Мария Якунчикова-Вебер. «ХОЧЕТСЯ НЕЖНОСТИ МНЕ, А НЕ ЭТОЙ СЕРОЙ, ГРУБОЙ ПРОЗЫ»[1]

Елена Теркель

Номер журнала: 
#3 2020 (68)

«Я вся - тона жемчужной акварели,
Я бледный стебель ландыша лесного,
Я легкость стройная обвисшей мягкой ели,
Я изморозь зари, мерцанье дна морского.»

М.А. Волошин

Один из первых биографов Марии Якунчиковой, поэт и художник Максимилиан Волошин, отмечал присутствие в ее произведениях глубоко личного начала. Героиня офортов - «это всегда она, всегда одна и та же, гибкая и грустная, и в глазах невольно остаются ее руки, бессильные и тонкие, как ветви березы, качающиеся в голубом небе»[2]. Однажды Якунчикова написала картину «Отражение интимного мира». Он чувствуется в большинстве ее работ, только, по словам Волошина, «отражение слишком реально»[3].

Личное и творческое неразделимы для художницы. Ее произведения построены на ощущениях и переживаниях, все пропущено сквозь душу, все выстрадано.

М.В. Якунчикова-Вебер. 1901
М.В. Якунчикова-Вебер. 1901
Фотография сделана Л.Н. Вебером. © ОР ГТГ

Детские годы Маши, ее братьев и сестер нельзя назвать счастливыми, хотя они росли в состоятельной культурной семье. Мать, Зинаида Николаевна Мамонтова, - красавица, прекрасная пианистка, эстетка. Отец, Василий Иванович, - личность противоречивая. Образованный, обаятельный, общительный, он был скуп, а временами несдержан и вспыльчив. Став родителями девяти детей, супруги Якунчиковы так и не создали уютного домашнего очага. Малышам не хватало любви, но о них заботились, приглашали лучших учителей, вывозили на природу. Всем особенно нравилось ездить на лето в подмосковное Введенское, где из усадебного дома открывались чудесные виды, вдаль уходили аллеи вековых деревьев, а для детей в березовой роще были сделаны избушки: «...одна для Зины и Васи, другая для Оли и Маши и третья - для Веры и Коли»[4]. Продажа поместья стала настоящей трагедией. По словам художницы, это было «не вовремя прерванное детство»[5].

Плавное течение жизни изменилось, когда у 18-летней Марии врачи обнаружили туберкулез. В 1889 году отец повез ее на обследование в Берлин, после которого они ненадолго заехали в Париж, где жила семья племянника Василия Ивановича - Владимира Августовича Гольштейна. Второй женой Владимира стала писательница, переводчица, общественная деятельница Александра Васильевна Вебер (урожденная Баулер). Оба супруга еще в России увлеклись народничеством, вынуждены были спасаться от преследований за границей, где сотрудничали с М.А. Бакуниным и П.Л. Лавровым. Это была открытая, дружная семья, в которой воспитывался и младший сын Александры от первого брака Лев Вебер. В 1880-е годы супруги отошли от революционной деятельности и поселились в Париже. Владимир зарабатывал врачебной практикой, а Александра увлеклась литературной деятельностью, сотрудничая в журналах «Мир Божий», «Русская мысль», «Русское богатство», переводила на французский стихи А.С. Пушкина, К.Д. Бальмонта, М.А. Волошина, публиковала статьи.

Впервые оказавшись в столице Франции в 1889 году, Мария Якунчикова много времени проводила в семье Гольштейнов. Она осматривала достопримечательности, посещала театры и художественные салоны с отцом и его родными. Вскоре Василий Иванович вернулся в Москву, а больную дочь отправил лечиться в Биарриц. Курортная жизнь не нравилась девушке, она оказалась фактически в одиночестве, мысли о болезни навевали грусть. Отсюда она отправила письмо Льву Веберу с пожеланием успешно сдать экзамены по медицине, обещала присылать свои фотографии и описывала прогулки по окраинам: «Признаться, привлекают меня туда огороды, узкие проходы между заборов с сохнущим бельем, подсолнухи, тропинки, пустыри и однообразная жизнь деревенского города. Это, может быть, странно, нехорошо, но душа моя совсем заснула здесь, и я довольствуюсь довольно бессодержательными вещами. Утром, когда в открытое окно приходит теплый запах сена и косые лучи солнца, мечтаю о Введенском. Днем... шляюсь по городу, зарисовываю, наблюдаю»[6]. Это первое известное письмо к будущему мужу говорит о душевной открытости Маши, что для сдержанной и немного замкнутой девушки было довольно неожиданно.

