«Лицо Фалька как человека». ВОСПОМИНАНИЯ О ХУДОЖНИКЕ

Вера Прохорова

Рубрика: 
РОБЕРТ ФАЛЬК (1886–1958)
Номер журнала: 
#4 2020 (69)

Впервые публикуются устные воспоминания о Фальке филолога и педагога Веры Ивановны Прохоровой (1918-2013), записанные внуком и последователем В.Д. Дувакина - Дмитрием Борисовичем Споровым[1]. Они являются фрагментом многочасовой беседы, состоявшейся 23 декабря 2001 года в квартире Прохоровой в Москве, на Сивцевом Вражке.

Вера Ивановна Прохорова в своей квартире в Москве, на Сивцевом Вражке 2000-е
Вера Ивановна Прохорова в своей квартире в Москве, на Сивцевом Вражке 2000-е.
Фотография. Архив В.И. Прохоровой, Москва

Дочь последнего владельца Трехгорной мануфактуры И.Н. Прохорова, состоявшая по материнской линии в родстве с семьями Гучковых и Боткиных, Вера Ивановна посвятила жизнь преподаванию английского языка, проработав многие годы в Московском институте иностранных языков имени Мориса Тореза (ныне Московский государственный лингвистический университет имени М. Тореза). В 1951-м по доносу вхожего в ее дом друга она была арестована и сослана в лагерь на 10 лет. По ее словам, тогда она прежде всего подумала о своих знакомых: «Главным для меня было не назвать ни одного имени, чтобы от меня цепочка арестов не потянулась дальше. Я-то им была неинтересна, им были нужны Нейгауз, Рихтер, Фальк»[2]. Ее младшая солагерница Майя Улановская[3] вспоминала: «...С каким исключительным смирением и кротостью она переносила заключение! Она казалась мне похожей на христианскую мученицу, представлялась воплощением добра. Она стремилась творить добро, бесконечно привлекала к себе людей, но ее не хватало на всех, кто к ней тянулся. Я впервые столкнулась с особым явлением: добротой из принципа, которая была выше человеческих возможностей»[4].

Центральный и, пожалуй, самый пронзительный сюжет публикации - пересказ Прохоровой воспоминаний Фалька об исцелении его в молодости от тяжелой депрессии священником Алексием Мечёвым. Будучи человеком религиозным, Вера Ивановна смогла по достоинству оценить поразившее ее «чудо спасения». Свидетельство Прохоровой об этом малоизвестном случае молитвенной помощи старца, изложенное в более сжатом, чем в настоящей публикации, виде, было включено в 2000 году в «Жизнеописание к церковному прославлению известного старца, в миру протоиерея Алексия Мечёва, составленное в храме Святителя Николая в Клённиках».

Проникнутые необыкновенно теплым чувством к художнику, эти воспоминания обладают особой ценностью как очень личное свидетельство очевидца, входившего в фальковский круг. Долгие годы, начиная с 1937-го, Прохорова была близким другом Святослава Рихтера (она звала его «Свет»), который с 1945 года дружил с Фальком, высоко ценившим талант музыканта. В 1957 году Рихтер устроил в своей квартире в Брюсовом переулке небольшую выставку картин Фалька (17 полотен для показа были выбраны устроителем), сочтя своим долгом помочь художнику, не имевшему в послевоенные годы никакой возможности официально показывать свои работы.

Запись беседы хранится в отделе устной истории Научной библиотеки МГУ имени М.В. Ломоносова. Текстовая расшифровка любезно предоставлена для эксклюзивной публикации на страницах журнала заведующим отделом Д.Б. Споровым, которому выражаем искреннюю благодарность. Фрагмент беседы приводится в форме монолога, с некоторыми сокращениями, в отредактированном виде.

Юлия Диденко

  1. Шесть из семи записанных им бесед с В.И. Прохоровой уже опубликованы на сайте Фонда «Устная история»: http://oralhistory.ru/members/prokhorova
  2. Цит.по: https://eho-2013.livejournal.com/98618.html
  3. Майя Александровна Улановская (19322020) - переводчица, публицист, автор воспоминаний, участница диссидентского движения в СССР, дочь бывшего резидента советской разведки в США.
  4. Улановская Н.М., Улановская М.А. История одной семьи. СПб, 2003. С.242; цит. по: https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=1173

 

С Фальком я познакомилась у Александры Вениаминовны Азарх-Грановской[1], где мы - моя сестра[2], я и очень много молодежи - собирались <...> на девятом этаже дома ВХУТЕМАСа на Мясницкой.

