ХУДОЖНИК «ЭЛЛИНСКОГО ДУХА»
Готовясь отметить 200-летие со дня рождения Ивана Константиновича Айвазовского (1817-1900), которое случится ровно через год - 29 июля 2017 года, Третьяковская галерея открыла выставку произведений этого замечательного мастера - художника на все времена. «Айвазовский, кто бы и что ни говорил, есть звезда первой величины, во всяком случае, и не только у нас, а в истории искусства вообще. Между 3-4 тысячами номеров, выпущенных Айвазовским в свет, есть вещи феноменальные и навсегда таковыми останутся»[1], - утверждал один из самых серьезных и умных критиков, замечательный художник Иван Николаевич Крамской, чье понимание художественного процесса было безошибочным.
Айвазовский прожил большую и достойную жизнь простого человека, но главное - художника-творца. Ему было подарено судьбой более шестидесяти лет полноценной творческой жизни. Не каждому мастеру выпадает такая счастливая доля. Его жизнь полностью захватила весь XIX век. За эти десятилетия сменялись поколения, художественные предпочтения, мода, вкусы и направления в искусстве. Вслед за романтизмом, в коконе которого был взращен талант Айвазовского, пришло критическое осмысление жизни, социальный накал и страсть передвижничества, сменившиеся в конце столетия новыми символистскими течениями и устремлениями молодого поколения к новым берегам искусства. Айвазовский, как мощный корабль, спокойно совершал свой путь в бурном океане страстей, поисков, споров, всегда оставаясь самим собой. В этом современные ему критики и последующие поколения усматривали как уязвимость художника, так и его силу. Сам же художник в конце жизни, отвечая журналисту Н.Н. Кузьмину, составившему его биографию, на вопрос о критике в свой адрес говорил, что «все интриги против меня 30, 20 лет тому назад меня нисколько не обескуражили... Я всю жизнь тружусь и работаю, не позволяя себе отдыхать... и все стремясь к совершенствованию»[2].
Восторженное восприятие всего, что появлялось в мастерской молодого мариниста уже в начале его пути, в годы учебы в Академии художеств, затем времени пенсионерства в Италии (1840-1844), обласканность и поддержка художника не только русским царским двором, но и заинтересованность его завораживающими маринами европейских королевских семей и широкого круга любителей искусства в Неаполе, Риме, Мюнхене, Берлине, Париже делали имя русского художника известным и даже модным в Европе. «Гайвазовский[3] человек с талантом. Воду никто так хорошо здесь не пишет. Гайвазовский работает скоро, но хорошо, он исключительно занимается морскими видами, и так как в этом роде нет здесь художников, то его заславили и захвалили»[4], - писал родным из Рима А.А. Иванов. Страстное стремление многих иметь картину Айвазовского в своем доме возбуждало в художнике готовность откликаться на такие желания. Это совпадало с изначально присущей ему неутомимостью в работе, стремлением запечатлеть на холсте бесконечное разнообразие состояний моря, его освещения - утреннего, дневного, закатного или ночного. Каждая из марин выражала более всего его неизменную и, как определял позже Александр Бенуа, «сладострастную» любовь к морю. Рядом с томительной гладью штиля рождались полотна, где художник захватывает зрителя не тишиной созерцания, но мощным движением вод. Современникам Айвазовского не просто было ответить на вопрос, каким состояниям стихий на полотнах мариниста они отдают предпочтение. Статьи в русских газетах и журналах конца 1830-х годов (их автором, как правило, был издатель «Художественной газеты» Нестор Кукольник) полны восторженных похвал первым самостоятельным шагам ученика Академии художеств Ивана Гайвазовского. Но в этих же статьях начинали звучать и первые предостережения в излишней эффектности, резкости красочных отношений. О том же напоминал своему молодому другу его покровитель и доброжелатель А.Р. Томилов, любитель искусства, меценат, друг Сильв.Ф. Щедрина, А.О. Орловского, О.А. Кипренского, тонко понимавший природу творчества.