Письмо М.В. Якунчиковой к Л.Н. Веберу из Биаррица. 1889
Письмо М.В. Якунчиковой к Л.Н. Веберу из Биаррица. 1889
© ОР ГТГ

К началу осени все Якунчиковы съехались в Париж, где открылась Всемирная выставка, главной диковинкой которой стала Эйфелева башня. Вскоре глава семьи собрался домой, но согласился оставить на некоторое время Зинаиду Николаевну с дочками Ольгой, Марией и Верой, которые мечтали учиться музыке и рисованию. Их квартира на авеню д'Антин быстро стала центром притяжения для родных и друзей, часто заходил приехавший на лечение Василий Дмитриевич Поленов. Он давал девушкам уроки рисования. Вера серьезно занялась музыкой. Мария поступила в частную Академию художеств Жюлиана. В письмах сестре Наталье Поленовой она сообщала о парижских ателье, о своей работе, о занятиях сестер Оли и Веры музыкой; не забывала упомянуть и Льва Вебера, ласково называя домашним прозвищем: «Мака постоянно у нас и тоже начал рисовать под руководством Вас[илия] Дмитриевича]. Хорошо у нас, лучше и не надо»[7].

Обстановка царила непринужденная и романтическая. В 1890-м Ольга вышла замуж, а Зинаида Николаевна с Верой и Машей отправилась в Биарриц. Здесь молодая художница неожиданно увлеклась обаятельным англичанином Найджелом. Ее дневниковые записи свидетельствуют о возникшей близости: «Никогда он еще так не был нежен со мной, как сегодня и вчера. My sweety, my darling, I love you, I love you, love you simply with all my heart, with all my soul. I simply adore you. В глазах слезы и губы дрожат, и берет мою руку тихонько между своими, и целует меня, и чуть слышно переводит дыхание»[8]. Марии хотелось откликнуться на обволакивающее тепло, душа ее жаждала любви, но подспудно она чувствовала какую-то фальшь в возникших отношениях. В дневнике появилась запись: «Когда он не имел надежды на мою любовь, он был подчинен ... и подвластен (этим заманил меня). Теперь же, видя, что успевает в любви, хочет ощущать власть свою. Так нет же. Good bye, Nigel.»[9]. В конце зимы Мария вернулась в Париж, письма Найджела разочаровали ее. Несбывшаяся мечта о любви, утраченные надежды заставляли сильно страдать.

И сердце стало из стекла,
И в нем так тонко пела рана:
«О, боль, когда бы ни пришла,
Всегда приходит слишком рано».[10]

Срочное возвращение с курорта было вызвано семейными обстоятельствами: в Москве покончил с собой муж старшей из сестер Якунчиковых - Зинаиды Мориц. Мать засобиралась в Россию к дочери, оставшейся с малышами на руках. Было решено, что Мария и Вера продолжат учиться в Париже и поселятся у Гольштейнов на авеню Ваграм. Вера вспоминала: «Там, в семье эмигрантов, я вижу калейдоскоп людей, привлекаемых крупным умом и блеском натур супругов Гольштейнов. Много курят, много чая пьют, бранятся, увлекаются, ссорятся, мирятся и спорят до рассвету. <...> Много шуток остроумного кузена, много веселья по субботам, когда собиралась молодежь, и мы забавлялись, молодые члены основанного в шутку flirting-club-а, шарадами, танцами и играми. »[11] Мария влилась в эту немного сумбурную жизнь, продолжив серьезно заниматься живописью. Особенно сблизилась она с женой двоюродного брата - Александрой Васильевной. О жизни у Гольштейнов известно из писем самой Марии Васильевны: «Что-то вроде богемы, и в то же время отсутствие распущенности»[12]. Все члены семьи большую часть времени были заняты учебой или работой, по вечерам велись бесконечные разговоры. Мария сообщала домой: «По субботам последнее время экспромтом разыгрывали шарады и страшно потешались»[13].