Нас страшно интересовала живопись, поэзия, то, что Александра Вениаминовна знала Блока, что она очень хорошо знала Маяковского, ее мнение о них, что для нее Шагал - это был просто знакомый из Витебска. О Маяковском я впервые от Александры Вениаминовны услышала. Она очень любила его, жалела его как человека и говорила, что все его напускное хамство, крики, грубость - это была самозащита, что он по сути был человек очень уязвимый, с большими комплексами. Что особенно нас привлекало в Александре Вениаминовне и в ее кружке, в ее, если можно приложить старомодное слово, салоне, <...> это было именно то место в культуре, сосредоточие культуры, к которому очень тянулась молодежь: некоторые мои приятельницы, и из института, и друзья. Связь Александры Вениаминовны с миром этих живых людей, которых она видела, с их произведениями, с их мировоззрением, которое совершенно часто неправильно воспринималось нами, - вот это и составляло суть этих бесед. Причем никогда в жизни, сколько бы я ни бывала у нее (а это было в течение многих лет), там не было ничего того, что напоминает злобную сплетню: кто с кем, да когда, да как...

Роберт Фальк в Париже. 1930-е
Роберт Фальк в Париже. 1930-е
Фотография. Частный архив, Москва

Роберт Рафаилович ее глубоко уважал. Говорил, что это человек невероятного мужества[3] (это правда), она всегда была абсолютно подтянута, подкрашена, всегда элегантна.

Отец ее был врач[4], очень хороший (кстати, она на него похожа). Говорили, что она дворницкая дочка, потому что совершенно не похожа на свою сестру Раису Вениаминовну[5], у которой был библейский тип красоты: черная, с огромными темными глазами. Это жена Фалька, кстати действительно любимая.

У Александры Вениаминовны собиралась не только молодежь. Рихтер[6] там бывал, он из-за Александры Вениаминовны тоже заходил, ему она страшно нравилась, и она его очень ценила. Осмеркины[7] там появлялись, Рождественский[8], русофил, который жил в доме Перцова. Он единственный человек, который упорно называл Роберта Рафаиловича «Роман»: «Роман, иди сюда!», «Роман, помнишь, как ты?..» (они учились вместе), - упорно. «Роберта» он не признавал, он звал его «Роман». Откуда?

По-моему, я и спросила потом: «Роберт Рафаилович, а почему “Роман"?» Он сказал: «Ну, я же крещеный...» И потом мне рассказал всю эту историю, о которой я сейчас расскажу.

Роберт Рафаилович был человек, к которому, мне кажется, можно применить слова - мудрый человек. Мудрость в нем была какая-то. Вот его взгляд на жизнь: когда его травили, то мы старались как-то ободрить и утешить <...>, но он в этом совершенно не нуждался. У него было к этому спокойное отношение: «Ну, как будет, ну и что?» - «Да вот, они говорят. почему вы не опровергаете какой-то вот совершенной чуши.» Он говорит: «Ну зачем? Они вам напишут, что у вас, например, длинный, пушистый хвост. Ну, напишут... Это же ведь нелепость. Всем видно, что у вас нет пушистого и длинного хвоста. Но опровергнуть это будет невозможно. Зачем?» Совершенно спокойно говорил. Он женат был тогда на Геле уже, это его четвертый брак - Ангелина Васильевна Щекин-Кротова, очень преданная ему женщина. Она была преподавателем немецкого языка. Очень бережно относилась к его работам, боготворила его. Он ее писал в разных видах, и, как многие считали (и я в том числе иногда), многие портреты как-то более романтичны даже, чем на самом деле. И Роберт Рафаилович всегда говорил: «Я ее так вижу».

Когда он начинал говорить о живописи, то всегда с такой любовью. У Роберта Рафаиловича не было ни на йоту ни национализма, ни классового, ни расизма - ничего. «Когда, - говорит, - ко мне набежали после революции (Фальк! Считалось: ясно, он во всяком случае если не авангард, то человек, который принял революцию) и думали, что я сейчас начну их учить: давайте, сбрасывайте, - то я первое, что им сказал: “Вы должны глубочайшим образом изучить творчество Боровиковского, Левицкого, Рокотова"». (Это были его любимые русские художники. Они были для него идеалом восприятия жизни, он просто их ставил как пример замечательной живописи. А из близких ему душ - это Врубель. Он страшно любил Врубеля. Восхищался очень Серовым. Говорил, что у него разный взгляд с Репиным, это ясно. Даже критика его была вдумчива и благожелательна.) Они взбесились! Многие ученики ушли: «Как?! Кого?! Их давно нужно выбросить куда-то!..»

В Роберте Рафаиловиче всегда была какая-то благородная мудрость. Он спокойно так говорил: «Нет, вы знаете, мне кажется, что это здесь преувеличено. Но в общем вкусы разные бывают.» Никогда не унижался до того, чтобы восхвалять то, что ему не нравится. Если ему не нравилось, он так как-то говорил: «Да, интересно.» Вот так скажет, а потом: «Знаете, у меня совершенно другое направление.» Даже если касалось бытовых тем.

Мы с Робертом Рафаиловичем часто шли домой пешком. Мы шли по Мясницкой, мимо «родного»[9] учреждения КГБ, вниз, мимо Гранд-отеля[10], Дома Союзов, мимо Университета, Манежа, Румянцевского дома. Роберт Рафаилович - к себе, в Перцовский дом[11], а я - к себе, в Нащокинском мы жили. Шли и разговаривали. Кстати, Роберт Рафаилович был, несмотря на возраст, очень спортивен. И вот он показывал, как можно идти страшно быстро. Понимаете? Я говорю: «Как это, Роберт Рафаилович?» И Роберт Рафаилович: «Вы знаете, руки вот так работают, и очень мелкие шажки!» Но это такая быстрота, что я, молодая девица тогда, с хохотом бежала и не могла за ним поспеть.