Приверженность Айвазовского романтизму предполагала свою стилистику, предпочтение определенным сюжетам и особую живописно-пластическую манеру изображения, сложившуюся у художника к началу 1840-х годов. Стихия моря с непредсказуемостью его состояний, выходящих за пределы обыденного, отчаяние человека в неравном противостоянии бушующей бездне и одновременно мужество людей и вечная надежда - все это объединяет картины художника. Эстетика романтизма полностью оправдывала и принимала накал страстей и повышенную звучность цвета на полотнах мариниста. Кульминацией его романтических настроений стала знаменитая картина «Девятый вал» (1850, ГРМ), своеобразная срединная точка его творчества. И в последующие годы художник не отказывался от захватывающих воображение эмоций и форсированных колористических решений. По-разному воспринимались они художественным сообществом и критикой. Сравнивая скорость работы Айвазовского и количество выпускаемых им в свет картин с писательской «производительностью» Александра Дюма, Ф.М. Достоевский выделял среди других картину Айвазовского «Буря под Евпаторией» (1861, Государственный музей-заповедник Царское Село), отмечая, что «в его буре есть упоение, есть та вечная красота, которая поражает зрителя в живой, настоящей буре»[5]. В середине 1860-х годов П.М. Третьяков, увлеченный живописью Айвазовского, обращался к художнику с просьбой: «„дайте мне только Вашу волшебную воду такою, которая вполне бы передавала Ваш бесподобный талант»[6]. Тем не менее собиратель очень осмотрительно относился к пополнению картинами Айвазовского своего собрания. Его останавливала причудливая исключительность полотен художника. Время формировало иные восприятия и понимание прекрасного. Оно было высказано Третьяковым в письме другому художнику, А.Г. Горавскому: «Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес - дайте мне хотя лужу грязную, да чтобы в ней правда была, поэзия, а поэзия во всем может быть, это дело художника»[7]. И.Н. Крамской, делясь впечатлениями о выставке Айвазовского 1875 года в Академии художеств, с некоторой иронией выражал свое недоумение: «„я, вероятно, не понимаю их [картин] достоинств... Айвазовский, вероятно, обладает секретом составления красок, и даже краски самые секретные; таких ясных и чистых тонов я не видал даже на полках москательных лавок»[8]. Но через несколько лет, когда Айвазовский выставил свое грандиозное полотно «Черное море» (1881, ГТГ), Крамской, в потрясении рассматривая это произведение, произнес библейские слова: «Дух Божий, носящийся над бездною....Это одна из самых грандиозных картин, какие я только знаю»[9].
В разбросе мнений и восприятий творчества Айвазовского от искренних восторгов зрителей и до отрицания всего, что выходило из его мастерской, негативное соединение его имени только с салонной живописью, которая на протяжении многих лет вызывала отторжение, как важные опорные точки выделяются суждения о художнике Н.Н. Ге, М.А. Врубеля и неоднозначное, но аналитически емкое - А.Н. Бенуа. Эмоциональное, страстное, окрашенное трагизмом искусство Ге среди современного ему позитивизма развивало романтическую традицию начала XIX века. Именно она увлекала его в живописи Айвазовского, и это связывает импульсивное творчество Ге с одним из ярких русских романтиков XIX столетия. Кроме того, он усматривал в живописной стихии Айвазовского столь высоко ценимую им «живую форму», без которой он не мыслил проявления творческого духа.