Болезнь не позволяла художнице проводить зиму в суровом климате России, лишь на лето и раннюю осень Маша уезжала на родину. Здесь она не забывала о Гольштейнах, делясь планами с Александрой Васильевной, спрашивала о Льве Вебере: «Где наш милый Мака? Давно нет от него писем»[14]. Из поездки она обещала привезти ему книгу стихов М.Ю. Лермонтова и фотографии Москвы. Вероятно, она сдержала слово - сохранились переводы стихотворений М.Ю. Лермонтова и А.С. Пушкина на французский, сделанные Вебером и изданные[15].

Вернувшись в Париж, Маша по-прежнему жила у Гольштейнов, нередко проводя вечера со Львом, который засиживался допоздна за учебниками, иногда они вместе учили анатомию. Возможно, тогда родился замысел картины «У окна» (1892, не сохранилась), о котором художница писала Е.Д. Поленовой: «Вечер-ночь, отворенное окно, около него край стола, на столе лампа с простым, немного подожженным сбоку абажуром, книги, бумаги, простой соломенный стул. Облокотившись на перила окна, фигура мужчины, на нем отблеск света от ярко освещенного стола, за ним темное небо..., внизу, во всей массе парижского жилья, огни - окна, с самостоятельными в них мелькающими жизнями. Ну я не умею хорошенько выразиться, но понимаете.

Ничего особенно определенного, но масса всякой всячины. Просто студент занимался до позднего вечера, соскучился, выглянул в окно и задумался... Вы все-таки не думайте, что в мастерской у нас многим можно напитаться. Я в сущности живу совсем не ею, а просто Парижем и нашим тесным семейным кругом»[16].

Часто художница ездила на этюды в Версаль и Медон вместе с Вебером, о чем сообщала сестре Наталье: «Мака по-прежнему занят в госпитале - на лекциях, по-прежнему помогает и участвует в моей живописи. По воскресеньям мы с ним всегда отправляемся за город, я пишу, а он подсказывает и иногда предельные дает советы»[17]. В начале 1890-х созданы такие работы, как «Медон весной. Весенний пейзаж» (Музей-заповедник В.Д. Поленова), «Кладбище в Медоне под Парижем» (ГТГ), «Версаль» (Музей-заповедник В.Д. Поленова). Сохранилась запись в дневнике: «Версаль не выходит из головы. Отправились мы вчера с Макой после завтрака. С утра дождь, сыро, в окошко вагона - кладбище на горе, сплошной полк железных вагонов черного зловещего цвета. В Версале на этом громадном дворе вдруг пахнуло весенним необъятным воздухом. Выглянуло солнце, народу почти нет в саду. Нашли место, написала - одно наслаждение. Все время стоя, Мака держал палитру. Солнце село, начало темнеть, парк совсем опустел. Пошли согреться по сырым темным аллеям...»18. Это ощущение старого парка, старинного дворцового ансамбля, такого неяркого и почти заброшенного в это время года, напоминало любимые художницей старые русские усадьбы, из которых ушла прежняя жизнь.

М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Версаль. 1892
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Версаль. 1892
Холст на картоне, масло. 28,9 × 30,4. © Музей-заповедник В.Д. Поленова

Совместные поездки способствовали сближению. В январе 1892-го Мария писала в дневнике: «Сидели с Макой в гостиной; долго откровенно говорили, стало теплее от новой неиспытанной дружбы, возникшей между нами. Теперь впереди то, что мы все свои горести будем друг другу говорить»[19]. Мария принимала за искреннюю дружбу более глубокое чувство Льва Николаевича. Когда однажды она рассказала о своем увлечении Найджелом, Вебер был сильно расстроен, а она записала в дневнике: «Как хотелось, чтобы он поддался моему убеждению, что в порыве обняла его шею и поцеловала, и Мака поддался, вдруг говорит: «Маша, знаете, Вы не думаете, что между нами слишком большая близость?» - Нет, Мака, мне не приходило в голову, что за этим что-то есть, зачем сомневаться и анализировать. <...> Ах, Мака, зачем так соображать. Хочется кинуться Вам на шею, я сдерживаюсь. Встали, опять поцеловались. Потушил свечку, ушел. И вот теперь меня мучит: дурно ли это желание, чтобы меня любил и ласкал Мака, или нет? Есть ли тут что-нибудь большее, чем сильное чувство дружбы, и если есть, то что именно? <...> Нет, нет, нет - я люблю Маку, я так ему открыла всю свою душу, так чувствую и знаю его, так крепко связана с ним вся моя душа, что поневоле это выражается и внешне»[20].