Как-то мы идем - я вижу плакат: там Бугримова[12] (укротительница львов) и лев с открытой пастью, и она ему голову туда сует. Я с проклятьями останавливаюсь и говорю: «Вот мерзавка, мучает животных! Хорошо бы, он ей голову откусил!» Роберт Рафаилович слушает и остановился, смотрит. Я говорю: «Роберт Рафаилович, ведь это надо же! Вот это самые мои ненавистные люди - эти дрессировщики, негодяи! Я не знаю, это какие-то только подонки и злодеи могут такими быть, потому что самое страшное - мучить животных! И такое благородное животное, как лев, должен на каком-то шаре стоять! Издевательство над зверями, только самые низкие люди могут этим заниматься!» Роберт Рафаилович говорит: «Очень хорошо знаком, это в Харькове[13] еще, знаете [было], интеллигентнейшая семья, отец - профессор археологии[14] или еще что-то, ужасно любит животных, с детства у них животные были, да и Ирина с животными [ладит]». Я говорю: «Роберт Рафаилович, ну что ж - друзья!..» Вот такой был Роберт Рафаилович: я проклинала Бугримову, а он меня не прервал. Его лицо при этом так было спокойно, а я ору чего-то. «Роберт Рафаилович, что ж вы меня позорите?!»

Другое - то, что открывает его характер. Это было уже по моем возвращении из лагеря. Рихтер обожал Фалька и считал его одним из лучших художников, был близок ему по душе. И Роберт Рафаилович его очень любил. Они играли с ним в четыре руки дома у Фалька. Фальк был очень музыкален. Святослав мне говорил, что с ним просто приятно играть, настолько он музыкален. И они страшно понимали друг друга, и Свет[15] у него учился. <...> И он устроил у себя в квартире на улице Неждановой выставку работ Роберта Рафаиловича[16]. Рихтер был уже тогда достаточно известен, и это считалось элитарным. Решили, что надо устроить очень пышную встречу с представителями культуры, пригласить важных людей для того, чтобы Фалька после этого поставить на тот пьедестал, на котором ему нужно стоять. Но Рихтер, человек очень тонкий и обладавший колоссальной интуицией, сказал: «Прежде всего надо узнать, что хочет Фальк». А считалось, что должен был открывать выставку Эренбург, что должны быть имяреки какие-то. И мне Свет говорит: «Знаешь, зайди к Роберту Рафаиловичу, просто узнай, что он, собственно, хочет. Как он хочет - так и будет». Я пришла к Фальку и говорю: «Роберт Рафаилович, вот хотят пышное открытие выставки.» Он говорит: «Что вы, пышное - нет.» Причем ведь у него не было никогда: «О, не хочу!» «Пышное?! Ну, зачем?! К чему?! Эренбург - нет.» Он очень хорошо знал Эренбурга, Эренбург - фальшивый человек все-таки. Он речь на похоронах Фалька говорил, хвалил, а чтобы помочь Роберту Рафаиловичу хоть чем-нибудь при жизни - никогда. «Нет, - говорит, - мне это совсем не нужно.» Роберт Рафаилович его никогда не осуждал: «Ну нет, это не нужно... Что бы я хотел? Чтобы были двери открыты для всех, кто хочет, чтобы было много молодежи и чтобы звучала музыка». Вот это Роберт Рафаилович... Рихтер точно так сделал, к большому недовольству некоторых людей, которые его окружали и считали «как же, из этого надо сделать пышное зрелище».

Другой случай, который тоже показывает Роберта Рафаиловича как человека очень тонкого и совершенно равнодушного к почестям и наградам. Это абсолютно как Пастернак где-то сказал, что:

Твое творение не орден -
Награды назначает власть.
А ты - тоски пеньковой гордень,
Паренья парусная снасть.

Так вот, Роберт Рафаилович - «паренья парусная снасть». (Гордень - это какой-то узел, как мне объяснили, которым связывают снасти). Так вот, он - «твое творение не орден.» Почему я говорю слово «мудрый» применительно к Фальку? У него никогда не было никаких эмоциональных диких вспышек. Он мог возмущаться, когда вдруг, не дай Бог, животное кто-нибудь обидит, например. Но во всех суждениях его, в отношении к людям, в отношении к жизни у него было удивительное желание проникнуть в суть, пожалеть, понять, быть очень человечным и никогда не делать никаких скоропалительных выводов или осуждений. И полное, при его очень тяжелом материальном положении, спокойное равнодушие ко всему материальному.