К.А. Коровин в своих воспоминаниях не один раз воспроизводит мнение Врубеля: «Айвазовский - замечательный художник... Я видел выставку Айвазовского - отличный художник». И здесь же Коровин приводит слова Врубеля: «Написать натуру нельзя и не нужно, должно поймать ее красоту»[10]. Они оказываются созвучными убеждению Айвазовского: «Живописец, только копирующий природу, становится ее рабом, связанным по рукам и ногам»[11]. И.Е. Репин причислял Айвазовского к художникам «эллинского духа», «эллинского миросозерцания»[12]. Изысканный художник начала ХХ века, умный и острый критик А.Н. Бенуа, к оценкам которого прислушивается уже не одно поколение специалистов, в Айвазовском наряду «с негоциантскими... инстинктами» видел «истинно художественный темперамент, и только чрезвычайно жаль, - продолжал он, - что русское общество и русская художественная критика не сумели поддержать этот темперамент, но дали, наоборот, волю развернуться недостойным инстинктам этого художника»[13]. Однако Бенуа отмечает важнейшее качество искусства Айвазовского, воспринятое им от великих европейских мастеров У Тернера, Д. Мартина, Ж. Гюдена, - интерес и возможность изображения эпической жизни стихий: воды, неба, космоса. «Никто из художников в России не находился на такой высоте, чтоб заинтересоваться трагедией мироздания, мощью и красотой стихийных явлений»[14].
Так что же мы, люди другой эпохи, такой отдаленной от ушедших столетий, ждем от Айвазовского сегодня? Что хотим и что можем увидеть в нем? Навсегда останется живой и манящей пленительная красота его марин - тихие восходы, жаркая томительность раскаленного солнцем дня, таинственная недоговоренность лунных ночей с завораживающей красотой знаменитых лунных дорожек на воде. Маэстрия его живописи равно увлекает и простодушного зрителя, и искушенного специалиста. Не одно поколение исследователей всматривается, «препарирует» глазом и использует самые современные инструментальные методы, чтобы проникнуть в «тайну» работы живописца, понять особенность его красочных соединений, создающих прозрачность волны, глубину морской бездны. Его полотна заключают в себе прекрасный идеал, несут положительную энергию, в них всегда есть всепобеждающая надежда, чего так недостает человеку в жестком современном мире. Но непреходящая внешняя привлекательность картин мариниста - это лишь одна из многих граней, составляющих творческую индивидуальность Айвазовского-живописца.
Персональная выставка большого мастера собирает произведения из многих коллекций, где картины живут своей жизнью. Соединяясь волей устроителей в ином пространстве, они начинают по-новому взаимодействовать друг с другом, вести новые, часто неожиданные диалоги между собой и со зрителем. Построенная не по хронологии, а по тематическим разделам, экспозиция акцентирует внимание на наиболее значимых произведениях и позволяет увидеть Айвазовского не только как автора «дивной прелести штиля - гладкой зеркальной сонной стихии»[15], но и как мастера больших значительных тем. «Морские симфонии Айвазовского», раздел, открывающий выставку, вбирает в себя пейзажи, представляющие море от рассвета до заката и от штиля к урагану, то есть все состояния водных стихий, своеобразную морскую антологию.
Наряду с полотнами открытой и звучной романтики художник создает картины, где словно забыты увлечения юности и на смену внешней эффектности приходит ясная правда в воссоздании жизни моря на холсте. В одном из наиболее значимых своих созданий - картине «Черное море» (1881, ГТГ) - Айвазовский приближается к постижению вечного бытия природы. Величественно дышащий океан воспринимается как метафора человеческой жизни и судьбы. В зрелые годы художник стремится к глубинно-чувственному, обобщенному воплощению на холсте своего представления о природе. Оно сменило прежний, материально-земной опыт познания и отражения мира. К подобным произведениям относятся и исполненная в 1889 году картина «Волна» (ГРМ), и написанное в 1898-м, за два года до смерти, грандиозное полотно «Среди волн» (ФКГА[16]). Эти масштабные холсты не только по размеру, но и по серьезности трактовки темы сближают пейзажную картину с исторической живописью. Примечательно, что серьезность темы блистательно соединяется с неслабеющим мастерством восьмидесятилетнего живописца. Из хаоса мазков рождаются движение волны, ажурная пена, прозрачность морской глубины. Даже формальные признаки в построении марин - всегда отмечаемая Айвазовским линия горизонта - заключают в себе глубокий содержательный смысл: вечно манящая человека даль, с детства знакомое желание дойти до далекой, ускользающей черты, узнать, что там, за ней. Вместе с художником мы стремимся достичь этой пленительной мечты:
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.
