На берегах Оки близ Тарусы. Из жизни Василия Поленова, Ивана Цветаева и Виктора Борисова-Мусатова
Содержание
- Участие Василия Поленова в строительстве Музея изящных искусств имени императора Александра III
- Василий Поленов и Виктор Борисов-Мусатов
- Виктор Борисов-Мусатов в Тарусе
- Завершение сотрудничества Василия Поленова и Ивана Цветаева
- Указатель имен
Таруса. Разлив Оки. 1915
Фотография
Фотография
© Государственный мемориальный историко-художественный и природный музей-заповедник Василия Дмитриевича Поленова, Тульская область (далее: Музей-заповедник В.Д. Поленова)
Профессор живописи Василий Дмитриевич Поленов и профессор Московского университета Иван Владимирович Цветаев в течение двух десятилетий в конце ХIХ — начале ХХ века проводили летние месяцы рядом с небольшим калужским городком Таруса, расположенным на берегу реки Оки и отличающимся красотой окрестных мест. Художник Поленов обосновался в своей усадьбе «Борок» к северу от города, в двух верстах по реке, на правом ее берегу, а историк искусства и филолог Цветаев — в арендуемой у городских властей усадьбе Песочное на противоположном левом берегу реки, к югу от города. Это случайное соседство имело замечательные последствия, а именно способствовало их творческому сотрудничеству в строительстве и украшении Музея изящных искусств имени императора Александра III в Москве. Знакомство Поленова и Цветаева имело косвенное отношение к приезду в Тарусу художника Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова.
Участие Василия Поленова в строительстве Музея изящных искусств имени императора Александра III
Василий Дмитриевич Поленов и Иван Владимирович Цветаев были знакомы еще с конца 1860-х годов. Примерно в одно время, но на разных факультетах они учились в Санкт-Петербургском университете, среди преподавателей Ивана Владимировича был и друг семьи Поленовых - Измаил Иванович Срезневский. Дом Срезневского был открыт не только для друзей и членов их семей, но и для некоторых студентов, в число которых входил и Цветаев. Вполне возможно, что их знакомство произошло именно здесь. Однако в 1860-е годы и вплоть до середины 1890-х годов дружбы или приятельства между Поленовым и Цветаевым не возникло, они даже не обменивались редкими письмами как знакомые.
Сближению известного художника и профессора Московского университета поспособствовало не соседство по дачам, а событие, произошедшее в Москве 23 апреля 1894 года. В этот день открылся I Всероссийский съезд художников и любителей художеств. Во время перерыва между заседаниями съезда была поставлена живая картина «Афродита», декорации к которой написал Василий Дмитриевич Поленов. На этом же мероприятии выступил и Иван Владимирович Цветаев. Он призывал присутствующих к открытию в Москве музея классического искусства и просил жертвовать на его создание денежные средства[1].
Видимо, во время проведения съезда знакомство было возобновлено, ведь Поленов и Цветаев имели общий интерес к одной теме - искусству античного мира. О возникших между ними взаимоотношениях свидетельствует переписка, которая велась на протяжении немногим менее двух десятилетий. Эта переписка и другие документы того времени позволяют восстановить подробности сотрудничества и знакомства двух известных представителей русского искусства и науки.
Выехав с семьей летом 1894 года на дачу Песочное под Тарусой, Иван Владимирович хотел посетить вновь обретенного товарища, но обстоятельства помешали их встрече. 2 августа 1894 года он сообщал художнику:
«Глубокоуважаемый Василий Дмитриевич. Не судьба мне быть у Вас нынешним летом. Сначала я опасался являться к Вам, боясь обеспокоить Вас, ввиду предстоявшего события в Вашей семье; затем долгое время я лишен был уже и возможности отправиться к Вам, и только в эти дни я решился исполнить свое давнишнее намерение. Но и здесь явились непреодолимые препятствия: третьего дня меня с дороги в Тарусу, откуда я должен был поехать к Вам, воротил домой сильный дождь; ныне я дошел до Тарусы, но, исходивши все дворы, где была какая-нибудь надежда получить возницу, возвращаюсь назад. Не нашел ни одной лошаденки, все и всех в разгоне.
А мне так хотелось и хочется быть представленным Вашей супруге и попросить Ваших советов касательно Музея античного искусства. <...> Меня занимает мечта привлечь к этому новому для России учреждению Ваши симпатии.
Поле общих наших интересов здесь обширное, и мне будет, о чем просить и советоваться с Вами»[2].
На первоначальном этапе согласования проекта здания музея и поиска средств на его возведение Цветаев и Поленов письмами не обменивались. Но судя по тому, что Василий Дмитриевич был включен в Комитет по устройству музея с момента его создания, он участвовал в подготовительной работе и оказывал помощь Цветаеву различными советами. Один из них был учтен еще на этапе доводки проекта здания к окончательному варианту. 1-2 апреля 1897 года Цветаев писал будущему строителю музея архитектору Роману Ивановичу Клейну:
«<...>Вчера был у меня художник В.Д. Поленов и повторил желание украсить фресками Музей; но для этого он снова высказывает мысль о необходимости устроить при Музее дворик (его он и распишет) со стеклянной крышей, как в Ёсо1е4еэ Beaux Arts, la Cour Vitree. Здесь можно будет, как там, поставить угол Парфенона в натуральную величину и сюда снести по экземпляру лучших статуй греческой скульптуры, приобретя их для Музея в двух экземплярах, один для этого дворика chetsd'oeuvre^ и другой для соответственных зал. <...>»[3].
Благодаря письму становится понятно, что современный Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина обязан появлением Греческого и Христианского двориков в комплексе экспозиционных залов в том числе Василию Дмитриевичу Поленову.
Но все же в этот период общение между Цветаевым и Поленовым было достаточно редким. Такой вывод можно сделать из письма Ивана Владимировича к Василию Дмитриевичу, написанного 11 июля 1897 года из Песочного:
«Семья, именно болезни детей, лишила меня и жену возможности побывать у Вас с Натальей Васильевной минувшей зимой. Со времени появления дифтерита, наш дом был заперт, и мы сами не смели никуда показываться до весны. <...> Если бы не болезнь, какое чудное лето послала судьба нам. <...> Правда, последние дни очень жарко <...>, но Ока-благодетельница под боком - и мы плещемся в ней по три раза в день»[4].
В 1898 году предварительная работа по согласованию проекта и поиску средств на начало строительства здания музея подошла к концу. В апреле 1898 года в созданный Комитет по устройству Музея изящных искусств в качестве одного из его членов-учредителей вошел Василий Дмитриевич Поленов[5]. А 4 мая того же года на втором заседании Комитета наряду с П.В. Жуковским и Ф.О. Шехтелем Поленов был избран в консультанты по устройству художественной части здания6. В тот же день Василий Дмитриевич сделал свой первый вклад в будущую музейную коллекцию, о чем подал прошение:
«Прошу Императорский Московский Университет принять в дар для музея классических древностей, 4 античных предмета:
3 архаических женских фигурки и обломок глиняного сосуда с доисторическим орнаментом; привезенные из Афин в 30 году покойным отцом моим - Дмитрием Васильевичем Поленовым»[7].
Известно, что в музейной экспозиции древнейшего периода средиземноморской культуры были представлены три кикладских идола, подаренных Поленовым. Очевидно, это указанные в прошении «3 архаических женских фигурки».
Летом 1898 года Цветаев разрывался между Москвой и Тарусой. Вот-вот должно было начаться строительство задуманного им музея. На его торжественную закладку приезжали члены императорской семьи, и это событие имело для него громадное значение. Перед отъездом из Тарусы в Москву Иван Владимирович с женой поехали в «Борок».
4 августа он записал в свой дневник:
«Вчера мы с женою съездили к Поленовым, на ту сторону Оки. <...> На закладку Василий Дмитриевич не едет: “куда де мне! <...> когда настанет время расписывать и убирать стеклянные дворики в Музее, тогда я буду являться на работу, хотя с 6 часов утра и стану работать до вечера”. Его давнишняя мечта - покрыть фриз этих дворов ландшафтами классических местностей и исторических развалин античного мира»[8].
Возможно, что одной из причин, по которой Василий Дмитриевич не захотел покидать свою усадьбу, стало рождение пятого ребенка в семье Поленовых. 17 июля родилась дочь Наталья. Другой проблемой, легшей на плечи художника, была болезнь сестры Елены Дмитриевны Поленовой. В середине августа она приехала в «Борок», и здесь в ее болезни произошел кризис, состояние ухудшилось.
После закладки музея Цветаев вернулся на дачу в Тарусу. Ивана Владимировича переполняли эмоции, которые он хотел разделить с товарищем по осуществлению своей мечты, но по не зависящей от него причине не смог этого сделать. В письме от 26 августа он писал Поленову:
«Мы собирались принести наши поздравления лично, и остановлены в этом лишь грустным известием о больной в Вашем доме и о назначении на нынешний день консилиума врачей. <...> Хотел я Вам передать личные впечатления от закладки Музея, сошедшей так блистательно. <...> Мы теперь в миллионе двухстах семидесяти пяти тысячах рублей. При таких обстоятельствах, мы можем смотреть смело вперед: материальная сторона обеспечена, поведайте теперь художественную линию. Это — область Вашего влияния и руководства. Сердечно преданный Вам, И. Цветаев»[9].
Под художественной линией Цветаев подразумевал украшение интерьеров экспозиционных залов музея росписями стен и большими картинами-панно, но здание существовало только на бумаге и по-прежнему нуждалось в доводке некоторых элементов. Одним из вопросов, требующих уточнения, была форма парадной лестницы на второй этаж. Поленов также участвовал в его обсуждении. 26 декабря 1898 года Иван Владимирович писал художнику:
«Лестницу прямую проекта придется, согласно Вашему совету, заменить ломаной, с поворотом»[10].
К обсуждению этой темы присоединился товарищ Поленова - Виктор Михайлович Васнецов. Выслушав мнение художников, Цветаев писал 29 декабря спонсирующему строительство музея Юрию Степановичу Нечаеву-Мальцову, товарищу Председателя Комитета по устройству Музея:
«Со всех сторон, в особенности из мира художественного, слышатся желания, чтобы прямая лестница Музея была заменена лестницей с поворотами. Художники, узнавши, что у нас предстоит устройство “Палаты славы русских художников, литераторов и ученых”, высказывают взгляд, что такое учреждение было бы целесообразно устроить на особом ниво (уровне. - М. Н.) и с отдельным входом, и что этого можно было бы достичь, принявши поворотные марши лестницы. <...> Поленов, В.М. Васнецов, с которым я познакомился вчера и который теперь уже стал сторонником нашего Музея, Жуковский, Хомяков, Сумбул, Мейн и все, кто знакомится с этой комбинацией, единодушно высказываются за устройство Палаты именно здесь, но не во 2-м этаже, где она стояла бы на одном полу с массою других зал»[11].
Но разговоры об изменении лестницы ни к чему не привели. Форма прямой лестницы была одобрена Николаем II на аудиенции 12 марта 1898 года, и вел. кн. Сергей Александрович, Председатель Комитета по устройству Музея изящных искусств, не счел возможным ее менять. Хотя история по изменению лестницы ничем не закончилась, но она имела положительный результат. Иван Владимирович познакомился с В.М. Васнецовым, который также принял участие в обсуждении оформления Центрального зала в византийском стиле (Цветаев надеялся, что художник примет участие в росписи). 5 января 1899 года Цветаев писал об этом Нечаеву-Мальцову:
«С Поленовым и Виктором Михайловичем была у нас речь, что как было бы хорошо украсить залы Музея декоративным фризом с изображением главнейших местностей и руин древнего мира и главных памятников зодчества Нового времени. Такой фриз, приноровленный к характеру зал, приносил бы особенную пользу посетителям Музея и учащейся молодежи, вводя их полнее в характер эпохи, представляемой каждым залом. Этой мысли, осуществленной в значительной степени в берлинских музеях и частию в Albertinum'e Дрездена, очень сочувствуют и Поленов, и Васнецов. У нас же и место для такого фриза есть прекрасное, <...> и здесь, и там (1-й и 2-й этажи. - М. Н.) является поверху (над скульптурами. - М. Н.) свободная лента в 3 арш[ина] (2,13 м. - М. Н.) высоты, которую, может быть, и было бы целесообразно уже архитектурно отметить как поле для фриза. Правда, эта лента протянется на целую версту; но нашему поколению следует положить только начало этой живописи, разбросавши хотя бы по художественному пятнышку в залах. А продолжать станут следующие поколения. И, может быть, Поленов и Васнецов подарят нам по такому пятнышку. <...> Пусть такие силы, как он (В.М. Васнецов. - М. Н.) и Поленов, оставят этим по чеку на вечную память о себе в нашем Музее»[12].
Меценату идея пришлась по вкусу. В письме к Цветаеву он сообщал, что помимо Поленова и Васнецова он хотел бы привлечь к ее исполнению других известных художников: Генриха Ипполитовича Семирадского, Ивана Константиновича Айвазовского, Василия Васильевича Верещагина.