После «Голой Вальки»[17] была еще какая-то волна: несколько очень важных представителей министерства прибыли к Фальку смотреть картины. По-моему, Семенов[18] был такой. Короче говоря, кто-то из тех, кто понимал и сочувствовал Фальку и хотел все-таки улучшить его судьбу, устраивает ему такую комиссию, которая приезжает в мастерскую, чтобы отобрать наиболее близкие нашей эпохе картины и этим как-то Роберта Рафаиловича поправить. Сидят эти самые очень важные личности, и идет просмотр. А я пришла к Ангелине Васильевне, чтобы передать что-то по просьбе Рихтера. У Фалька в мансарде не было телефона (внизу где-то был, в коридоре, но звонить ему туда было неудобно). И я говорю: «Вы знаете, там Свет просил, что, если Роберт Рафаилович там» - что-то такое... Она говорит: «Зайдите, он показывает.» Я говорю: «Да нет, Ангелина Васильевна, ну что Вы.» - «Сейчас я у Роби[19] спрошу.» Она вышла. Роберт Рафаилович говорит: «Заходите, заходите. - и мне шепотом: - Скажите, что сейчас меня очень требуют по важному делу, что мне необходимо немедленно, срочно идти. Скажите обязательно!» Я говорю: «С радостью!» Геля говорит мне: «Больше часу сидят, ничего не понимают, и Роберт Рафаилович просто томится». Я захожу: «Извините, пожалуйста, Роберт Рафаилович, срочно просто идите! Там что-то очень серьезное у Рихтера, он просит Вас немедленно явиться. Очень необходимо, он просит извинить.» Роберт Рафаилович говорит: «Конечно, извините.» Эти люди со злобой смотрят, но встали. Я смотрю, что сидит робко так в уголочке какого-то очень скромного, убогого даже вида человек, седой уже, и он тоже собирается уходить. Но Роберт Рафаилович говорит ему: «Вы останьтесь, останьтесь». Они ушли, злобно поглядывая и, по-моему, даже урча. И Роберт Рафаилович сказал: «Ну вот, сейчас будем смотреть картины». А выясняется, что этот человек - князь Голицын[20], собственно, мой друг, не друг, но знакомый моего детства. Мы вместе жили в Царицыне[21], он был и в ссылках, и просто и голодал, и холодал. И Роберт Рафаилович всячески старался ему помочь. Он говорит: «Вот Вам я буду показывать!» Вот он мне и этому Васе (по-моему, Васей его звали), князю Голицыну (он сам художник, но психически больной человек был), показывал свои картины целый час, даже больше, и рассказывал про жизнь в Париже и про судьбу каждого персонажа (он замечательный рассказчик был), которого мы видели: какая-то старая женщина, проработавшая всю жизнь, какой-то пьяница, красотка молодая в шляпе. Их судьбы перед нами возникали, и мы сидели совершенно завороженные. Но потом Фальк сказал: «Ну, давай, Геля, что у нас есть?» Геля так в шутку сказала: «То, что есть, то есть». Там были какие-то сухарики, мы пили чай. Это был замечательный вечер. И Роберт Рафаилович Голицыну сказал: «Всегда приходите, мы посмотрим, и если что-то можно сделать...» И он потом говорил о нем со Святославом, и там что-то устроили ему в помощь, квартиру, что-то подписывали. В общем, вот вам лицо Фалька как человека.

Перед канонизацией священника Алексея Мечёва[22], когда собирали факты из его жизни, моя ученица, прекрасная Наташа Колокова (блестящая студентка была, ныне — мать Антония), записала связанный с этим батюшкой мой рассказ[23] о Фальке, потому что это один из ярких случаев.

Я хочу сказать об одном эпизоде, который сыграл колоссальную роль в жизни Роберта Рафаиловича Фалька. Может быть, мы бы и не имели такого художника, такого диапазона, такого человека, может, ему через этот случай, который стал огромным событием в его жизни, открылось другое ощущение мира. Это случай из жизни молодого художника Фалька, который блистательно окончил обучение, во всяком случае уже его картины пользовались успехом. Он был сын достаточно состоятельных родителей еврейского происхождения. Родители не были религиозными фанатиками; может быть, у них были какие-то религиозные взгляды, но они никогда их сыну не навязывали. Как мне Роберт Рафаилович рассказывал, он получил вполне светское образование, кто-то из родных препятствовал его художественной деятельности, кто-то - нет, но это никогда не стало каким-то конфликтом в семье. Роберт Рафаилович много ездил, много видел, в том числе самые прекрасные города Италии, ее музеи24. И все, казалось бы, было бы прекрасно, но в возрасте очень молодом25 он вдруг почувствовал какое-то абсолютное отвращение к жизни, апатию сначала. Ему стало все безразлично, потом это безразличие превратилось в гнетущую тоску. Он говорил, что у него было ощущение, что весь его организм закован в ледяной панцирь, что он давит ему: давит на сердце, главное, на мозг, и что этот ледяной панцирь не может его оставить. И что ни делали родители, как Роберт Рафаилович ни лечился от страшной депрессии (сначала пытались отвлекать, развлекать), но это его заболевание стало настолько серьезно, что он перестал просто выходить из дома, как он говорил. Совершенно оставил живопись! Не мог работать! Он говорил: «Мне было только одно нужно: лечь, лежать и думать только, чтобы все это кончилось. Я думал только о смерти». Нет, не было суицидальных мыслей, я бы это запомнила, но у него было состояние, как он говорил: «Меня это все сковывало, сковывало, и доходило до того, что я вот просто лежал, повернувшись к стене. И ничего меня не интересовало».