Но туда выносят воды Только сильного душой!..
Н.М. Языков. «Пловец». 1829
Поэтическая образность стиха часто оказывается созвучна поэтике живописных образов Айвазовского.
По содержательности к этому разделу примыкают картины, погружающие зрителя в тайны творения мира («Плененный тайной мироздания»). Впервые художник обратился к столь необычному для него сюжету в 1841 году в Италии, будучи пенсионером Академии художеств. Написанную тогда картину «Хаос. Сотворение мира» он подарил папе римскому Григорию XVI[17]. Айвазовского влекла эта тема, и он несколько раз возвращался к ней. В 1864-м в состоянии вдохновения, не отходя от холста в течение девяти часов, он создал новый вариант картины «Сотворение мира» (ГРМ) и продолжал обращаться к этому евангельскому сюжету еще несколько раз, вплоть до 1894 года. Художника захватывали грандиозность волновавшей его тайны возникновения Вселенной и восторг от великолепия космоса. Вселенская катастрофа в небе и на Земле предстает в огромном полотне «Всемирный потоп» (1864, ГРМ). Безбоязненная смелость работы с большими холстами, сочетание профессионального мастерства, страсть к импровизации и богатое воображение способствовали успешному воплощению замысла. Композицией, обилием фигур, сложностью ракурсов картина Айвазовского вызывает в памяти аналогичный сюжет Гюстава Доре из иллюстраций к Библии, над которыми французский мастер работал в те же 1860-е годы.
Соединяются с этой грандиозной космической темой картины на евангельские сюжеты, писавшиеся художником для армянских храмов Феодосии. Наиболее частый среди них - «Хождение по водам». Сюжет привлекал возможностью воплотить в фигуре Христа концентрирующуюся в Нем силу света, выразить евангельское понимание, что Христос есть Свет от Света. Кроме того, происходившее на Галилейском море событие художник использовал как повод изобразить свою любимую стихию - море. Такие полотна дают иную меру восприятия искусства мастера, понимание того, что в нем равно жило восхищение пленительной земной красотой и настойчивое желание приблизиться к тайнам миротворения.
Айвазовского смело можно назвать «человеком мира». Несмотря на то, что главным местом его жизни и творчества всегда оставалась Феодосия, он был неутомимым путешественником. Начиная с ранних итальянских лет, его поездки были связаны с жаждой познания. «Я, как пчела, сосу мед из цветника, чтобы принести благодарную дань царю и матушке России!»[18] Прежде всего художника влекли «приморские места и произведения известных художников по части морской живописи»[19]. По Рейну через Швейцарию он едет в Голландию,«где мне было очень интересно по моей части, затем в Лондон, где видел все замечательное». С удовлетворением и гордостью он писал из Парижа в 1842 году, что «здесь хорошо приняли меня лучшие художники Гюден и прочие»[20]. Активность жизни Айвазовского была удивительна. Несколько раз в течение года он мог из Феодосии отправиться в Петербург, Москву, Одессу, Харьков, Киев.
Столь же активны его поездки по Европе. Более ста городов можно отметить на карте, где побывал художник, где открывал свои выставки. «Между Феодосией и Петербургом» и «Весь мир ему был мал» - разделы, представляющие не просто географию поездок Айвазовского, а широту впечатлений, которые легли в основу его полотен. Свобода фантазии, идеальная зрительная и эмоциональная память художника позволяли ему соединять разные впечатления на одном холсте. Он говорил: «В Крыму я пишу виды Балтийского прибрежья, летом - пейзажи зимние, в пасмурные дни - ясное безоблачное небо с восходом солнца. Пораженный стихией, я сохраняю память об этом многие годы... Бурю, виденную мною в Италии, я переношу на какую-либо местность Крыма или Кавказа; лучом луны, отражавшимся на Босфоре, я освещаю твердыни Севастополя»[21]. При этом художник тщательно точен при изображении конкретных местностей, поэтому они всегда узнаваемы в его картинах.
