонировался его портрет работы Н.Д. Дмитриева-Оренбургского с авторской подписью и датой: Н. Дмитрiевъ /1876 (доска, масло; 22,5 х 16; частное собрание, Франция). Известно, что в 1874-1875 годах Дмитриев-Оренбургский жил в качестве пенсионера Императорской Академии художеств в Париже, где затем остался до 1883 года. Он принял самое деятельное участие в судьбе Похитонова по приезде художника в Париж в 1877 году. Можно предположить, что Похитонов приезжал все-таки в Париж раньше, в 1876 году, и тогда мог представить свои работы в Салоне, а Дмитриев-Оренбургский написал с него портрет. Все эти факты, между тем, требуют еще подтверждений.
8. По имеющимся данным, заказ он получил в 1881 году и летом 1882 ездил в Болгарию. Над портретом И.С. Тургенева Похитонов работал с конца 1882 года, продолжив работу в 1883 году.

Вернуться назад