И его старая нянька ему говорит: «Надо пойти к батюшке, отцу Алексею, на Маросейку...» (Нянька была верующая, русский человек. «Верная моя няня старая» - так он называл ее). Он говорит: «Да как же я пойду? Я - неверующий! Я не то что безбожник какой-то, атеист, который это проповедует, но у меня нет веры. Как же я пойду к священнику? Да к православному? Я еврей, кроме того. Она говорит: “Пойдем". И я отказался сначала, но потом, поскольку это состояние все ухудшалось, все мучительнее было даже, то я все-таки согласился. И няня меня повела. Мы пришли, она меня оставила и сказала: “Я о тебе говорила с батюшкой". - “Да он будет молитвы надо мной читать, и всё". - “Не будет, ты доверься батюшке"». Вот дверь открыл им небольшого роста пожилой человек, страшно приветливый, говорит: «Ах, это вы! Заходите, художник, заходите, заходите!» «Я, - рассказывал Фальк, - вошел, очень уютная опрятная комната. На столе - самовар, чайник, какие-то плюшки домашние, что-то из печения, ватрушки. “Вот, чайку с Вами попьем." Какая-то женщина тут. Абсолютно домашняя обстановка. Я сел, батюшка налил мне чая, стали пить, говорит: “Вот, варенье."». Все это было очень уютно, и Фальк в первый раз чай выпил с удовольствием. Потом батюшка ему говорит: «Вы же - художник, какое же это счастье! Божий мир можете изобразить, показать нам, а мы-то что: мы только видим, а сами-то не можем! Это Вам дар какой Бог дал! Это счастье! Ну и что же Вы пишете?» И Роберт Рафаилович говорит: «Вдруг мне захотелось ему рассказывать. И я стал говорить. Стал говорить, где я был, и говорил целый вечер. Я опомнился, когда понял, что было уже очень поздно. А он только слушал. Потом только он перекрестил меня и говорит: “Ой, как хорошо!" Я говорю: “Батюшка, а можно к Вам заходить?" - “Ну конечно, приходите! Приходите, приходите!"» Я говорю: «Роберт Рафаилович, он над Вами не молился?» - «Нет, только слушал.» И Роберт Рафаилович стал к нему приходить. И с каждым разом, «когда я приходил, это тоже была какая-то домашняя беседа, мы разговаривали, мне так хотелось ему все рассказать! Я ему все рассказывал, и он все понимал. Я ему говорил о живописи, о своей жизни, о художниках, и мне становилось все легче и легче.»

Я говорю: «Роберт Рафаилович, ну как вот легче, Вы говорите?..» Он говорит: «Вы знаете, у меня было ощущение, что этот ледяной панцирь, который меня сковывал, не давал мне ни дышать, ни жить, ни думать, он таял. Таял, таял постепенно, наконец растаял, и мне стало хорошо». Я говорю: «Ну и как же потом?» (Это боюсь точно сказать, было два месяца или, по-моему, летний период). «И потом мне стали предлагать поехать за границу. Как батюшке признаться? Я говорю: “Батюшка, вот мне предлагают поехать куда-то?" Он говорит: “Очень хорошо! Очень хорошо, поезжайте! Я благословляю". - “А как же с Вами мне вот?" Батюшка говорит: “А Вам не нужно, Вы здоровы. Все хорошо". Вот ты представляешь?! Перекрестил меня, помолился, всё.» Ни слова о крещении, ничего! Как рукой сняло!

Меня настолько интересовала тогда эта сторона, я говорю: «Роберт Рафаилович, как же Вы объясняете это воздействие? Что это было?» Он говорит: «Вы знаете что: необыкновенная доброта! Вот такая доброта, такое сочувствие, такая любовь, которая шла от него, она меня окутала. Она меня так обволакивала, что я чувствовал, что все плохое уходит, тает, тает.» То есть это был человек - то, что называется, святой, именно человек невероятного понимания, доброты и любви к людям. «Я, - говорит, - не представляю себе, чтобы отец Алексей кого-нибудь там осудил, - нет, никогда. Только такое воплощение любви и доброты. Этим он меня излечил. И какие бы ни были у меня тяжелые моменты (когда он узнал, что Раиса Вениаминовна вышла замуж, когда умерли родители, шли гонения, сын (от первого брака) у него погиб на войне - это было страшное горе), но депрессия не возвращалась никогда».

И действительно, я никогда не видела Роберта Рафаиловича в каком-нибудь подавленном, тяжелом состоянии.