Важнейшей частью судьбы Айвазовского и его творческих занятий на протяжении всей жизни оставался интерес к истории русского морского флота. С момента причисления его в качестве художника к Главному Морскому штабу Российской Империи в 1844 году он не только выполнял официальные заказы ведомства, писал картины по императорским заказам, увековечивавшие подвиги и историю русского флота, но и по движению собственной души обращался к героическим, да и к трагическим страницам морской истории России. Во время Крымской войны (1853-1856) художник ездил в осажденный Севастополь, устраивал для защитников города выставку и уже на склоне лет написал картину-воспоминание «Малахов курган» (1893, ФКГА), сделав на обороте надпись: «Место, где смертельно былъраненъ Корниловъ». Воссоздание на полотнах стихии сражения, где воедино связываются день и ночь и где словно горят и небо, и море, вызывало в самом художнике высокий накал эмоций. В таких батальных сценах официальный заказ соединялся с художественной задачей мастера. Он изображал события, выходящие за пределы обыденного, так же, как он писал состояние природы во время бурь и штормов. Такие полотна становились высшим проявлением романтического восприятия мира и природы, отчаянной храбрости и самоотверженности матросов.
Айвазовский любил и знал парусные суда. Ему нравились их стать, надуваемые ветром паруса, ему нравились красивые и гордые очертания больших боевых кораблей и легких парусников, которые вдали, у горизонта, уподоблялись летящим птицам. Он с любовью собирал предметы корабельного обихода и макеты парусных кораблей в своем доме в Феодосии. Эта коллекция не сохранилась, но на выставке представлены подзорные трубы, принадлежавшие адмиралу М.П. Лазареву, компас, большой глобус звездного неба и макеты знаменитых парусников, среди них «Двенадцать Апостолов». Этот корабль, спущенный на воду со стапелей Николаевских верфей за несколько лет до Крымской войны, разделил трагическую судьбу русского парусного флота. Он был затоплен в Севастопольской бухте 26 сентября 1855 года.
Все творчество Айвазовского пронизано поэзией и очень музыкально. Каждое из состояний морских стихий его полотен может рождать или ассоциироваться с поэтическими строками или музыкальными образами. Начало художественного пути девятнадцатилетнего выпускника Академии художеств было осенено встречей с А.С. Пушкиным. Айвазовский не просто помнил каждое мгновение разговора с поэтом, но стремился многое в своем творчестве проверять возможной реакцией великого поэта, соразмеряя создаваемые образы с высокой пушкинской поэзией. Быть может, наиболее сближаются с поэтическими и музыкальными строками картины с изображением лунных ночей. Группа таких произведений - ноктюрнов - составляет отдельный раздел выставки.
Ночные марины Айвазовского исполнены поэтическим томлением. Ночной хозяйкой луна властвует на небесах, в ее свете море и люди начинают жить иной жизнью. Именно в ночных пейзажах с особой живописной маэстрией написаны лунные дорожки на недвижной поверхности моря. Сколько бы имитаторы ни пытались повторить этот прием Айвазовского, он удавался только ему. Ноктюрны художника оставляют чувство покоя, гармонии, полного единения с миром природы. Его живописные образы рождают музыкальные ассоциации, и более всего с ноктюрнами Ф. Шопена, поэтичнейшего из композиторов-романтиков и одного из самых виртуозных мастеров музыкальной импровизации. Айвазовский быстротой, легкостью и артистизмом исполнения ночных пейзажей, восходов или закатов сближался с поэтическими или музыкальными impromtu, вошедшими в моду европейских литературных и музыкальных салонов в начале XIX века. Известен был своими экспромтами А. Мицкевич, Айвазовский слышал легкие музыкальные фантазии М.И. Глинки, в Италии он еще застал знаменитых неаполитанских импровизаторов. Они славились легкостью стихосложения и мелодии на любую заданную тему. В возникновении мелодии или стиха непосредственно перед слушателями привлекала видимая легкость рождения законченного произведения, когда артист в собранности напряжения «чувствовал приближение Бога». Не раз Айвазовский перед восхищенными поклонниками или учениками выступал своеобразным «мастером живописного экспромта», создавая картину в течение полутора-двух часов. Подобные сеансы не всегда вызывали одобрение окружающих, но в таком открытом импровизационном подходе к творчеству выражались абсолютная уверенность художника в своем профессиональном деле и безмерная любовь к нему.