Возможно, эта беседа сказалась на планах Поленова: в это время он готовился к работе над циклом картин «Из жизни Христа» и хотел совершить путешествие на Восток: в Грецию, Египет и Палестину. Новая идея по украшению музейных залов удачно совпала с его планами по времени, и художник горел желанием их реализовать.
Весной 1899 года Василий Дмитриевич во время своего путешествия посетил Грецию, Египет и Палестину, древнему искусству которых были посвящены залы в строящемся музее.
В начале лета того же года он вернулся в Москву, но Цветаева там не застал. Иван Владимирович находился в Германии и домой вернулся уже к августу. Побыв несколько дней в Москве, он уехал в Тарусу, но встретиться с Поленовым, проводившим лето в «Борке», в этот год не удалось. В письме от 26 августа Цветаев писал Наталье Васильевне Поленовой:
«Особенные обстоятельства нынешнего лета лишили нас удовольствия свидания с Вами. Ужасная погода удерживала меня от поездки к Вам; видя, как уходит время коротких в этом году моих вакаций, я собрался было побеседовать о впечатлениях, вынесенных Василием Дмитриевичем с Востока и мною из Берлина и Дрездена, но и это не удалось»[13].
Осенью 1899 года, вернувшись в Москву, Цветаев и Поленов вновь окунулись в дело строительства музея. Однако здание еще не было построено. Отчасти из-за этого, но в основном из-за другой работы Василий Дмитриевич поостыл к этому проекту. Переписка между ним и Цветаевым стала не столь интенсивной, но связь между семействами не прервалась.
Лето 1900 года Поленовы и Цветаевы вновь проводили на Оке. В это время они наверняка совершили несколько дружеских визитов друг к другу. Один из них произошел в Натальин день, то есть день именин Натальи. Цветаевы всей семьей приехали в «Борок», чтобы поздравить Наталью Васильевну. В поленовском имении кроме Ивана Владимировича и его жены Марии Александровны побывали и их дети: 17-летняя Валерия, 10-летний Андрей, 8-летняя Марина и 6-летняя Анастасия. У Поленовых было пятеро детей: старший сын Дмитрий и четыре девочки - Екатерина, Мария, Ольга и Наталья. Несмотря на совпадающий возраст, дружбы или просто приятельских отношений между детьми художника и ученого не завязалось.
Воспоминания об одном из таких праздников, оставила старшая дочь Цветаева - Валерия Ивановна:
«26 августа по старому стилю, Натальин день, именины Натальи Васильевны Поленовой. В этот день Поленово гостеприимно принимало всех ехавших из Тарусы на лошадях, лодках, шедших пешком.
Помню один такой день. Все гости приглашены были участвовать в предполагаемой к вечеру иллюминации, просили всех клеить фонарики и клеить, кто может, картины из прозрачной цветной бумаги для больших фонарей. Всюду лежал картон, груды разноцветной папиросной бумаги, коробки всех размеров, банки с клеем, кисти. За самый удачный фонарь обещан был этюд работы В.Д. Поленова.
Все взялись за дело: кто вырезал кружочки на куске картона и подклеивал их прозрачной цветной бумагой для простенького фонаря «Цветной горошек», кто чертил, выдумывал что-то посложнее.
Молодые художники из постоянных в Поленове гостей готовили целые картины - транспаранты. А у реки молодежь с В.Д. Поленовым затеяли соорудить из бумаги большой воздушный шар.
К вечеру все было готово: у костра шар нагрели, и он при общем ликовании поднялся немного в воздух. Фонари развесили по саду, по кольцевой дорожке, зажгли внутри их свечи, и засветилась целая выставка прозрачных картин.
Сама именинница - Наталья Васильевна Поленова - склеила фонарь с большим цветком ириса - лилового с желтым. Помню фонарь “Извержение вулкана”, какую-то “Лунную ночь”, “Лебеди на воде” и что-то в модном тогда стиле “модерн”.
Картин и пестрых фонариков было много. В общем, все вместе выглядело нарядно, интересно. Затея удалась. Все остались довольны так необычно проведенным днем.
Домой, в Тарусу, двинулись поздно. Обратный путь в темноте продлил собой неожиданности целого дня»[14].
И следующее лето 1901 года семьи Поленовых и Цветаевых проводили на Оке в окрестностях Тарусы. В их переписке в это время упоминается лишь один неудачный визит Поленовых в Песочное, но, возможно, таких походов или поездок было несколько. В письме от 30 июля Иван Владимирович приносил извинения за отсутствие на своей даче:
«Многоуважаемая Наталья Васильевна. Как нам было жаль узнать, что Ваш дорогой для нас приезд совпал с нашим походом в Тарусу! Сусанна Давыдовна возвратилась накануне из Москвы и позвала нас с женой обедать <...»>[15].
Сусанна Давыдовна Мейн была мачехой второй жены Ивана Владимировича - Марии Александровны. Чтобы быть ближе к семье дочери в летнее время, Александр Данилович Мейн в 1898 (1899?) году купил в Тарусе небольшой домик с хорошим садом. Но пожить в нем ему не удалось - в 1899 году он умер. В 1900 году Сусанна Давыдовна поселилась в Тарусе в купленном ее мужем домике, и Цветаевы вместе с детьми частенько навещали ее в летнее время. Вероятно, в этом доме бывали и члены семьи Поленовых. Сейчас здесь находится Музей семьи Цветаевых.
В зимнее время семьи Поленовых и Цветаевых жили в Москве, и при личных встречах их главы продолжали строить планы о будущих живописных украшениях музея. 31 декабря 1901 года Иван Владимирович писал одному из меценатов строительства музея Юрию Степановичу Нечаеву-Мальцову:
«Теперь мы поглощены заботами о его стенах и кровле; но даст Бог, встанет через 2 года здание, и Вы, и я будем носиться с мыслию об украшении зал декоративной живописью, которая оживит всю внутренность храма и отнимет у него холодный, казенный характер. На днях Поленов и я мечтали об этих живописных панно, которым суждено будет сыграть большую роль и из-за которых одних будут долго, долго собираться зрители. Лишь бы только удалось заручиться для того силами Ваших Семирадского и Васнецова, а также Поленова, Жуковского, Верещагина. С такими мастерами стены зал засветятся чарующим светом и оживят наши холодные и суровые гипсы»[16].
«Дорогой Василий Дмитриевич!
Многие помнят, как в безвыходную пору восьмидесятых годов в глухой провинции впервые появились выставки Передвижников, самым полным выразителем которых стали Вы, помнят и берегут это воспоминание. Ведь жизнь была так тяжела, так бедна, а открывающийся новый мир искусства так полон раздумьями над нею и красоты, которая одна только никогда не обманывает человека. В искренних юношеских мечтах, наедине с самим собою, хотелось иногда поцеловать протянувшуюся откуда-то руку неизвестного друга, хотелось, по крайней мере, дожить до той минуты, когда можно будет сказать ему это. И вот такая возможность наступила. - Прошло с тех пор много лет, настало другое время. Ваша мысль "показать искусство народу" стала всеобщей мыслью. За живописью последовала музыка, за музыкой народный театр. Красота идет в народ, неся с собою все дальше и дальше ту недоумевающую радость, которую мы когда-то пережили. И есть особое гордое чувство знать, что на этом пути на первом месте стоит дорогое имя.
Мы живем среди исключительно красивой природы. Но каждый раз, когда мы чувствуем ее красоту, глаза наши невольно ищут вдали среди деревьев красную крышу Вашего "Аббатства", ищут потому, что прекраснее всего, что есть вокруг, та душа, которая там горит, та жизнь, которая сама красива и глубока, как большое художественное произведение. Примите же, дорогой друг, идущее от всего сердца спасибо за всю ту радость, которую Вы принесли с собою».
Подписи под адресом, врученным В.Д. Поленову представителями интеллигенции г. Тарусы в августе 1915 года:
Виктор Кубацкий
В. Ватагин
О. Берви
A. Ватагина
B. Всесвятский
Г. Вульф
Л. Кандауров
Дм. Какурин
Л. Добротворская
Е. Муратова
П. Полунин
Н. Сахаров
П. Соколов
Н. Санин
Н. Александрова
C. Кубацкая
Влад. Вульф
Ан. Александров
Ж. Татевосян
Е. Татевосян
В. Метнер
Н. Сапожникова
Н. Поленова
Н (М?.) Мориц
В. Мориц
B. Цветаева
М Всесвятская
И. Добротворский
Л. Мандельштам
Н. Виноградова
Дм. Толбузин
Е. Кругликова
Е. Добротворская
О. Миллер
О. Поленова
C. Успенская
Вера Вульф
Д. Поленов
М. Вахтерова
Это далеко не все подписи, что стоят под адресом. Но это те люди, чья жизнь оказалась озарена любовью к поленовскому Дому. Сумев почувствовать притяжение усадьбы и живя в Тарусе, они ощущали свое единство с ним, духовно соединяя оба берега Оки.
Лето 1902 года Поленовы и Цветаевы вновь проводили в окрестностях Тарусы. В «Борок» по приглашению его хозяев приезжали гости, бывшие в знакомстве и с Иваном Владимировичем. О встрече с одним из них 3 августа 1902 года Цветаев сообщал из Тарусы Ю.С. Нечаеву-Мальцову:
«Неподалеку отсюда, на той стороне Оки, в имении Поленова, живет И.П. Хрущов. Он навестил меня на днях как здешнего старожила, вчера вместе с здешним доктором мы отдавали ему визит. Присутствовавший при этом разговоре Поленов сказал: “Я очарован Юрием Степановичем; для искусства столько делающего теперь нет другого лица в России”. На этой неделе он хотел приехать ко мне, чтобы серьезно побеседовать о росписи Египетского и Греческих зал. Этюды у него готовы для Египта и Афин. Надо будет узнать его экономические расчеты. Об этой беседе я Вам тотчас же отпишу»[17].
Как видно из этого письма, к середине 1902 года Василий Дмитриевич был готов переходить от планов по украшению стен залов музея к конкретному делу. Но перед началом работ для сбора художественного материала надо было совершить еще одну командировку за границу. Художник рассчитывал, что деньги на эту поездку выделит главный меценат строительства музея. На это же надеялся и Цветаев. 12 августа он писал Поленову из Тарусы:
«Я написал Ю[рию] Степановичу] Нечаеву-Мальцову о нашей беседе по делу картин Музея и на первом плане этого предприятия поставил необходимость специальной экспедиции Вашей с избранными Вами помощниками в Египет, Палестину, Грецию и Италию. Продолжительность ее поставлена мною приблизительная - 3 месяца; но если этого времени мало, то увеличить его легко: это будет зависеть исключительно от Вас самих. Я вполне уповаю, что Ю[рий] Степанович] отнесется к мысли о необходимости такого художественного путешествия с полным сочувствием и с готовностью помочь этому делу материально»[18].
В последующие дни между «Борком» и Песочным шла оживленная переписка о предполагаемых росписях музейных залов. Почему-то, находясь на расстоянии 5 километров друг от друга, Поленов и Цветаев предпочитали рассуждать об интересующем их предмете на бумаге, а не при личных встречах.
К началу октября 1902 года Поленов вернулся из «Борка» в Москву. Василий Дмитриевич с Виктором Михайловичем Васнецовым и другими художниками осмотрели музейные залы и, выяснив примерный объем работ по росписи стен, подсчитали денежную сумму, необходимую для ее оплаты. 18 октября, после встречи у Поленова, Иван Владимирович сообщал Нечаеву-Мальцову подробности:
«Вчера половину дня мы провели с Поленовым. Им совсем овладела возлагаемая на него задача. Наэлектризованный, он явился на стройку и, нашедши меня там <...>, попросил копию планов Музея. С нею под мышкой он отправился к Васнецову и на 8 часов вечера пригласил Романа Ивановича и меня к себе. Роману Ивановичу было приехать нельзя, провели мы вечер до 2-го часа вдвоем.
Результат дум Васнецова на тему о вознаграждении художников вышел следующий:
1) за ландшафт в собственном смысле без фигур и монументальных архитектурных сооружений - за кв[адратный] арш[ин] - 100 р.,
2) за ландшафт с монументальными зданиями (храмы, дворцы, но не развалины, которые расцениваются по п[ункту] 1) за кв. арш. 150 р.,
3) за ландшафт со сценами значительных размеров, за кв. арш. - 200 руб.
4) за картины бытового или исторического характера, если бы таковые потребовались в исключительных случаях, за кв. арш. - 300 р.
Таковы примерные таксы, выставленные Васнецовым в предположении, что живопись пойдет главным образом как ландшафтная, по пункту 1»[19].
Из-за большой общей площади стен огромного музея сумма оплаты работы художников тоже получилась очень приличной. Поленов планировал привлечь своих учеников Константина Коровина и Александра Головина, для которых требовались деньги на дорогу и гонорар за работу.