Он сказал: «Если бы не было этого креста, у меня, может быть, не было бы жизни. Вы понимаете, мне была дарована жизнь, потому что я уже не был живым человеком. Но Вы не знаете это чувство». Я говорю: «Ну и слава Богу, может, в такой степени нет». - «Но понимаете, такой ледяной холод и ужас перед жизнью, перед всем. Я не мыслил пойти там повеситься, нет, но только бы кончился этот бесконечный, этот ужасный, этот вечный холод, который не допускает никакого ни интереса, ни любви ни к близким, ни к искусству, ничего... Если бы не было отца Алексея, думаю, я бы не выжил, потому что это все усугублялось, усугублялось, я уже не двигался. Это было абсолютным спасением моей жизни. И излечил, - Фальк именно так говорил, - излечил меня отец Алексей своей добротой. Это, как я понимаю, святое». Известно, что излечивали же наложением рук, молитвами, но отец Алексей этого не делал. Он говорил: «Я всегда буду за вас молиться, помолимся.» Но он не приобщал Фалька к этому. Он даже не говорил ему ничего о крещении.

Это Роберт Рафаилович мне рассказал, и вот меня интересовало страшно, как это произошло.

«Как? Поговорил, не молился надо мной, нет-нет... Вот только он так благословил, перекрестил, прочитал молитву, кратко... В общем, мы вместе так, по складам: “Господи, благодарю тебя, Боже, за исцеление." Вот какие-то такие слова... Это Бог все сделал.» Когда Фальк говорил: «“Вам, батюшка (как это все Вы сделали), спасибо!" - “Да это Божья воля, я что."» Он говорит, при этом в голосе отца Алексея такое смирение было: «“Это - Божья воля, что же я?" - “Да Вы же меня спасли!" - “Да ну что."» Да, Роберт Рафаилович говорил, что отец Алексей его спас. Говорил ли Фальк об этом кому-нибудь еще, не знаю, но это было известно тогда, потому что художник Рождественский его всегда называл «Роман» по крещению, и жена его первая - «Роман». Но это уже был результат всего этого26. А я не знала фамилии священника, и Роберт Рафаилович не знал, насколько я поняла. «Отец Алексей, - он мне сказал, - батюшка на Маросейке».

23 декабря 2001

Беседу вел и записал Дмитрий Споров; расшифровка и компьютерный набор Марии Финогеевой; сверка с фонодокументом Марины Радзишевской; подготовка текста, публикация и комментарии Юлии Диденко