Впервые в составе выставки полно и разносторонне представляется графическое наследие Айвазовского. Обилие живописных произведений и слава непревзойденного мариниста отвлекли внимание исследователей от не менее важной части его художественных интересов - рисунков, сепий, акварелей. Между тем в небольших графических листах Айвазовский проявил свои возможности с не меньшей художественной убедительностью, нежели в грандиозных живописных полотнах. В его графических изображениях покоряют точность рисунка, изысканность линии, в сепиях и акварелях - спокойное благородство тона. Он умел быть очень разным в зависимости от задач, что решались на пространстве листа. Среди представленных графических работ есть серия рисунков, исполненных в 1845-1846 годах в Николаеве и Севастополе. Их отличает, как мы сказали бы сегодня, минимализм приемов. Тонкая, почти нитяная линия передает создание парусного флота, строящиеся в Николаеве верфи, поднимающиеся над кораблями дымы во время учебных стрельб. И совершенно другим предстает Айвазовский в рисунках того же времени, но исполненных в Константинополе. Его карандаш с идеальной точностью зарисовывает выразительную панораму города со всеми важнейшими его приметами: стройными минаретами, знаменитой Галатской башней, теснящимися по крутизне улочками. И вновь иные возможности открываются в серии рисунков и акварелей времени поездки Айвазовского к берегам Турции, Малой Азии, островам Греческого архипелага в свите великого князя Константина Николаевича в 1845 году. Некоторые из акварелей по легкости и смелости руки можно поставить рядом с блистательными зарисовками К.П. Брюллова, кумира Айвазовского. Серия рисунков и акварелей из морского вояжа 1845 года входит в альбом великого князя Константина Николаевича, впервые представляемый зрителям на выставке[22].
Завершает выставку документально-биографический раздел с подробной летописью жизни и творчества Айвазовского, множеством документальных фотографий и документов, с живописными портретами близких художнику людей - его матушки и отца, жены художника Анны Никитичны, брата Габриэла.
При жизни Айвазовского состоялось более 120 его персональных выставок в Петербурге, Москве, Феодосии, Одессе, Тбилиси, Киеве, Париже, Константинополе, Берлине, Нью-Йорке и многих других городах. Нынешняя выставка - первая масштабная экспозиция художника в Третьяковской галерее. Около 200 живописных произведений и более 50 графических листов представляют мастера во всей множественности его художественных интересов. Семнадцать музеев страны, частные коллекции участвуют в выставке. Среди них наш постоянный партнер - Государственный Русский музей, пригородные дворцовые музеи с бывшими царскими коллекциями, Центральный Военно-морской музей. Отдельно необходимо сказать о Феодосийской картинной галерее имени И.К. Айвазовского, без участия которой невозможно представить полноценной экспозиции работ художника. Также важно присутствие Национальной галереи Армении, с народом которой кровно связан художник, всегда соучаствовавший в судьбе своих сородичей и близко к сердцу принимавший их горе и радости.
Выставка предлагает погружение в мир Айвазовского, она дарит возможность не только насладиться его живописной маэстрией, но и поразмышлять над тем, почему и сегодня мы идем на встречу с его полотнами и что дарят они человеку XXI столетия.
- И.Н. Крамской. Письма: В 2 т. М., 1937. Т. 2. С. 373.
- Кузьмин Н.Н. Воспоминания об Айвазовском. Киев; Симферополь, 2005. С. 113.
- Художник изменил написание своей фамилии на Айвазовский в 1840 году.