Планам Поленова по поездке за границу не суждено было сбыться. В конце 1902 года Цветаев повез на лечение во Францию свою жену, и без него дело встало. За отсутствием Цветаева в России Поленов перешел на прямое общение с меценатом, адресуя письма на его имя. К началу ноября 1902 года он подготовил список работ для музея и их исполнителей и 2-го числа сообщал его подробности Нечаеву-Мальцову:
«<...> Все это время я был занят возложенным Вами на нас поручением выработать программу живописных работ для Музея императора Александра III.
Общий их план был Вами широко намечен, и на основании его, тогда же, на частном совещании у Романа Ивановича Клейна, под руководством Ивана Владимировича Цветаева и при содействии Павла Васильевича Жуковского мы составили программу. Потом я, с общего согласия, обращался к Виктору Михайловичу Васнецову, прося его дать указания для оценки стенной живописи, что он любезно и исполнил.
На основании этих данных я составил список сюжетов для картин, долженствующих пояснять и оживлять скульптуру.
Последнее время я довольно часто виделся с Романом Ивановичем, который начал разрабатывать разрезы и определять размеры площадей живописи.
Когда этот труд будет закончен, то можно будет вычислить общее количество живописной работы и, с Вашего согласия, приступить к детальному выяснению этого чудного дела, которое может сделаться эпохой в русском искусстве.
Прилагаю список картин-панно, составленный мною при содействии вышеназванных товарищей по Комитету. <...»>[20].
Но главный меценат строительства музея не хотел принимать решения без одобрения Цветаева и денег на заграничную командировку не выделял. Удрученный неисполнением планов, Поленов в феврале 1903 года писал Ивану Владимировичу во Францию:
«Наши с Вами мечтания относительно стен музея остаются пока в полной неприкосновенности. Время их осуществления еще не настало. Но я не теряю надежды. А пока большую доставляют мне радость мои молодые и не молодые друзья-художники, они так горячо и сочувственно относятся к нашим замыслам, что сам оживаешь и начинаешь опять верить в великое значение нашего дела».
В конце же письма он прибавлял:
«Будем ждать свидания на берегах Оки»[22].
Видимо, Поленов надеялся летом 1903 года опять встретиться с Цветаевым в окрестностях Тарусы и попытаться вместе с ним решить вопрос о претворении их общей мечты в жизнь.
И такие встречи действительно состоялись. В письме от 18 июля 1903 года из Тарусы Цветаев писал архитектору проекта Р.И. Клейну:
«На этих днях я поеду к нему ( В.Д. Поленову. - М. Н.) - подогревать его в нашу пользу»[23].
Но Иван Владимирович только оживил интерес художника к своему детищу, реальных же последствий его визиты в «Борок» не имели. Нечаев-Мальцов интересовался мнением и планами Поленова, но денег на их реализацию по-прежнему не выделял. В начале 1904 года Иван Владимирович опять заговорил о поездке Поленова и его учеников в Грецию и Италию, но и на этот раз она не состоялась из-за отсутствия финансирования. Летом этого года Цветаев находился с семьей за границей и в Тарусу не приезжал.
Из-за тяжелой болезни жены, лечившейся за границей, Цветаев, вынужденный метаться между Европой и Россией, меньше времени уделял строительству задуманного им музея. Не хватало ему времени на встречи и переписку с Поленовым, так что в 1905 году в их взаимоотношениях наступил небольшой перерыв. Зато в этот год на даче Цветаевых в Тарусе поселился художник Виктор Эльпидифоро- вич Борисов-Мусатов.
Василий Поленов и Виктор Борисов-Мусатов
Судьба свела молодого, начинающего свой путь в живописи Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова и уже умудренного опытом Василия Дмитриевича Поленова в начале 1890-х годов в Москве. Борисов-Мусатов в 1890 году приехал из Саратова поступать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где в это время преподавал профессор В.Д. Поленов. Известный художник давал уроки в классе для учеников, обучавшихся уже не первый год, и непосредственно с новичком Борисовым-Мусатовым в это время не контактировал. А вот учебный 1893/1894 год Виктор провел непосредственно в классе Василия Дмитриевича.
В октябре 1899 года Борисов-Мусатов, живя в Саратове, вступил в Московское товарищество художников (МТХ). Он сразу же активно включился в выставочную работу Товарищества, несмотря на отдаленность Москвы от его постоянного места жительства. При его непосредственном участии в 1901-1905 годах были организованы несколько художественных выставок как в Москве, так и в Петербурге. Именно Борисов-Мусатов подбирал работы живописцев, членов МТХ, для их демонстрации в выставочных залах. Разумеется, он не мог оставить в стороне Василия Дмитриевича Поленова, одним из первых вошедших в состав Товарищества.
В декабре 1901 года Виктор Эльпидифорович участвовал в подготовке VIII выставки МТХ в Петербурге. Благодаря активности и инициативе Борисова-Мусатова в январе 1902-го состоялось ее открытие; на ней, скорее всего, присутствовал Поленов. Из его переписки известно, что в самом начале 1902 года он находился в Петербурге. После окончания этой выставки в письмах Борисова-Мусатова появились упоминания о коллекции произведений Елены Дмитриевны Поленовой - сестры Василия Дмитриевича, умершей в 1898 году. 6 февраля 1902 года Борисов-Мусатов писал из Саратова одному из активных членов Товарищества художнику М.И. Шестеркину по поводу устройства очередной выставки:
«Будьте поэнергичнее с С.И. Мамонтовым на счет майолики. Он нам обещал лучшую. Среднее и неоригинальное все нужно браковать. Ковры к черту. [Взять] только (при случае) можно длинные паласы одинакового размера и тона (в бледных тонах и нестилизованные пестрые), чтобы завесить входные двери, если не удастся их задекорировать написанными панно. Коллекцию Поленовой сгруп. [пировать] в один зал. Мамонтовские майолики на тумбах разбросать кое-где по нашим залам, нужна скульптура во что бы то ни стало, но немного. Тумбы и стены драпировать одним тоном»24.
Переписка Поленовых и Борисова-Мусатова не содержит прямых пояснений возникновения этого интереса. Можно лишь предположить, что при встрече Поленова и Борисова-Мусатова разговор зашел и о творчестве одного из основателей МТХ - Елены Дмитриевны Поленовой. После этой беседы было решено в рамках очередной выставки МТХ организовать и ее персональную выставку. Собрать воедино разбросанные по музеям и частным коллекциям произведения Е.Д. Поленовой взялась жена В.Д. Поленова - Наталья Васильевна. С этого времени между Поленовыми и Борисовым-Мусатовым завязалась переписка, так как до декабря 1903 года последний появлялся в Москве редкими наездами на время организаций выставок.
Об их же встречах можно узнать из деловой переписки Борисова-Мусатова. В конце осени 1902 года, сообщая свои мысли по поводу времени открытия очередной выставки в Петербурге, он писал М.И. Шестеркину:
«Был я у Поленова накануне отъезда, и он сообщил неприятные вещи. Во-первых, он получил официальное приглашение участвовать на этюдной выставке передвижников, которая устраивается на Святках в залах Академии Худож[еств]. Так что здесь странное противоречие. Или нам откажут от помещения или дадут зал по циркулю, а не те большие главные залы, которые только и возможны для нашей самостоятельной выставки, которая должна иметь преимущество перед всякими этюдными выставками и выставками карикатур. А иначе мы очутимся на задворках Академии и рискуем получить еще более приятные сюрпризы от ареопага профессоров. Вы хорошо знаете, как они нам симпатизируют. <...>
Так что ни по времени, ни по месту нам Академия ничего нужного дать никогда не может. А уж если платить за помещение, то, конечно, можно снять залы Общ[ества] Поощрения, и в январе и притом же с уступкой для нас, как предполагали Зарубин и Рерих в прошлом году. Я уверен, что мы ничуть не рискуем, если заплатим и тысячу рублей. Нам поможет оплатить входной платой одна Поленовская выставка. Был я у Якунчиковой (М.Ф. Якунчиковой. - М. Н.), она на днях едет с худ. Давыдовой в свою деревню, где будет исполнять много новых панно и вышивок, и драпировок по поленовским (Е.Д. Поленовой. - М. Н.) эскизам. Мебели тоже много изготовлено в Абрамцеве»[25].
Следующая, IX выставка МТХ была запланирована в Петербурге, в праздничные новогодние и рождественские дни наступающего 1903 года. 9 ноября 1902-го Борисов-Мусатов писал Поленовой:
«Многоуважаемая Наталья Васильевна. Не знаю, получили ли Вы извещение от Товарищества Московских] Художников о том, что выставка наша открывается в Академии Худ[ожеств] с 15 дек[абря] по 10 янв[аря] Я сообщаю Вам, что на устройство выставки Академия прибавила к этому сроку еще неделю согласно нашему ходатайству. Все вещи решено собрать в Москве к 1 декабря и отправить их в Петербург большой скоростью, чтобы с 8-го начать устройство выставки. Я поеду в этих же числах. Я надеюсь, что Вы и Василий Дмитрич соберете все к этому сроку из вещей Елены Дм[итриевны] и решите, как будет удобно поехать, чтобы устраивать этот отдел, и кто будет дежурить распорядителем. Василий Дмитрич в последний раз смутил меня этюдной выставкой передвижников, которая открывается не в Академии Худож[еств], а в Академии Наук. Значит, у нас все благополучно»[26].
Для подготовки зала, предназначенного для работ Е.Д. Поленовой, в начале декабря в Петербург поехала сама Наталья Васильевна Поленова с сыном Дмитрием. 11 декабря она сообщала мужу из Петербурга:
«Доехала хорошо, умывшись, отправилась в Академию Художеств и там нашла распаковку в полном разгаре. Мои вещи дошли все великолепно, ни одного стекла разбитого, ни одной рамы попорченной. <...> Митя тоже помогал хорошо. Помещение отличное»[27].
Об окончательном устройстве всей выставки Борисов- Мусатов сообщил сестре Елене в Саратов в письме от 17 декабря:
«Выставку нашу устроили очень хорошо. Все нам говорят комплименты, даже Дягилев. Завтра буду у него по поводу моих картин. Ульянов и Шестеркин уже уехали в Москву. Сегодня проводил их. Поленова и Якунчикову тоже»28.
Однако радость от хорошо сделанного дела омрачила смерть сестры Н.В. Поленовой - Марии Васильевны Якунчиковой-Вебер. 15 декабря 1902 года в Петербург пришла телеграмма, посланная из Москвы В.Д. Поленовым:
«Вчера скончалась Мария Васильевна. Поленов»[29].
Судя по тому, что в начале января 1903 года Поленов был в Петербурге, он также принимал участие в проведении этой выставки. После ее завершения в Петербурге экспонаты были перевезены в Москву, где работы Е.Д. Поленовой наряду с творениями художников МТХ и в их числе Борисова-Мусатова демонстрировались в залах Исторического музея. Его картина «Гобелен» получила поощрительную премию.
Завязавшиеся в 1902 году деловые и дружеские отношения между Поленовыми и Борисовым-Мусатовым продолжались, уже не прерываясь. Приехав из Москвы в Саратов в начале весны 1903 года, Виктор Эльпидифорович задумал провести выставку МТХ и у себя в родном городе. 1 мая 1903 года он писал Поленову об успехе устроенного им художественного мероприятия.
В начале 1904 года Борисова-Мусатова пригласили провести персональную выставку его работ в Германии. Вот только отправлять картины за границу художник должен был за свой счет. Не располагая такими средствами, Виктор Эльпидифорович бросился собирать деньги по знакомым. Обратился он и к Василию Дмитриевичу. Тот, как и остальные друзья молодого художника, помог бывшему ученику. Борисов-Мусатов посылал ему из Германии и Франции письма с сообщениями о реакции немецкой публики на картины, делился впечатлениями.
Ценя творчество своего ученика, Василий Дмитриевич хотел привлечь его к работе по украшению интерьеров залов строящегося в Москве Музея изящных искусств. 25 марта 1904 года Поленов писал художнику Валентину Александровичу Серову:
«Вообще вчерашний разговор (о заграничной командировке. - М. Н.) меня очень оживил и порадовал, и я буду стараться, чтобы дело выгорело. Если бы ты взялся исполнить: Лисиппа, пейзаж Ни- обид (гора Киферон в Беотии) и еще что-нибудь, напр[имер], Эгину; Косте Коровину мы поручили бы развалины Олимпии, Аттики Аркадии и т. д.; Головину - Акрополь, Парфенон, Панафиней и Праксителя; Грабарю - Архипелаг; Мусатову - Пергамы и т. д., то, пожалуй, дело вышло бы не плохое»[30].
К сожалению, этим планам не суждено было сбыться.