  1. А.В. Азарх-Грановская (1892-1980, урожденная Идельсон) - актриса, жена театрального режиссера A.М. Грановского, сестра художницы Р.В. Идельсон. См.: Азарх-Грановская А.В. Воспоминания. Беседы с B. Д. Дувакиным. М., 2001.
  2. Любовь Юрьевна Висковская (1921-2006) - дочь Л.Н. Вис- ковской (урожденной Гучковой) и Ю. Висковского, двоюродная сестра В.И. Прохоровой по материнской линии.
  3. В 1935 году Александра Вениаминовна, возвращаясь домой из театра, попала под колеса трамвая и получила тяжелую травму ноги. Несмотря на ампутацию и инвалидность, она продолжала работать - преподавала актерское мастерство, а впоследствии заведовала кафедрой актерского мастерства в Еврейской театральной студии при Московском Государственном еврейском театре.
  4. Вениамин Иванович Идельсон (1851-1933), выпускник медицинского факультета Берлинского университета.
  5. Р.В. Идельсон (1894-1972) - художница, поэт, ученица и жена Р.Р. Фалька в третьем браке (1922-1929).
  6. Святослав Теофилович Рихтер (1915-1997) - пианист, художник, друг Р.Р. Фалька.
  7. Осмеркин Александр Александрович (1892-1953) - художник. В первом браке женат на Е.К. Гальпериной (1903-1987), артистке эстрады; во втором браке (с 1945) – на Н.Г Навроцкой (19131999), архитекторе.
  8. Василий Васильевич Рождественский (1884-1963) - художник, член объединения «Бубновый валет».
  9. В августе 1951 года В.И. Прохорова была арестована по доносу и приговорена по 58-й статье к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. Провела 5 лет в лагере для политических заключенных («Озерлаг» Красноярского края), освободилась 18 августа 1956-го.
  10. Имеется в виду гостиница «Националь».
  11. С 1939 года и до конца жизни Фальк жил в известном доме Перцова на Пречистенской набережной (Кропоткинской набережной в 1924-1992 годах), по адресу: Курсовой переулок, дом 1, квартира 57.
  12. Ирина Николаевна Бугримова (1910-2001) - артистка цирка, дрессировщица львов (1946-1976). «Р.Р. Фальк очень любил цирк. Он говорил, что в этом искусстве нельзя врать и фальшивить, а за ошибки расплачиваешься жизнью. Конечно, это об акробатах, работающих под куполом, о наездниках, укротителях. “Тут требуется предельное мастерство, напряженный труд, причем систематический, огромная тренировка воли”. Фальк жалел, что остальные виды зрелищ позволяют халтурить, обманывать себя и зрителя, работать вяло, без волевого напряжения, при котором в результате только и может появиться свобода и легкость исполнения. Театр и кино его часто раздражали, к исполнителям музыки был очень требователен. Он мечтал написать сцену в цирке, но так увлекался зрелищем, что не мог сосредоточиться на своей работе (наброски, эскизы). Набросок “Укротительница в цирке” (1939, бумага, графитный карандаш, 280 х 200, РГАЛИ), возможно, сделан со знаменитой укротительницы тигров Бугримовой, с которой Фальк познакомился через Юмашева, хотел ее писать. Она произвела на него “колоссальное” впечатление (“колоссальный” - любимое словечко Р. Р.)» (Щекин-Кротова А.В. Список (с комментариями) «Отобрано для безвозмездной передачи в ЦГАЛИ вдовой художника». 27 ноября 1984 // РГАЛИ. Ф. 3018. Оп. 1. Ед. хр. 230. Л. 95).
  13. Поездка Фалька в Харьков состоялась в 1944 году по приглашению А.Б. Юмашева, который был «отозван с фронта для испытания новых конструкций самолетов. Испытания проходили под Харьковом, и Юмашев с семьей временно поселился в Харькове, куда пригласил пожить у себя Фалька, желая, чтобы художник написал картину на военную тему». (Щекин-Кротова А.В. Комментарии к рисункам Р.Р. Фалька 1940-1950-х годов. // Частный архив, Москва).
  14. Отец И.Н. Бугримовой был профессором ветеринарии, мать - дворянка по рождению.
  15. Так Вера Ивановна звала Святослава Рихтера.
  16. «Домашняя» выставка картин Фалька в квартире С.Т. Рихтера в Брюсовом переулке (улица Неждановой в 1962-1994 годах), где экспонировались 17 картин по выбору пианиста, состоялась в апреле-мае 1957-го, за год до смерти художника.
  17. Упомянутая картина Р.Р. Фалька «Обнаженная в кресле» (1922, ГТГ), получившая «народное» название «Голая Валька», была показана на выставке «30 лет МОСХ» в Москве, в Манеже, в конце 1962-го - начале 1963-го, четыре года спустя после смерти художника. Скорее всего, визит в мастерскую Фалька, о котором идет речь, состоялся в 1957-м (в 1956-м В.И. Прохорова еще была в лагере, а в 1958-м Фальк уже был тяжело болен).
  18. Владимир Семенович Семенов (1911-1992) - дипломат, заместитель министра иностранных дел СССР (1955-1978), коллекционер. В своем собрании имел ряд произведений Р.Р. Фалька.
  19. Домашнее имя Р.Р. Фалька.
  20. Автор ошибается. Речь идет о Василии Павловиче Шереметеве (1922-1989) - художнике, сыне графа Павла Сергеевича Шереметева и княжны Прасковьи Васильевны Оболенской, прямом потомке петровского фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. В 1922-1928 годах жил в родовой усадьбе Остафьево, где его отец заведовал музеем; с 1929-го по 1960-й (до войны - с родителями) - в Напрудной башне Новодевичьего монастыря в Москве. В 1951-1957 годах работал в группе художников- оформителей под руководством П.Д. Корина над мозаиками станций метро «Комсомольская» и «Киевская».