- Александр Андреевич Иванов: Его жизнь и переписка: 1806-1858. СПб., 1880. С. 143.
- Достоевский Ф.М. Об искусстве. М., 1973. С. 140.
- ОР ГТГ. Ф. 1 (П.М. Третьяков). Ед. хр. 4751. Л. 98.
- Письма художников П.М. Третьякову. 1856-1869. М., 1960. С. 303.
- Иван Николаевич Крамской. Письма, статьи: В 2 т. Том 1. М., 1965. С. 318.
- Иван Николаевич Крамской. Его жизнь, переписка и художественно-критические статьи. 1837-1887. СПб., 1888. С. 681-682.
- Константин Коровин вспоминает... М., 1971. С. 136, 181.
- Русская старина. 1878. Т. 22. Июль. С. 425.
- И.Е. Репин. Далекое близкое. М., 1960. С. 409.
- Бенуа А. История русской живописи в XIX веке. М., 1995. С. 305.
- Там же. С. 306.
- Там же. С. 305.
- ФКГА - Феодосийская картинная галерея имени И.К. Айвазовского.
- Ныне картина находится в Музее армянской конгрегации мхитаристов, Венеция, остров Св. Лазаря.
- Русская старина. 1878. Т. 22. Июль. С. 426.
- Айвазовский. Документы и материалы. Ереван, 1967. С. 60.
- Айвазовский. Документы и материалы. Ереван, 1967. С. 65.
- Русская старина. 1878. Т. 22. Июль. С. 426.
- Альбом хранится в РГАЛИ.
ГМЗ «Павловск». Фрагмент
Бумага, сепия, графитный карандаш. 19,5 × 30,4. ГРМ
Бумага, сепия, графитный карандаш, белила. 19,4 × 30,4. Из Альбома великого князя Константина Николаевича. 1820–1850-е. РГАЛИ. Ф 1949. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 4
Холст, масло. 85 × 101,5. ГМЗ «Павловск»
Холст, масло. 40 × 51. ГРМ
Холст, масло. 123,5 × 190. ГРМ
Холст, масло. 89 × 106. ГМЗ «Павловск»
Холст, масло. 195 × 236. ГРМ
Холст, масло. 114 × 187. ГРМ
Холст, масло. 304 × 505. ГРМ
Холст, масло. 105 × 139,5. ФКГА
Каплановский А. З. – судомоделист, капитан 1 ранга. Дерево, медь, ткань, хлопок. Ручная работа. 90 × 120 × 30, масштаб 1:96.
Фирма «D. Napier & Son. London». Металл, дерево, стекло, бумага. Заводское производство. 34,5 × 28 × 28 – с футляром. Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург
Холст, масло. 105 × 136. ГТГ
ГТГ. Фрагмент
Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань. Фрагмент
Бумага, графитный карандаш, сепия, акварель. 29,2 × 23,5. Из Альбома великого князя Константина Николаевича. 1820-1850-е. РГАЛИ. Ф. 1949. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 11
Бумага, сепия, графитный карандаш. 19,4 × 30,1. Из Альбома великого князя Константина Николаевича. 1820–1850-е. РГАЛИ. Ф. 1949. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 8
Холст, масло. 73 × 112. Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань
Холст, масло. 62,5 × 93. Частное собрание, Москва
Холст, масло. 57 × 83. Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург
Холст, масло. 57,2 × 80,7. Частное собрание, Москва
Холст, масло. 48,5 × 60. ГРМ
Холст, масло. 120 × 189,5. ГМЗ «Петергоф»
Холст, масло. 223 × 332. Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург
Самуэль Фабер (Samuel Faber). Мастерская «М. Иоганн Людвиг Андрекс, Нюрнберг» (M. Jon. Lud. Andrex. Noriberg). Картон, металл, дерево, мастика, краска. Ручная работа. Диаметр – 67 см, высота – 72 см, диаметр глобуса – 47 см
Холст, масло. 53,5 × 71,5. ФКГА
Холст, масло. 126 × 164. ФКГА