В декабре 1903 года Борисов-Мусатов переехал из Саратова в подмосковный Подольск. Его новое жилище было расположено близко и к Москве, и к усадьбе Поленовых на Оке. Только незнание дороги от станции Тарусская к усадьбе и опасение не застать хозяев дома не позволяли Борисову-Мусатову побывать в «Борке». В конце лета 1904-го он писал Поленовым:
«Не знаю, кому попадет это письмо, Наталье Васильевне или Василию Дмитриевичу, одно я уже послал в Тарусу, но я [нрзб], что кого-нибудь там застать. Я так давно собираюсь. Так это недалеко от меня, и мне так хотелось там побывать, что будет досадно, если приеду и никого. Сколько раз была у меня Елена Николаевна, но и она ничего не знает, и даже как к Вам проехать»[31].
В начале осени 1904 года Виктор Эльпидифорович впервые приехал в окрестности Тарусы. 13 сентября он писал Н.В. Поленовой:
«Многоуважаемая Наталья Васильевна. В день своего возвращения из Тарусы получил Ваше письмо. И очень сожалею, что не мог остаться там до Вашего приезда. Василий Дмитриевич, вероятно, говорил Вам, почему я не мог подождать еще немного. Но, к моей досаде, совершенно напрасно торопился домой. Обещанной телеграммы из Москвы не получил, и все по-прежнему неопределенно. Может быть, даже затеянный журнал и не состоится. Как буду в Москве, непременно зайду к Вам. Хотелось бы Вас видеть и поговорить о своих заграничных впечатлениях и о моей выставке. <...> Но все же я очень благодарен судьбе и Вам, что удалось устроить выставку за границей. <...> Мне очень понравилось у Вас в деревне. Досадно, что «аббатство» Василия Дмитрича нельзя выставить целиком у нас в Московским] Товариществе. Из старых вещей мне очень понравился книжный шкаф. Жаль, что он не был на выставке»[32].
Во время своего приезда в «Борок» Борисов-Мусатов пригласил Поленовых к себе в гости в Подольск. Однако ответный визит не состоялся. Уже через месяц, 20 октября, он сообщал Поленовым:
«Глубокоуважаемый Василий Дмитриевич и Наталья Васильевна! Среди ужасного хаоса пишу Вам это письмо. Послезавтра переезжаю в Москву. Это случилось гораздо скорее, чем я ожидал. Здесь было очень хорошо. Тишина и безлюдье здесь - мои лучшие друзья. Можно так хорошо работать. Но работать мне пришлось мало. Слишком часто надо было ездить в Москву. Надо было искать работы. И я решил совсем перебраться. Это во всех случаях удобнее. Мне очень жаль, что не удалось показать Вам у себя в Подольске те вещи, что я сделал летом. Но я надеюсь, что скоро увижу Вас в Москве, и надеюсь, что Вы позволите поменяться с Вами, Василий Дмитриевич, этюдами. Я бы хотел какой-нибудь от грешницы, если осталось. А у меня возьмите, что хотите. Мне очень жаль моего Подольска. Я не скоро попаду в такое милое захолустье, где можно только мечтать и работать, работать. Жизненный реализм, его я особенно боюсь в Москве, уже дает себя чувствовать.
Помня, что Вы хотели заехать ко мне, спешу Вас предупредить, ибо теперь у меня погром, и я сам не знаю, где я буду завтра. Надеюсь, что увижу скоро Наталью Васильевну и Вас в Москве»[33].
Перебравшись в Москву, Борисов-Мусатов с головой ушел в дела как личные, так и общественные. В декабре 1904 года в его жизни произошло важное событие - он стал отцом. В то же время Виктор Эльпидифорович участвовал в подготовке II выставки Союза русских художников (СРХ), нового объединения живописцев, созданного в декабре 1903 года. Молодой художник вошел в него не как экспонент, а как активный деятель Союза. На этой выставке планировалось устроить и посмертную персональную выставку Марии Васильевны Якунчиковой-Вебер. В сборе ее работ принимала участие семья Поленовых. 8 декабря 1904 года Борисов-Мусатов писал Наталье Васильевне Поленовой:
«Многоуважаемая Наталья Васильевна. Не знаю, как быть с вещами Якунчиковой. Жаль, что не застал Вас дома. Приехал к Вам специально по этому вопросу. Если можно, известите. Кроме того, я очень хотел бы, чтобы Вы заехали ко мне посмотреть мои вещи. Я каждый день работаю дома. Я не знаю, что бы выбрал Василий Дмитрич для себя из моих вещей»[34].
Однако решению проблем, связанных как с организацией выставки, так и с налаживанием бытовой стороны семейной жизни, Борисову-Мусатову мешали несколько обстоятельств. Подробнее об этом можно узнать из его письма к Поленовым от 19 декабря того же года:
«Дорогая Наталья Васильевна и Василий Дмитрич. Прежде всего, о деле. Мне бы очень хотелось поговорить с Вами о всех выставочных делах и Московского товарищества] и Союза. Кажется, все обошлось благополучно, но я не буду уверен в успехе до тех пор, пока не увижу выставки в Петербурге.
Поэтому меня очень обескуражило, Наталья Васильевна, Ваше решение отложить выставку вещей Марии Васильевны до Москвы. А заехать к Вам выяснить все это до сей поры я не мог по двум и очень важным причинам. Первая - это то, что у меня на этих днях родилась дочь, с чем можете меня от души поздравить. А вторая - скверное настроение, благодаря ужасной остроте назревшего материального вопроса. В этом отношении я нахожусь в исключительном положении. Я далеко не один, а между тем ни одной надежды быть обеспеченным даже на месяц. Единственная моя надежда на выход из этого слишком острого положения - какая-нибудь работа, хотя самая ничтожная, даже не художественная - все равно. Но я ищу с осени и ничего не могу достать. Единственное, что я нашел до сих пор, - обложка для “Весов” и копия со старого портрета. Вот и все.
Но лучше иметь копию за гроши, чем иметь жалкое положение учителя рисования. Для искусства эфемерная (зачеркнуто. - М. Н.) голодная жизнь богемы лучше какого угодно 20-го числа. Все время я надеялся устроить что-нибудь, и все безуспешно. А между тем сейчас у меня только несколько рублей в кармане, мне же сейчас необходимо достать двести рублей. Я уже не могу отправить свои картины в Петербург, ибо все их отправляет Грабье. А Грабье я должен за рамы семьдесят рублей. И придумать ничего не могу. Занять? Но все мои друзья такие безденежные, и про мое отчаяние никто не может знать.
Это письмо самое главное доказательство моего безвыходного положения, которое началось уже давно и о котором я никогда не говорю.
Лучше иметь вид богатого помещика и голодать, чем, будучи вполне обеспеченным, делать вид казанской сироты.
Говорю же это Вам потому, что Вы знали о тяжелых минутах многих русских художников и многим в эту минуту помогли. Но эту помощь я могу взять, как только долг, ибо думаю, что мое положение когда-нибудь изменится к лучшему, потому что я в себя верю.
И пусть это письмо будет моей долговой распиской, если Вы можете мне чем-нибудь помочь. Вы оба знаете меня как человека, которому можете верить, цените мой талант и энергию, вам обоим я бесконечно обязан своей первой выставкой за границей. Никто, как вы, не заслужил такого доверия в стремлении поддержать молодое искусство, и потому я единственно вам решаюсь вполне открыть свое беспомощное положение. И если уж я кому-нибудь об этом пишу, то значит, что оно безвыходно.
Сказать об этом я не мог бы, не решился бы кому-нибудь другому, потому что истинно благородных людей мало, и я их не знаю. Вам всегда преданный Мусатов»[35].
Получив это письмо, Поленовы не могли не помочь человеку, который так откровенно раскрыл перед ними свою душу и судьба которого им была небезразлична. Виктор Эльпидифорович получил от них в долг денежную сумму в 200 рублей с условием отдачи ее без ограничений по времени. Кроме этого, Василий Дмитриевич решил для его семьи и жилищную проблему на следующий, 1905 год.
Виктор Борисов-Мусатов в Тарусе
Дача Песочное, взятая Иваном Владимировичем Цветаевым у города Тарусы в долгосрочную аренду, с осени 1903 года пустовала, так как он вместе с семьей из-за болезни жены несколько лет подряд проводил за границей. В сохранившейся переписке семей Поленовых, Цветаевых и Борисовых-Мусатовых нет прямых указаний на то, каким образом Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов поселился в окрестностях Тарусы. Однако, зная о близком знакомстве Борисова-Мусатова с Поленовым, а того с Цветаевым, можно с большой долей вероятности предположить, что именно Поленов попросил Цветаева предоставить для жилья семье Борисова-Мусатова не нужную ему на то время дачу Песочное.
Но еще до переселения своей семьи из Москвы в окрестности Тарусы Виктор Эльпидифорович мог поучаствовать в открытии II выставки СРХ сначала в Петербурге, а затем в Москве, где она проходила с 13 февраля по 27 марта 1905 года. В ее рамках были представлены работы Марии Васильевны Якунчиковой-Вебер, часть которых хранилась у Поленовых. Уже после ее открытия, в марте того года, Борисов-Мусатов вместе с женой и крохотной дочкой переселился на берега Оки, на дачу Цветаевых.
Вероятнее всего, такой ранний отъезд был связан с состоянием дорог: ведь с наступлением весны и таянием снега на две-три недели они становились непроезжими. Когда же наступал весенний разлив Оки, то жизнь на ее берегах просто замирала, все низины были залиты водой и даже случалось, что затоплялись и улицы Тарусы, расположенные рядом с рекой. Из-за этих трудностей, скорее всего, было решено перебраться в Тарусу еще по снежному пути.
Поселившись на даче Цветаевых, расположенной на южной границе города, Борисовы-Мусатовы оказались в невольной изоляции. В Тарусе они никого не знали, дачный сезон еще не наступил, а Василий Дмитриевич Поленов с детьми (его жена и сын Дмитрий лечились за границей) приехали из Москвы в «Борок» только в середине июня. В случае болезни ребенка или их самих в Песочное мог приезжать только родственник Цветаевых - городской врач И.З. Добротворский. На время весенней распутицы Виктора Эльпидифоровича от одиночества и тоски спасали общение с женой и ребенком и, конечно, работа. Когда же земля просохла, он начал бывать в Москве. А после того как погода окончательно наладилась и наступили теплые дни, приглашал к себе гостей в новое жилище. 15 мая Борисов-Мусатов писал сестре Елене:
«Когда вздумаешь приехать вместе с Аней Трояновской к нам на Оку в Тарусу? Ехать надо до станции Тарусской по Курской ж. д. Билет стоит во II класс 1 р 95 к. Из Москвы выехать надо в 12 ч. ночи. Туда приедешь в 5 ч. утра. Возьмешь там ямщика (спроси на станции ямщика Ив. Ив. Чикинова, он меня знает), и он тебя отвезет на рессорном экипаже за 2 р. на паром с колоколом, на Песчаную дачу ко мне. Ехать придется 2 часа»[36].
Живя в Тарусе, Виктор Эльпидифорович узнал приятную новость из-за границы. В мае 1905 года на выставке в Салоне в Париже благодаря жившим там друзьям были представлены и его работы. Французские художники высоко оценили творчество Борисова-Мусатова и приняли его в свое Общество изящных искусств. Не понятый в России, он получил признание в мировой столице художественного искусства.
В то же время Борисов-Мусатов получил письмо из Франции, о котором сообщал сестре Елене:
«Дорогая Лена. Сейчас я у себя на даче на Оке. Приеду в Москву 17 (в воскресенье) и остановлюсь по обыкновению у Николая Семеновича (Ульянова. - М. Н.). Пробуду дня три и опять сюда. На днях получил от одного француза, художника Лобре, картины которого есть у Сергея Ивановича Щукина, трогательное письмо. Он был в Салоне. Видел Водоем и Гобелен и пишет мне восторженное письмо. Письмо Лобре мне ценнее всей газетной критики. Здесь тишина. Поют соловьи. Под крышей живет белка с детьми. В [нрзб] дрозд с семьей. Сад приведен в порядок»[37].
Признание творческих заслуг за границей не давало средств к существованию в России, и в Тарусе Виктор Эльпидифоро- вич продолжал бедствовать, считать каждый рубль, несмотря на то, что изо всех сил старался найти хоть какую-то работу. Еще до отъезда из Москвы в Тарусу забрезжила надежда на большой заказ. Его хороший знакомый, художник Игорь Эммануилович Грабарь, отказался украсить своими росписями стены особняка Дерожинской в Москве из-за небольшого, по его мнению, гонорара. Борисов-Мусатов ухватился за этот шанс. Но перед тем как получить заказ, требовалось показать эскизы намеченных фресок.
Приехав в Тарусу, он не сразу взялся за дело, лишь к началу лета были написаны четыре акварельных эскиза, получивших названия: «Весенняя сказка», «Летняя мелодия», «Осенний вечер», «Сон божества». Но, к разочарованию художника, хозяйка особняка не оценила всей красоты представленных работ и отказалась от мысли украсить стены своего дома росписями. Небольшим утешением для Борисова-Мусатова послужило лишь то, что два из четырех эскизов приобрела Третьяковская галерея. Однако полученный от продажи доход быстро разошелся на уплату долгов, и перед художником снова возникал вопрос, где заработать средства к существованию.