  21. В Царицыне жили Оболенские - сестры матери В.П. Шереметева. К ним после смерти жены в застенках НКВД в 1942 году, когда Василий был на фронте, переехал его отец - П.С. Шереметев (умер в Царицыне в 1943-м).
  22. Алексей Алексеевич Мечёв (святой праведный Алексий Московский; 1859-1923) - священнослужитель, известный московский протоиерей начала XX века. В 2000 году прославлен в лике святых Русской Православной церкви.
  23. Прохорова В.И. Старец протоиерей Алексий Мечёв // Московский журнал. 2000. №8. Август. В сети: http:// mosjour.ru/2017061885/
  24. Весной 1911 года Фальк совершил путешествие по Италии на средства от первой продажи своей картины с выставки «Бубнового валета». «Так как сумма была невелика, то я почти весь маршрут по Италии проделал пешком <...> Но это имело свои преимущества: я увидел Италию не глазами туриста из окна отеля или авто, а заглянул в эту чудесную страну, так сказать, с черного хода, в интимную, скрытую от посторонних глаз жизнь. Так я обошел следующие города: Ассизи, Рим, Орвьето, Пиза, Сиена, Флоренция, Равенна, Феррара, Падуя, Венеция, Верона, Виченца, Парма, Мантуя и Милан. <...> На Южную Италию денег не хватило. <...> Я без конца ходил по улицам Венеции, то есть вдоль каналов. Мне даже не хотелось заходить в музеи <...> - город сам был музеем прекрасного, великолепным памятником, но еще живым, неувядающим, дышащим». (Цит. по: Р.Р. Фальк. Беседы об искусстве. Письма. Воспоминания современников. М., 1981. С. 15. Выправлено по рукописи: Из письма Р.Р. Фалька Жану Кайму. 1956 // РГАЛИ. Ф. 3018. Оп. 1. Ед. хр. 145. Л. 15-16).
  25. Речь идет, очевидно, о 1919 и 1920 годах, когда Фальк лечился в психоневрологической клинике в Покровском- Стрешневе. Именно в этот сложный период жизни он создал свой шедевр - полотно «Красная мебель» (1920, ГТГ).
  26. Автор ошибается, считая крещение Фалька следствием общения художника с московским старцем. Согласно документам, Фальк крестился за десятилетие до описываемых событий - в 1909 году. В журнале «Московские церковные ведомости» под заголовком «О присоединении к Православию старообрядки М.М. Герольской и крещении иудея Р.Р. Фалька в Московской Покровской общине сестер милосердия» сообщалось: «3-го числа сего [1909 года] апреля в Покровской, при той общине [сестер милосердия], церкви <...> священником отцом Николаем [Ивановичем Соколовым] <...> просвещен Св[ятым] Крещением и миропомазанием учащийся Училища живописи, ваяния и зодчества Московского художественного общества Роберт Рафаилович Фальк, названный во Святом Крещении Романом». (Московские церковные ведомости. 1909. №16. С. 319; цит. по: Православие. Москва в начале XX века: Сборник документов и материалов. М., 2001. С. 341).
Иллюстрации
Иван Николаевич (1890–1927) и Надежда Николаевна (1889–1945, урожденная Гучкова) Прохоровы с детьми Верой и Николаем (1921–1942)<br />
Царицыно. Февраль 1921
Иван Николаевич (1890–1927) и Надежда Николаевна (1889–1945, урожденная Гучкова) Прохоровы с детьми Верой и Николаем (1921–1942) Царицыно. Февраль 1921 Фотография
Архив В.И. Прохоровой, Москва
Надежда Николаевна Прохорова с Николаем и Верой. Звенигород 1929. Фотография
Надежда Николаевна Прохорова с Николаем и Верой. Звенигород 1929. Фотография
Архив В.И. Прохоровой, Москва
Роберт Фальк в Париже. 1929. Фотография
Роберт Фальк в Париже. 1929. Фотография
Из архива дочери художника К.Р. Барановской-Фальк, Москва
Р.Р. ФАЛЬК. Геля в полосатом башлыке. 1944
Р.Р. ФАЛЬК. Геля в полосатом башлыке. 1944
Бумага, гуашь, акварель. 61 × 45
© ГМИИ имени А.С. Пушкина
Р.Р. ФАЛЬК. Портрет А.В. Азарх-Грановской. 1926<
Р.Р. ФАЛЬК. Портрет А.В. Азарх-Грановской. 1926
Холст, масло. 61 × 49
Собрание Инны Баженовой, Москва
А.В. Щекин-Кротова. 1970-е
А.В. Щекин-Кротова. 1970-е
Фотография
Частный архив, Москва
Р.Р. ФАЛЬК. В белой шали (А.В. Щекин-Кротова). 1945
Р.Р. ФАЛЬК. В белой шали (А.В. Щекин-Кротова). 1945
Эскиз к одноименной картине (1946–1947, ГРМ). Бумага, гуашевые белила, акварель, графитный карандаш. 64,5 × 46,2
© ГМИИ имени А.С. Пушкина
Р.Р. ФАЛЬК. Портрет Святослава Рихтера. 1945
Р.Р. ФАЛЬК. Портрет Святослава Рихтера. 1945
Эскиз неосуществленного портрета. Бумага, карандаш, пастель, акварель. 68 × 54
© ГМИИ имени А.С. Пушкина
Р.Р. Фальк на выставке своих картин в квартире С.Т. Рихтера. 1957
Р.Р. Фальк на выставке своих картин в квартире С.Т. Рихтера. 1957
Фото: Г.С. Кухарский
Архив Г.С. Кухарского, Москва
Р.Р. ФАЛЬК. Укротительница в цирке (Ирина Бугримова?). 1939
Р.Р. ФАЛЬК. Укротительница в цирке (Ирина Бугримова?). 1939
Набросок. Бумага, графитный карандаш. 28 × 20
© РГАЛИ Публикуется впервые
Василий Павлович Шереметев. 1980-е
Василий Павлович Шереметев. 1980-е. Фотография
Протоиерей Алексий Мечёв. 1910 – начало 1920-х
Протоиерей Алексий Мечёв. 1910 – начало 1920-х. Фотография
Р.Р. Фальк в Берлине 1930-е. Фрагмент
Р.Р. Фальк в Берлине 1930-е. Фотография
Частный архив, Москва
Фрагмент
Р.Р. ФАЛЬК. Сумерки на Сене. 1930-е
Р.Р. ФАЛЬК. Сумерки на Сене. 1930-е
Бумага на картоне, акварель, гуашь 39,5 × 48
© ГТГ

Вернуться назад

Теги:

Скачать приложение
«Журнал Третьяковская галерея»

Загрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в App StoreЗагрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в Google play