А ведь помимо содержания жены и ребенка, постоянных поездок в Москву у него была еще одна статья расходов. Художник содержал за свой счет сестру Елену. Хорошо, что друзья помогали и Елена в летнее время жила то на даче Трояновских, то Шемшуриных. Брат в письмах звал ее к себе в Песочное. 15 июля он писал ей из Тарусы:
«Дорогая Лена. Спасибо за письмо. А я было только что хотел к тебе написать. Извиняюсь, что не послал. Непременно поезжай к Татьяне Семеновне (Шемшуриной. - М. Н.) и побудь там, если она просит. Я ей напишу письмо и тоже приеду летом. К нам приезжай, когда хочешь. Здесь работать действительно хорошо. Никто не мешает, и так удобно. У Татьяны Семеновны я думаю, также очень хорошо и много интересного. К Поленовым мы отправимся отсюда как-нибудь на лодке. Я лодку уже спустил. Надо только ее просмолить. Когда поеду в Москву - напишу тебе»[38].
Видимо, в ответном письме Елена сообщила о своем намерении навестить брата. 25 июля он писал ей:
«Дорогая Лена. Надо бы послать тебе денег на дорогу, но боюсь теперь, может письмо разойтись. В крайнем случае, возьми у Татьяны Семеновны, здесь у меня деньги есть, и я с ней разочтусь здесь немедленно. Я надеюсь, что она приедет вместе с тобой. Когда приедете на ст. Тарусскую, то сейчас же спросите лошадей от ямщика Ивана Чикинова. Он меня возит постоянно. Он вам даст рессорный экипаж парный с верхом на случай дождя с парой лошадей. Скажите только, чтобы запрягли непугливых. Скажите, что это для дачи Песочной, в Тарусу. Платите ему 2 рубля. Заплачу уже здесь я, когда уже вас привезут. Из Москвы ехать с 12-часовым ночи. В 9 ч. утра будете уже здесь»[39].
Из письма Борисова-Мусатова от 15 июля можно понять, что в это лето он бывал в «Борке». Своими новостями он, видимо, делился с Поленовым при встречах, поэтому необходимости в переписке не возникало. В письмах Василия Дмитриевича к жене, уехавшей тем летом на лечение за границу, упоминания о гостях, посещавших усадьбу, отсутствуют. По этой причине невозможно восстановить события, происходившие в «Борке» в момент нахождения там Виктора Эльпидифоровича.
Вероятно, в это лето в «Борке» у Поленовых побывала сестра Борисова-Мусатова - Елена. Причем она могла приехать не с братом, а со своей подругой по Строгановскому училищу Анной и ее отцом - Иваном Ивановичем Трояновским. Ему принадлежало имение Бугры в Малоярославецком уезде Калужской губернии; там, в семье подруги, Елена Борисова-Мусатова проводила часть лета 1905 года. Трояновский был лечащим врачом многих художников, а также хорошим знакомым Поленовых. О возможности этой поездки говорится в письме Виктора Эльпидифоровича к сестре:
«Ежели ты, Анюта и Иван Иванович действительно собираетесь ехать к Поленовым, то прошу вас всех к себе в Тарусу. От Поленова до меня очень недолго (их церковь видна с моего балкона) и можно приплыть на лодке. Так и скажи Ивану Ивановичу и прочей компании»[40].
В середине лета Борисову-Мусатову более чем на месяц пришлось покинуть Тарусу. В Москву с фронта русскояпонской войны приехала его близкая знакомая по Саратову - Надежда Юрьевна Станюкович. Она была больна, но шанс на выздоровление оставался. Встретив ее и побыв в Москве несколько дней, успокоенный Виктор Эльпидифорович вернулся в Тарусу. Но через некоторое время из Москвы пришло сообщение - Н.Ю. Станюкович умирает. Оставив приехавшую к нему на дачу в Тарусу сестру Елену, Виктор Эльпидифорович с женой и дочерью тут же отправился в Москву. Он прилагал все усилия, дежурил у постели больной, тратил на лекарства и врачей свои деньги, которых у него было и так мало, но болезнь оказалась неизлечимой. 20 августа Борисов-Мусатов писал сестре Елене из Москвы в Тарусу:
«А мы никак не можем вырваться отсюда. Надежда Юрьевна совсем теперь умирает... Надежды нет никакой и бросить ее здесь теперь уже никак нельзя. Надо быть до конца. Послал сегодня тебе по телеграфу 25 р. денег. Если тебе там тоска быть одной, то если захочешь, приезжай сюда»[41].
21 августа 1905 года Надежда Станюкович умерла. Похоронив ее, Виктор Борисов-Мусатов с семьей вернулся в Тарусу. Свое настроение и намерения на ближайшее будущее он описал в сентябрьском письме к своему коллеге, художнику Александру Николаевичу Бенуа:
«Теперь я сижу в Тарусе. В глуши. На пустынном берегу Оки. И отрезан от всего мира. Живу в мире грез и фантазий среди березовых рощ, задремавших в глубоком сне осенних туманов. Уже давно я слышал крик журавлей. Они пролетели куда-то на юг, бесконечными рядами в виде треугольников. Крик их наполнил эти леса мелодией грусти старинной, которую я когда-то знал. Крик их замер, и только белка рыжая нарушает кружевные сновидения березовых рощ. Вы думаете, я скучаю. Нет. У меня времени не хватает каждый день. Хоть я сижу дома [нрзб]. Я создал себе свою жизнь. Как-то странно - такая тишина среди всеобщего смятения. Какие-то слухи долетают до меня. Какие-то дороги забастовали. Какие-то надежды, какие-то ужасы. Нет ни писем, ни газет. Одни догадки... Одни слухи... Как странно. Давно ли я был в Москве, в столице Российской империи и скоро вновь буду в ней, но уже в столице российской республики. Как в сказке. Заснул. Проснулся. Прошло мгновение ока. А между тем уже сто лет пролетело. Повсюду жизнь. Повсюду свободные граждане»[42].
В 1905 году всю страну всколыхнули революционные события. Переживая за судьбу России, Борисов-Мусатов никогда не высказывал своего отношения к происходящим событиям публично, хранил все внутри себя. О его душевных терзаниях вдова Виктора Эльпидифоровича сообщила Н.В. Поленовой уже после смерти мужа. В письмах к знакомым он постоянно жаловался на то, что работает мало в этом году. И действительно, более чем за полгода, проведенные в Тарусе, кроме четырех акварельных этюдов для особняка Дерожинской, Виктор Эльпидифорович создал несколько небольших работ, среди них эскизы «Березы в полдень» и «Плакучая береза». К предполагаемой картине «Венок васильков» были написаны несколько этюдов. Всего лишь три пейзажа появились в результате прогулок по красивейшим берегам реки, окрестным полям и лесам: акварель «На балконе. Таруса», пастели «Куст орешника» и «Осенняя песнь».
Но смерть близкого друга Надежды Юрьевны Станюкович встряхнула художника, подтолкнула к работе. Вернувшись после похорон из Москвы в Тарусу, Виктор Борисов-Мусатов задумал новую картину, в которой хотел увековечить ее образ. Будущую свою работу он назвал «Реквием». Большую часть времени он посвятил именно ей, тем более что мучившая проблема о прокормлении семейства стала постепенно решаться. Еще в конце весны 1905 года известный фабрикант и коллекционер Владимир Осипович Гиршман приобрел две картины художника «Водоем» и «Гобелен» за 4000 рублей. Они были на выставке в Париже, и по их возвращении в Россию покупатель начал частями выплачивать деньги.
Осенью 1905 года у Борисова-Мусатова появилась возможность помогать сестре Елене большими денежными суммами. В письме к ней от 19 сентября помимо сообщения семейных новостей он писал и о высылке для нее денег на пошив новой шубы:
«Дорогая Лена, посылаю тебе пока 50 р. на мелочи и на материал для шубы и платья. <...> Мы теперь все выздоровели и начнем гулять. Неприятно только яркое солнце. Я осенью его не люблю. Холодно и грубо, как деревенский ситец. Поклон всем. Как поживает Николай Семенович. Твой Виктор.
М-м Добротворская находит, что ты очень храбрая, что прожила здесь одна»[43].
Вернувшись из Москвы в Тарусу, Борисовы-Мусатовы кроме печальной новости привезли на дачу и простуду. Им на помощь пришел уже знакомый врач Иван Зиновьевич Добротворский. За лето члены его семьи поближе познакомились с новыми для Тарусы людьми, живущими на даче их родственников Цветаевых. Однако близких, дружеских отношений так и не сложилось.
Общению как с Тарусой, так и с внешним миром мешали плохие осенние дороги. А между тем в стране происходили культурные события, в которых невольно участвовал Борисов-Мусатов. О них художник узнавал из писем своих знакомых. В письме от 9 октября Виктор Эльпидифорович отвечал И.Э. Грабарю на его предложение:
«<...> Страшно рад, что Вы будете, наконец, редактором настоящего художественного журнала. <...> На помещение в Вашем журнале снимков с моих вещей, конечно, согласен. <...> Затем, не лучше ли снять два другие панно (весна и лето), которые хранятся у Ник[олая] Семеновича Ульянова. Я их нахожу лучшими, ибо много работал после того, как их видела Третьяковская комиссия. <...> Скоро, вероятно, приеду. Летом ничего не писал и даже в Осенний Салон не послал Призраков, как хотел. И там теперь только 4 небольшие вещи. Вам преданный Мусатов
P.S. Письмо Вам тотчас не послал, ибо дороги непролазные. Хожу в город редко»[44].
Прожив некоторое время в Тарусе, вне Москвы и Петербурга, не общаясь со своими товарищами по МТХ и СРХ, Виктор Эльпидифорович сделал переоценку своего участия в работе этих обществ. В письме от 9 октября он признавался Константину Васильевичу Кузнецову:
«Я хотел обновления Общества. Ввести туда новых членов. Побольше свободы, внимания к искусству, а не к кумовьям, побольше порядочности и уважения в своих отношениях. Все это даром. Я убедился, что сколько бы я ни тратил сил, энергии и преданности для поднятия московского Товарищества - все даром, и даже возбуждает какое-то враждебное непонятное отношение у этих жалких, закоснелых людей. Я теперь только опомнился, что поступаю глупо. Надо работать и больше ничего. Этим больше сделаешь. И на все эти Московские Товарищества и Союзы махнуть рукой, предоставить все самому себе. Все идет само собой, все меняется, все идет вперед. И уж если суждено Обществу исчезнуть, то так и будет. Надо что-нибудь новое. Ведь жизнь идет вперед. Требует новых форм. Новых людей. И потому надо работать только для искусства, только в нем. [Нрзб]. А так что за беда, где ни выставлять. Не в Московском товариществе, так в Союзе. Не в Союзе, так в Новом петербургском обществе, более молодом и культурном. Об этом унывать нечего, было бы работы. И я теперь решил бесповоротно отказаться вполне от участия в устройстве каких бы то ни было выставок. Лучше всего быть экспонентом. Птица вольная.
Где зеленые ветви, там и сел. И все обязанности и полномочия как в Товариществе, так и в Союзе, я теперь с себя сложил. Пошлю об этом заявление»[45].
Между тем обстановка в стране накалялась. Открытого противоборства народа с властью в Тарусе не было, но по ночам в городе случались пожары. Причем горели дома богатых тарусских купцов. К 9 октября были сожжены семь купеческих особняков. В город из-за многочисленных забастовок перестали поступать газеты и почта. На страну надвигался хаос. Но в тиши тарусской окраины эти страхи казались мелкими и призрачными, беспокоило только отсутствие известий. 23 октября Борисов-Мусатов обращался к сестре:
«Дорогая Лена, напиши ради Бога что-нибудь, что там у Вас такое. А то здесь ни писем, ни газет вот уже две недели. Хоть то, что знаешь. У нас здесь такая глушь, одни слухи. <...> Я знаю, что ты не разоришь меня своими расходами. Теперь мы все думаем только о самом необходимом, как и ты. Гиршман, хотя и удрал, кажется, заграницу, но платит пока аккуратно. Мы здесь удачно работаем. Так что нисколько не сыреем. Но все же ваше молчание беспокоит»46.
Виктор Эльпидифорович собирался провести в Тарусе еще один месяц. В одном из писем к своему другу М.Е. Букинику в Париж он сообщал, что проживет здесь до ноября. Видимо, художник хотел закончить работу над картиной «Реквием» именно в Тарусе. Однако через три дня после написания последнего письма к сестре Елене, а именно 26 октября (8 ноября нового стиля) 1905 года, Виктора Эльпидифоровича не стало. Причиной его смерти посчитали разрыв сердца. Могила для художника была устроена не на городском кладбище. Видимо, по желанию жены его похоронили недалеко от дачи Песочное, на высоком берегу так полюбившейся ему реки Оки.
Смерть еще молодого и талантливого художника поразила многих его знакомых. Не были исключением и Поленовы. Наталья Васильевна от своего имени и имени мужа написала письмо вдове с теплыми словами об умершем друге. В ответном письме Елена Владимировна Борисова-Мусатова благодарила их за поддержку в трудную минуту:
«Многоуважаемая Наталья Васильевна. Благодарю Вас за Ваше прекрасное письмо. Вы правы - ужасы, которые творятся, были одною из главных причин смерти Виктора - его душа никогда не могла выносить зверства и насилия. Я только что приехала, и мне слишком тяжело писать о нем, лучше на днях заеду к [Вам] и расскажу на словах»[47].
Переписка Е.В. Борисовой-Мусатовой и Н.В. Поленовой продолжалась еще некоторое время. После смерти мужа Елена Владимировна сочла делом чести рассчитаться по его долгам. В конце февраля - начале марта 1906 года она писала Поленовой:
«Многоуважаемая Наталья Васильевна. Я надеялась встретить Вас вчера на Выставке Московского] Товарищества], но, к сожалению, Вас не было, а я хотела извиниться перед Вами, что до сих пор не возвращаю Вам 200 р[ублей], (когда была у Вас, совсем об этом забыла), которые Виктор занял у Вас в прошлом году, но была совершенно не в состоянии этого сделать. Теперь же, как получу с Третьяковской комиссии, что будет в конце марта, сейчас же возвращу Вам. Вероятно, в четверг поеду в Петербург отвезти на Дягилевскую выставку последние вещи мужа. Если Вам или Василию Димитриевичу интересно посмотреть их, то в среду я буду весь день дома, а если Вам удобнее завтра, то, пожалуйста, назначьте время. Мой адрес теперь: Долгоруковская д. 45, Лукошкина (близ церкви Николы), кв. 10 (во дворе)»48.
Наконец в середине весны 1906 года расчет состоялся. 16 апреля 1906 года Борисова-Мусатова сообщала:
«Многоуважаемая Наталья Васильевна. Наконец могу вернуть Вам занятые 200 руб[лей]. <...> Сегодня еду в Тарусу проведать»[49].
В 1910 году на высоком берегу реки Оки, на могиле Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова был установлен памятник-надгробие, изготовленный его другом и земляком, скульптором Александром Терентьевичем Матвеевым. С 1914 года дачу Песочное арендовала семья Вульфов - близких родственников Поленовых. Навещая родных, Поленовы заходили и на могилу Борисова-Мусатова, которому помогали в его нелегкой жизни и не забывали о нем после его смерти.
Завершение сотрудничества Василия Поленова и Ивана Цветаева
В начале лета 1906 года Цветаевы переехали из Крыма, где провели зиму, на дачу Песочное в Тарусу. Для Ивана Владимировича наступило тяжелое время - жена умирала, а он ничего не мог сделать. Возможно, из-за этого гнетущего состояния он даже не сообщил Поленовым, что находится рядом с их усадьбой. Наконец, 6 июля 1906 года наступила развязка - Мария Александровна Цветаева скончалась.
Удивительно, но Василий Дмитриевич узнал об этом из газет. 11 июля этого года он писал из «Борка» своей жене:
«На прошлой неделе скончалась Марья Александровна Цветаева, и мы узнали это из газет. Я нигде не бываю, а из Тарусы никто этого известия не принес, так что подробностей не знаю. Хочу съездить к Ив[ану] Зин[овьевичу], (Добротворскому. - М. Н.) и к Ив[ану] Владимировичу], когда он вернется из Москвы, где были похороны»[50].
Желание свое навестить друзей и посочувствовать им в горе Поленов исполнил в следующем месяце. Он писал жене 10 августа:
«На днях я был у Ивана Владимировича Цветаева, который вернулся из Москвы, где он провел месяц после похорон жены. Он подробно рассказал мне весь ход ее болезни до самой кончины. Он сам бодр, говорит, что так много накопилось дел и работы, что это его спасает»51.
Между тем год за годом шло строительство Музея изящных искусств. Время от времени живя в Москве, Цветаев обращался за консультацией к Поленову. Об этом свидетельствует редкая переписка между ними за 1907-1908 годы. В начале 1908 года Иван Владимирович предложил художнику воспользоваться пока еще пустующими залами музея в качестве мастерской и хранилища для его картин. 24 февраля он писал:
«Дорогой Василий Дмитриевич. Вчера я заходил к Вам, но Вы, как ска[за]ла мне Наталья Васильевна, уже давно живете в деревне. От нее же я узнал, что Вы нуждаетесь в просторном и светлом помещении для Ваших многочисленных картин. Я охотно предложил бы Вам одну из зал нового Музея с боковым или верхним светом, как пожелаете. <...> Когда воротитесь в Москву, побываем же вместе в Музее и выберите себе залу, какую сочтете наиболее удобной»52.
В ответном письме от 27 февраля Василий Дмитриевич благодарил за столь великодушное предложение:
«Дорогой Иван Владимирович. Спасибо за Ваше участие, я с радостью воспользуюсь Вашим любезным предложением, лишь бы это не помешало архитектурным работам. Через неделю думаю собраться в Москву и тогда первым делом к Вам, и обо всем перетолкуем»[53].
Лето 1908 года семейства Поленовых и Цветаевых проводили на своих дачах на реке Оке. По уже заведенной традиции они навестили друг друга. 19 августа 1908 года Василий Дмитриевич писал жене в Москву о череде событий, происходивших в «Борке»:
«На днях был Ив[ан] Ив[анович] Троянов[ский] <...>. Был тоже Ив[ан] Владимирович] Цветаев с дочерьми»[54].
Цветаев привез в усадьбу Поленовых своих младших дочерей: 15-летнюю Марину и 13-летнюю Анастасию.
Анастасия Ивановна Цветаева так же, как и ее старшая сестра Валерия, в своих мемуарах вспоминала усадьбу «Бо- рок» и ее хозяев:
«Летами мы жили в Тарусе. <...> Также рано запомнилось слово «Поленово», неотделимое от на закате мерцавшей розовым огоньком поленовской церковки села Бехова, за Окой. Там жил папин знакомый художник, Василий Дмитриевич Поленов <...>.
Помню волнение от чужой, неведомой нам жизни, дома; волнение от лиц, имен, голосов большой семьи <...>, от запахов и вещей чужих, влекущих комнат, - и поляны почти такие же волшебные, как вокруг нашего лесного обиталища за Тарусой, шум высоких крон деревьев, смену солнца и луны над ними и серебро Оки за ветвями. Из деревянного шкафчика на повороте лестницы полный, полуседой, добрый Василий Дмитриевич вынимал и дарил нам - каждому по одному - маленькие этюды (они стояли стоймя, как книги). Помню Маришу и Олю Поленовых (наших с Мусей однолеток) и маленькую рыжекудрую красавицу Наташу.
Праздник. Гости приглашены принять участие в клейке фонарей из цветной бумаги - для иллюминации - на приз. Жюри - Василий Дмитриевич. Гирлянды картинок и бумажных фонарей развешаны меж деревьев; цветные луны, полумесяцы, овалы, квадраты со светящимися узорами и силуэтами. <...> цветные ракеты, золотистые, вертящееся и рассыпающееся колесо смешивались с ветвями осенних берез, зажигая их расплавленным заревом волшебного ночного пожара»55.
Во время летних встреч этого года в окрестностях Тарусы Иван Владимирович вновь говорил своему другу-художни- ку о возможности работы его и учеников над украшением интерьеров Музея изящных искусств и о необходимой для этого поездки за границу. 24 августа 1908 года он писал Поленову:
«Дорогой Василий Дмитриевич. Ю.С. Нечаев-Мальцов, получивши от меня письмо о наших летних беседах касательно предстоящей поездки Вашей с избираемыми Вами художниками на Восток для писания этюдов, имел разговор с Клейном. При этом он выразил мысль о том, сколько же художников поехало бы и в какую сумму обошлась бы эта поездка. По-видимому, он имеет преувеличенное обо всем этом представление. Необходимо установить число лиц и число дней предположенного путешествия так, чтобы для Ю[рия] С[тепанови]ча, находящегося в решительном подчинении у своего главноуправляющего, было ясно, какую сумму надобно приготовить к началу исполнения предприятия.
Большого количества путешественников он, как слышно, не желал бы, так как ему хотелось бы получить небольшое число картин, но отличного достоинства. Опыт пособников Жуковского его обескураживает.
Нужны будут картины в залах - Египетском, из Греческих - внутренний вид Акрополя Микен, виды Олимпии, Афинский Акрополь, Афинский Некрополь с памятниками, Милос, Пергам (?), в древнехристианском зале - что Вы дадите из Палестины. Римский зал должен был украсить Семирадский, но этого не случилось. Как быть с этим залом теперь, не придумаю.
Итак, подумайте, Василий Дмитриевич, определенно о стоимости поездки. <...> Ю[рий] С[тепанови]ч высказал Клейну, что как он разделается с каменными и штукатурными работами, то примется за малярные и живописные»56.
Но и в этот раз попытка Ивана Владимировича уговорить главного мецената строительства музея о выделении финансов на заграничную командировку для художника и его учеников не увенчалась успехом.
За 1909 год переписка между В.Д. Поленовым и И.В. Цветаевым отсутствует. Нет упоминаний об их взаимоотношениях и в личной переписке обеих семей. Видимо, после отказа Ю.С. Нечаева-Мальцова спонсировать поездку Василия Дмитриевича с учениками за границу Цветаев разуверился в исполнении своей надежды украшения интерьеров музея работами Поленова и решил понапрасну не беспокоить уважаемого художника.
В конце 1910 года Иван Владимирович вновь обратился за помощью к Поленову. На этот раз уже другой меценат, Александра Григорьевна Подгорецкая, выразила желание профинансировать украшение живописным панно одного из залов музея. Видимо, чувствуя вину за неисполнение перед Поленовым своих обещаний, Иван Владимирович хотел передать этот заказ ему или одному из его учеников. 17 ноября 1910 года он писал Наталье Васильевне:
«Где теперь Василий Дмитриевич? Мне Добротворские говорили, что он осень провел в деревне. <...> Где художник Головин? Мечтаю я о росписи одной стены кипарисами в виде кладбища, чтобы на фоне этой зелени разместить надгробные древнегреческие стелы. Хочется создать в Музее кладбищенский уголок»[57].
9 декабря того же года Цветаев обращался уже лично к художнику:
«Беспокоит меня желание иметь ту кипарисовую аллею с белыми памятниками Афинского кладбища, о которой я просил Вас. Как мне сердечно жалко, что Вы не можете взяться за эти кипарисы сами, жалуясь на размеры нужной картины! А какие бы вышли у нас кипарисы! Но уж если нет надежды на Ваше исполнение всего, то будьте добры показать в свободное время карандашом над эскизом картины: как велики ее должны быть размеры, чтобы получилась издали иллюзия длинной аллеи с беленькими надгробными стелами и длинных шей погребальными вазами (т[ак] называемыми] лекифами) в перспективе... Эта картина займет такое декоративное положение, что на нее станут обращать все внимание. <...> Напишите мне, как зовут Головина, Вашего ученика и приятеля. Я около 20 числа буду в Петербурге] и охотно побывал бы у него по этой кипарисовой аллее. Не спишетесь ли Вы с ним по этому вопросу»[58].
Василий Дмитриевич решил поспособствовать своему ученику, который в это время жил в Петербурге. В своем ответе Ивану Владимировичу от 13 декабря 1910 года он сообщал:
«Дорогой Иван Владимирович. Я получил от Головина ответ, он кажется с удовольствием возьмет Ваш заказ и очень желал бы с Вами свидеться»[59].
В конце 1910 года Цветаев побывал в Петербурге и встретился с Александром Яковлевичем Головиным. Они сумели договориться о совместной работе по украшению музея. 8 января 1911 года Цветаев сообщал Б.В. Фармаковскому:
«Для музея, именно для помещения аттических погребальных рельефов, которых у нас изрядная коллекция, мы заказали А.Я. Головину живописное панно (7 арш. * 6 У арш.) с изображением древнегреческого кладбища. <...> На Головина указал нам его учитель Поленов, не взявшийся писать сам - за старостью»60.
Головин исполнил этот заказ - панно «Древнеэллинское кладбище» украсило один из музейных залов в апреле 1912 года. Что же касается других залов, то денег на украшение большинства их росписями и панно так и не нашлось. Ю.С. Нечаев-Мальцов, вложивший в строительство музея более двух миллионов рублей своих личных средств и из-за этого чуть не разорившийся, в завершение работ экономил каждый рубль. Стены всех залов, за исключением зала итальянского Возрождения, украшенного работами П.В. Жуковского и группой нанятых им молодых художников, остались без живописных работ.
Так и не получив заказ на оформление внутренних помещений Музея изящных искусств, Василий Дмитриевич Поленов все же сделал для него несколько больших работ. В начале лета 1911 года он совершил путешествие по Европе, в ходе которого посетил Испанию, Францию, Италию и Грецию. Из этой поездки он привез более 70 этюдов с видами исторических и просто живописных мест. В конце июля этого года художник вернулся в свое любимое имение на Оке и принялся за работу.
Цветаев был в курсе этой поездки и с нетерпением ждал возвращения художника в Россию. 13 сентября 1911 года он писал Поленову:
«Глубокоуважаемый Василий Дмитриевич. Надо думать, что Вы уже возвратились из Вашего далекого путешествия и теперь отдыхаете в Тарусских краях, если там осень только благоприятствует этому. <...> Как Вас Господь миловал на знойном юге? Я скоро приеду в Москву, Богу благодеющу; приду к Вам — Вы мне расскажете Вашу интересную Одиссею, а пишите лучше кистью, что милость Вам подскажет для нашего Музея. За каждый Ваш мазок я Вам низко кланяюсь, находя в нем отепление наших холодных стен и зал. Что делать, - не удались надежды на Ю[рия] Степановича: он, я готов держать пари, не чаял, что Музей влетит ему в 2 миллиона руб[лей], а между тем подошла к нему болезненная старость <...>. Лишних тысяч 250-300 руб[лей] на предполагавшуюся роспись зал его уже страшат»[61].
Через некоторое время в письме от 6 октября он продолжал:
«Я рад был узнать о Вашем возвращении из жарких стран и о сохранении Вами тех намерений, с которыми Вы уехали. Я рад, что и наш Музей имеет счастье проносить Ваше художественное имя «в роде родов», и проносить как свою славу и гордость»[62].
Иван Владимирович хотел воспользоваться поездкой Поленова с еще одной целью. В письме без даты он просил художника:
«Беспокою я Вас этими строками, желая у Вас спросить, не привезли ли Вы когда-нибудь из Афин кусочков от стен или колонн Парфенона с тою матово-золотистой патиной, которую на пенте- лийский мрамор наложило время. Я привез из Брауншвейга двух специалистов по окраске гипсов под цвет оригиналов. На очереди стоят теперь у нас три колонны угла Парфенона. Мне необходимо отыскать кусочек или два от подлинника»[63].
Василий Дмитриевич не замедлил откликнуться на просьбу создателя музея в письме от 5 ноября 1911 года:
«Глубокоуважаемый Иван Владимирович, посылаю Вам кусочки мрамора из Афинского Акрополя и храма Тезея, привезены отцом в 30-х годах, и из Дельф: нынешнего путешествия. Есть у меня и большие куски: фрагменты статуй и карнизов.
Работа моя продвигается, я надеюсь ее кончить к декабрю и тогда, если буду жив, привезу. Вам желаю беречься и поправляться»[64].
В конце 1911 года восемь больших работ Поленова с живописными видами природы и архитектурных памятников Греции были готовы для передачи в музей. Но сначала Василий Дмитриевич пожелал выставить их на 40-й выставке картин Товарищества передвижных художественных выставок, которая проходила в Москве с 26 декабря 1911 по 29 января 1912 года в здании Исторического музея. В последующем выставка была перевезена в Петербург и проходила с 10 февраля по 1 апреля 1912 года в здании Общества поощрения художеств. И уже после этого картины доставили в музей.
В 1912-1917 годах некоторые из этих работ Поленова были представлены в экспозициях Греческого дворика и Олимпийского зала. Упоминаний о последующем нахождении работ Поленова в экспозиционных залах не найдено. В 1933 году две из них - «Дорога в Дельфы» и «Кастальское ущелье» - были переданы в Саратовский государственный художественный музей имени А.Н. Радищева. Остальные до сих пор хранятся в запасниках Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.
Стараясь хоть как-то отблагодарить своего товарища по строительству и украшению музея, Цветаев просил Ю.С. Нечаева-Мальцова похлопотать о присвоении Василию Дмитриевичу очередного чина, хотя тот уже и не служил. 21 декабря 1911 года он писал меценату:
«О наградах. В.Д. Поленов совершил минувшим летом путешествие по Греции за свой счет и там написал этюды для картин:
A. Виды Дельф - 1) Парнас и соседние горы, 2) Храм Аполлона, 3) Здание дорического стиля «Сокровищница Афинян», восстановленное французами после раскопок и 4) ущелье Кастальского источника;
B. Виды Афин - 1) общий вид Акрополя, 2) Пропилеи, 3) угол Парфенона, 4) Эрехтейон. По этим этюдам он написал 8 картин, которые и принес в дар нашему музею. Поленову уже под 70 лет, он член- основатель нашего Комитета: не было бы ли возможным ходатайствовать ему о титуле превосходительства?»[65]
На рубеже 1911-1912 годов докладывал он и в Московский университет, ведь музей относился к этому учебному учреждению:
«В Правление Императорского Московского Университета. Имею честь покорнейше донести <...> о нижеследующем. Действительный член Комитета по устройству Музея изящных искусств имени императора Александра III при Московском университете профессор живописи В.Д. Поленов, в течение лета 1911 года путешествуя по Греции, написал под непосредственным впечатлением классических мест и древностей этой страны, 7 картин, из коих 4 относящиеся к Афинам: 1) Общий вид Акрополя, 2) Вид Пропилеи, 3) Угол Парфенона и 4) Эрехтейон, или так называемые пан- дрозион с портиком кариатид и 3 картины, касающиеся г. Дельф 1) Вид Парнаса и соседних гор, 2) Ущелье Кастальского источника, 3) Вид сокровищницы афинян, восстановленной в дорическом стиле из развалин.
Все сии картины профессор Поленов приносит в дар Императорскому Московскому Университету с покорнейшею просьбою направить их для вечного хранения в соответствующее учебно-вспомогательное учреждение Университета. Я имел случай видеть эти картины, которые профессор Поленов желал бы в ближайшее время поместить здесь, в Москве, на передвижной выставке русских художников, и нахожу их вполне подходящими для Музея изящных искусств имени императора Александра III. По сему имею честь почтительнейше просить Правление Императорского Московского Университета сообщить жертвователю о принятии сего дара с изъявлением ему благодарности со стороны Правления Университета»[66].
За свой почти пятнадцатилетний труд во время строительства и украшения интерьеров залов Музея изящных искусств имени императора Александра III Василий Дмитриевич Поленов был награжден, но не следующим чином, а орденом. В конце апреля 1912 года из Комитета по устройству Музея изящных искусств художнику пришло письмо, подписанное Иваном Владимировичем Цветаевым:
«Милостивый Государь Василий Дмитриевич. Государь Император по всеподданнейшему докладу Г. Главноуправляющего Его Императорского Величества Канцелярией по ходатайству министра народного просвещения в 24 день апреля 1912 г. всемилостивейше соизволил пожаловать Вам Орден Святого Владимира 4 степени».
К письму была приложена и грамота:
«Божиею милостию
Мы, Николай Вторый,
Император и Самодержец Всероссийский,
Царь Польский и Великий Князь Финляндский,
и прочая, и прочая, и прочая,
Нашему отставному Надворному Советнику,
профессору живописи, Василию Поленову.
По засвидетельствованию Министра Народного Просвещения об особых трудах ваших по устройству Музея изящных искусств Имени Императора Александра III при Императорском Московском Университете, Всемилостивейше пожаловали Мы вас, в 31 день мая 1912 года Капитулу данным, Кавалером Императорского Ордена Нашего Святого, Равноапостольного Князя Владимира четвертой степени»[67].
31 мая 1912 года в Москве на Волхонке был торжественно открыт Музей изящных искусств имени императора Александра III (современный Музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина). В эти дни Василий Дмитриевич находился в Москве и наверняка присутствовал на этом мероприятии вместе с его создателем Иваном Владимировичем Цветаевым. Связывающая эти выдающиеся личности идея строительства музея была претворена в жизнь.
Завершение совместной деятельности привело В.Д. Поленова и И.В. Цветаева к окончанию их переписки. Этому способствовало и то обстоятельство, что в конце 1911 года Цветаевы не успели продлить аренду дачи Песочное и она была сдана другому арендатору. После этого местом их общения могла быть только Москва. А с появлением в городе телефонной связи нужда в переписке отпала. После открытия своего детища Иван Владимирович прожил немногим более года, 30 августа 1913 года он скончался. Так закончилась история знакомства и сотрудничества И.В. Цветаева и В.Д. Поленова.
- Демская А.А., Смирнова Л.М. И.В. Цветаев создает музей. М., 1995. С. 16. (Далее: Демская А.А., Смирнова Л.М.).
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6105. Л. 1-2.
- ОР ГМИИ. Ф. 8. Оп. III. Ед. хр. 56.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6106. Л. 1-2.
- ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина. Ф. 2. Оп. 1. Ед. хр. 3.
- И.В. Цветаев - Ю.С. Нечаев-Мальцов. Переписка. 1897-1912: В 4-х т. М., 2008-2011. Т. 1. С. 391. (Далее: И.В. Цветаев - Ю.С. Нечаев-Мальцов. Переписка).
- ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина. Ф. 2. Оп. 1.
- Демская А.А., Смирнова Л.М. С. 115.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6107. Л. 1-2.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6109. Л. 1-1 об.
- И.В. Цветаев - Ю.С. Нечаев-Мальцов. Переписка. Т. 1. С. 102-103.
- Там же. С. 104-105.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 11877. Л. 1.
- Воспоминания В.И. Цветаевой. Без всякого вознаграждения: Сб. / Сост. Н.А. Кублановская. Иваново, 2005. С. 154-155.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6115. Л. 1.
- И.В. Цветаев - Ю.С. Нечаев-Мальцов. Переписка. Т. 1. С. 295.
- И.В. Цветаев - Ю.С. Нечаев-Мальцов. Переписка. Т. 2. С. 42.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6116. Л. 1.
- И.В. Цветаев - Ю.С. Нечаев-Мальцов. Переписка. Т. 2. С. 79-80.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 268.
- ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина. Ф. 2. Оп. 1. Ед. хр. 56. Л. 8-10. Автограф В.Д. Поленова. Некоторые слова в таблице вписаны рукой Цветаева. Опубл. впервые: И.В. Цветаев - Ю.С. Нечаев-Мальцов. Переписка. Т. 3. C. 294-296.
- ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 3221.
- Демская А.А., Смирнова ЛИ. С. 208.
- ОР ГТГ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 9. Л. 1.
- ОР ГТГ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 15. Л. 1 об. - 2 об.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 10094. Л. 1-2.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 4498. Л. 1.
- РГАЛИ. Ф. 1965. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 33-34.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6734. Л. 1.
- Сахарова Е.В.Василий Дмитриевич Поленов. Елена Дмитриевна Поленова. Хроника семьи художников. М., 1964. С. 646.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 10096. Л. 1.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 10095. Л. 1-1 об.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 1373. Л. 1-2 об.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 10097. Л. 1.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 1375. Л. 1-2 об.
- РГАЛИ. Ф. 1965. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 46-47.
- РГАЛИ. Ф. 1965. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 64.
- РГАЛИ. Ф. 1965. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л.51-52.
- РГАЛИ. Ф. 1965. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л.53-54.
- РГАЛИ. Ф. 1965. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 67.
- РГАЛИ. Ф. 1965. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 56.
- ОР ГРМ. Ф. 27. Оп. 1. Ед. хр. 40. Л. 18.
- РГАЛИ. Ф. 1965. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 59.
- ОР ГТГ. Ф. 106. Оп. 1. Ед. хр. 2614. Л. 1-2.
- ОР ГРМ. Ф. 27. Ед. хр. 23. Л. 5-7.
- РГАЛИ. Ф. 1965. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 62-63.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 10102. Л. 1-2.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 10101. Л. 1-2 об.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 10100. Л. 1-2.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 736. Л. 1.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 745. Л. 1.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6131. Л. 1.
- ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 3214.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 789. Л. 1.
- Цветаева АЛ.Воспоминания. М., 1983. С. 45-46.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6132. Л. 1-2.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 11878. Л. 1 об., 2 об.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6133. Л. 1-2.
- ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 3228.
- Демская А.А., Смирнова Л.М. С. 316.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6139. Л. 1, 4-4 об.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6140. Л. 1 об.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6141. Л. 1-1 об.
- ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 3230.
- Демская А.А. СмирноваЛ.М. С. 331.
- ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина. Ф. 2. Оп. 1. Ед. хр. 56. Л. 14.
- ОР ГТГ. Ф. 54. Оп. 1. Ед. хр. 6613. Л. 3.
Указатель имен
Айвазовский Иван Константинович
(1817-1900), художник
Александров Анатолий Николаевич
(1888-1982), композитор, дирижер, педагог
Александрова Елена Владимировна
(1874-1921), жена В.Э. Борисова- Мусатова
Александрова Нина Георгиевна
(урожд. Гейман, 1885-1964), музыкальный деятель и камерная певица, жена А.Н. Александрова
Бенуа Александр Николаевич
(18701960), художник, историк искусства, художественный критик
Берви Ольга Владимировна
(урожд. Кайданова, 1867 - не ранее 1944), деятель народного образования
Борисов-Мусатов Виктор Эльпидифорович
(1870-1905), художник
Борисова-Мусатова Елена Эльпидифоровна
(1873-1974), младшая сестра В.Э. Борисова-Мусатова
Борисова-Мусатова Мариамна Викторовна
(1905-1991, в тексте не упоминается имя), дочь В.Э. Борисова- Мусатова и Е.В. Александровой
Васнецов Аполлинарий Михайлович
(1856-1933), художник
Васнецов Виктор Михайлович
(18481826), художник
Ватагин Василий Алексеевич
(1883-1969), художник, скульптор- анималист
Ватагина Антонина Николаевна
(1890-1935), художница, жена В.А. Ватагина
Вахтерова М.
Верещагин Василий Васильевич
(1842-1904), художник
Виноградова Надежда Николаевна
(урожд. Гумилевская), мать писателя А.К. Виноградова
Всесвятская М.
Всесвятский В.
Вульф Вера Васильевна
(урожд. Якунчикова, 1871-1923), пианистка, художница, сестра Н.В. Поленовой-старшей
Вульф Владимир Юрьевич
(1894-1932), пианист, сын В.В. и Г.В. Вульфов
Вульф Георгий (Юрий) Викторович
(1863-1925), профессор минералогии и кристаллографии, муж В.В. Вульф
Гиршман Владимир Осипович
(1867-1937), предприниматель, коллекционер
Головин Александр Яковлевич
(1863-1930), художник
Грабарь Игорь Эммануилович
(1871-1960), художник, реставратор, искусствовед, музейный деятель
Грабье Антонин Антонович
(1856-1940), владелец рамочной мастерской в Москве, коллекционер русской живописи
Давыдова Наталья Яковлевна
(18731926), художница
Дерожинская Александра Ивановна
(урожд. Бутикова, в первом браке Рябушинская, в третьем браке Зимина, 1877 - середина 1920-х), дочь купца 1-й гильдии, старообрядца Ивана Ивановича Бутикова
Добротворская Елена Александровна
(урожд. Цветаева, 1857-1939), жена И.З. Добротворского, двоюродная сестра И.В. Цветаева
Добротворская Людмила Ивановна
(1885-1953), дочь И.В. Добротворского, троюродная сестра Марины Ивановны Цветаевой, врач в Тарусе
Добротворский Иван Зиновьевич
(1856-1919), врач - 29, 54, 65, 69
Дягилев Сергей Павлович
(1872-1929), театральный и художественный деятель
Елена Николаевна
Жуковский Павел Васильевич
(1845-1912), художник
Зарубин Виктор Иванович
(1866-1928), художник, секретарь Общества поощрения художеств
Какурин Дм.
Кандауров Леонид Васильевич
(1877-1962), профессор, астроном, педагог, друг В.Д. Поленова
Клейн Роман Иванович
(1858-1924), архитектор
Коровин Константин Алексеевич
(1861-1939), художник
Котарбинский Вильгельм (Василий) Александрович
(1849-1921), художник
Кругликова Елизавета Сергеевна
(1865-1941), художница
Кубацкая Сирануш Тадевосовна
(1890-1952), певица, жена В.Л. Кубацкого
Кузнецов Константин Васильевич
(1886-1943), художник
Куинджи Архип Иванович
(1842-1910), художник
Лобр* Морис
(1862-1951), французский художник
Мамонтов Савва Иванович
(1841-1918), предприниматель, меценат
Мандельштам Л.
Матвеев Александр Терентьевич
(1878-1960), скульптор
Мейн Александр Данилович
(1836-1899), отец М.А. Цветаевой, жены И.В. Цветаева
Мейн Сусанна Давыдовна
(урожд. Эмлер, около 1843-1919), жена А.Д. Мейна, мачеха М.А. Цветаевой
Метнер В.
Миллер О.
Мориц Владимир Эмильевич
(1891-1962), филолог, переводчик
Мориц Мария Васильевна
(урожд. Поленова, во втором браке Ляпина, 1891-1976), дочь В.Д. Поленова
Муратова Евгения Владимировна
(урожд. Пагануцци, около 1884-1981), танцовщица, жена искусствоведа П.П. Муратова
Нечаев-Мальцов Юрий Степанович
(1834-1913), меценат, фабрикант
Подгорецкая Александра Григорьевна
(урожд. Захарьина), член-учредитель Музея изящных искусств
Поленов Василий Дмитриевич
(1844-1927)
Поленов Дмитрий Васильевич
(1886-1967), сын В.Д. и Н.В. Поленовых
Поленов Дмитрий Васильевич
(1806-1878), отец В.Д. Поленова, археолог
Поленова Екатерина Васильевна
(1887-1980), дочь В.Д. и Н.В. Поленовых
Поленова Елена Дмитриевна
(1850-1898), сестра В.Д. Поленова, художница
Поленова Мария Васильевна
(1891-1976), дочь В.Д. и Н.В. Поленовых
Поленова Наталья Васильевна
(1898-1964), дочь В.Д. и Н.В. Поленовых
Поленова Наталья Васильевна
(урожд. Якунчикова, 1858-1931), жена В.Д. Поленова
Поленова Ольга Васильевна
(1894-1973), дочь В.Д. и Н.В. Поленовых, музейный работник
Полунин Павел Филиппович,
учитель, руководитель первого тарусского оркестра и хора
Рерих (Рёрих) Николай Константинович
(1874-1947), художник
Санин Н. - 29 Сапожникова Н.
Сахаров Николай Алексеевич
(1893-1982), муж Е.В. Поленовой, художник, педагог
Сведомский Павел Александрович
(1849-1904), художник
Семирадский Генрих Ипполитович
(1843-1902), художник
Серов Валентин Александрович
(1865-1911), художник
Соколов П.
Срезневский Измаил Иванович
(1812-1880), филолог
Станюкович Надежда Юрьевна
(1870-1905)
Сумбул Леонид Николаевич
(ум. 1900), мировой судья, товарищ городского головы при С.М. Третьякове
Татевосян Егише Мартиросович
(1870-1936), художник, ученик В.Д. Поленова
Татевосян Жюстина (урожд. Неф),
гувернантка детей В.Д. Поленова, жена Е.М. Татевосяна
Толбузин Дмитрий Аркадьевич
(1877-1927), театральный деятель, юрист
Трояновская Анна Ивановна
(1885-1977), график; дочь И.И. Трояновского
Трояновские
Трояновский Иван Иванович
(1855-1928), врач, коллекционер
Ульянов Николай Семенович
(1872-1924), художник
Успенская С.
Фармаковский Борис Владимирович
(1870-1928), Археолог
Хомяков Дмитрий Алексеевич
(1841-1919), помещик Тульской губернии, писатель, публицист
Хрущов Иван Петрович
(1838-1904), филолог, педагог, муж сестры В.Д. Поленова В.Д. Хрущовой
Цветаев Андрей Иванович
(1890-1933), сын И.В. Цветаева от первого брака
Цветаев Иван Владимирович
(1847-1913)
Цветаева Анастасия Ивановна
(1894-1993), дочь И.В. и М.А. Цветаевых
Цветаева Валерия Ивановна
(1883-1966), старшая дочь И.В. Цветаева, педагог, автор воспоминаний
Цветаева Марина Ивановна
(1892-1941), дочь И.В. и М.А. Цветаевых, поэт
Цветаева Мария Александровна
(урожд. Мейн, 1868-1906), жена И.В. Цветаева
Шемшурина Татьяна Семеновна, сестра Н.С. Ульянова
Шемшурины
Шестеркин Михаил Иванович
(1866-1908), художник
Шехтель Федор Осипович
(Франц Альберт, 1859-1926), архитектор
Чикинов Иван,
ямщик
Щукин Сергей Иванович
(1854-1936), купец, меценат, собиратель искусства
Якунчикова Мария Федоровна
(урожд. Мамонтова, 1863-1952) - художница декоративно-прикладного искусства, племянница С.И. Мамонтова
Якунчикова-Вебер Мария Васильевна
(1870-1902), художница, сестра Н.В. Поленовой-старшей
* Борисов-Мусатов называет его Лобре.
Фотография
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Фотография. Фрагмент
Холст, наклеенный на картон, масло. 33,6 × 62,3. Частное собрание
Холст, наклеенный на картон, масло. 19 × 40. Частное собрание
Этюд. Холст на картоне, масло. 9,4 × 11,2. Частное собрание, Москва
Холст на картоне, масло. 9 × 17,6. Частное собрание, Москва
Холст, масло. 36,2 × 141,5. Частное собрание
Холст, масло. 28,3 × 72,5.
© Екатеринбургский музей изобразительных искусств
Холст, масло. 42 × 141. Частное собрание
Холст, масло. 46,5 × 85
© ГТГ
В нижнем правом углу – В.Д. Поленов; в нижнем левом углу – Е.М. Татевосян; во главе стола – Н.В. Поленова; справа от нее – Вера Васильевна Вульф; второй слева – Ю.В. Вульф. 1910-е. Фотография
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Фотография
© ГМИИ им. А.С. Пушкина
Фотография
© ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина
Фотография
© ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина
Фотография
Фотография
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Частное собрание
Фотография
© Тарусский музей семьи Цветаевых
Фрагмент парной фотографии И.В. и Д.В. Цветаевых. 1910–1912
© ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Фото: Л. Кандауров
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Холст на картоне, масло. 42 × 80
© Музей-заповедник Поленова
Холст на картоне, масло. 43,6 × 30
© Музей-заповедник Поленова
Холст на картоне, масло. 45 × 31
© Музей-заповедник Поленова
Эскиз картины из серии «Из жизни Христа». 1890–1900-е. Холст на картоне, масло. 28,7 × 54
© ГРМ
Эскиз картины из серии «Из жизни Христа». 1890–1900-е. Холст на картоне, масло. 26,3 × 31,2
© ГРМ
Фотография
© ОР ГТГ
Бумага, тушь, перо, акварель. 10 × 14,5
© Рязанский государственный областной художественный музей им. И.П. Пожалостина
Бумага, наклеенная на картон, акварель, черный карандаш, тушь, перо. 52,7 × 76,1
© ГТГ
Бумага, прессованный уголь. 62,2 × 45,5
© ГТГ
Бумага, пастель. 55,5 × 41
© ГТГ
Бумага, акварель, графитный карандаш, кисть, перо. 38,7 × 94,2
© ГТГ
Холст, масло. 143 × 98,5
© Саратовский государственный художественный музей им. А.Н. Радищева
Бумага, акварель, кисть, перо. 70 × 106
© ГТГ
Фотография
© ОР ГТГ
Эскиз-вариант росписи для особняка А.И. Дерожинской в Москве (не осуществлена). Бумага на картоне, акварель, перо, тушь, сангина
© ГМИИ им. А.С. Пушкина
Бумага, пастель, акварель. 74 × 60
© ГТГ
Бумага, акварель. 53,4 × 63,8
© ГТГ
Бумага, пастель. 45 × 63
© ГТГ
Бумага, гуашь, акварель. 19 × 13
© ГРМ
Бумага, акварель, белила. 40,3 × 29,5
© ГРМ
Бумага, темпера, акварель. 37 × 29
© Саратовский государственный художественный музей им. А.Н. Радищева
Холст, темпера, масло. 66 × 48,5. Частное собрание
Холст, темпера. 52,5 × 73
© ГТГ
Фотография
© ОР ГТГ
Слева направо стоят: Н.В. Завьялов, В.Н. Мешков, А.И. Чирков, Н.С. Ульянов, В.И. Комаров, В.Э. Борисов-Мусатов, Ф.И. Рерберг,
сидят: М.И. Шестеркин, В.Д. Поленов, С.И. Мамонтов, Я.Я. Калиниченко, И.Г. Гугунава
Начало 1900-х. Фотография
© ОР ГТГ
Современная фотография
Гипсовый слепок
© ГРМ
Этюд. Холст, масло
© ГМИИ им. А.С. Пушкина
Холст, масло. 29,8 × 43,3
© ГТГ
Фотография
Фотография
Фотография
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Фотография
© ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина
Этюд. Холст, масло
© ГМИИ им. А.С. Пушкина
Этюд. Холст, масло
© ГМИИ им. А.С. Пушкина
Этюд. Холст, масло
© ГМИИ им. А.С. Пушкина
Этюд. Холст, масло
© ГМИИ им. А.С. Пушкина
© ОР ГТГ
Фрагмент экспозиции. 1910-е
Фотография
© ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина
Фотография
© ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина
Фотография
© ОР ГМИИ им. А.С. Пушкина
Слева на крыльце сидит Н.В. Поленова-старшая;
стоит на крыльце В.Д. Поленов;
слева сидит В.В. Вульф; справа – Е.М. Татевосян
1910-е. Фотография
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Фотография
© Музей-заповедник В.Д. Поленова