Мы заблудились в этом свете.
Мы в подземельях темных.
Мы Один к другому, точно дети,
Прижались робко в безднах тьмы[21].

Мария мечтала о семье и детях, ей хотелось быть любимой и счастливой. Однажды она записала в дневнике: «Ах, да, на avenue Marceau в одном чудном отеле было отворено окно и там виднелся белый полог детской кроватки. Завидно. Вспомнился мой сон: в открытом окне лиловая сирень, на полу полосы солнца, напротив окна женщина со спящим ребенком на постели. Неужели он никогда не осуществится?»[22] Художница не находила ответа на многие вопросы. По словам сестры Натальи, «период от 94-го до 96-го года, период очень трудный в личной жизни М.В., период какой-то разорванности чувств, нравственных сомнений, выработки новых отношений»[23]. В это время художница создает полные грусти и безысходности офорты «Непоправимое», «Недостижимое», «Страх». Она пытается найти выход, много путешествует. Летом 1895 года едет в Лондон, затем в горную Швейцарию. Туда же отправляется Лев Вебер, его чувства оставались неизменными, но порядочность не позволяла думать о женитьбе на богатой наследнице.

Письма Льва Николаевича свидетельствуют о все большей душевной близости. Вот описание вечера, проведенного вдали от дома: «Пишу в постели - лег - устал - луна над озером - холодно - где-то итальянцы поют в три голоса - стало покойнее <...> Теперь лежу на мягкой постели и смотрю на себя в зеркало шкафа (как стрела) - вижу твое сильное плечо из-за одеяла в серой фланелевой рубашке, которую ты носила.»[24], на следующий день автор делает приписку: «Дождь! Озеро тонет в воде и тумане.»[25]. Марию такая погода тоже не оставляла равнодушной: «С утра лил дождь, и туман, и вода, и дым из труб, все смешалось в одну чудную серую мокроту. <.> Совсем далеко лес и холмы. Делается такое волнительное переполненное чувство, необходимость (не только возможность) писать, что просто выразить невозможно»[26]. Сохранился написанный Вебером по-французски шуточный стих, посвященный Марии (в углу листа он нарисовал свечу, знакомую по работам художницы).

Стихотворение Л.Н. Вебера, посвященное М.В. Якунчиковой. Середина 1890-х
Стихотворение Л.Н. Вебера, посвященное М.В. Якунчиковой. Середина 1890-х
© ОР ГТГ

Мысли друг о друге все больше значили для обоих. Мария решилась сообщить родным о своем намерении связать жизнь с Вебером, но это не встретило восторга, особенно у отца. Избранник дочери был бедным студентом-медиком. Не о таком муже мечтали для дочери Якунчиковы, да и в семье Вебера не считали, что он имеет право жениться на богатой. И все же мать и братья Маши смогли уговорить отца на неравный брак. Венчание состоялось 20 августа 1897 года в Борисоглебской церкви у Арбатских ворот, неподалеку от московского дома Якунчиковых. После свадьбы молодые отправились в места, которые Мария особенно ценила. Они прожили неделю в Саввино-Сторожевском монастыре, сохранив счет гостиницы как талисман. Рядом было любимое Введенское, где на террасе дома Лев Вебер сфотографировал жену. Она стоит, прислонившись к колонне, устремив взгляд в бескрайние дали.

В конце сентября Веберы уехали из России, в дороге получив напутственное письмо Зинаиды Николаевны: «Кольцо венчальное осталось у нас, не тревожься. не утомляйся уборкой, береги силы, свежесть. Все ничего в сравнении со здоровьем»[27]. Мария была довольна и счастлива, устроившись в новой квартире на авеню Ньель. Мечты сбывались. Готовясь стать матерью, она завела альбом, где записала: «7 ноября 1898 года. Вчера в 4 1/2 часа родился Степа. 21-го ноября. Воскресенье. Сынуля, радость моя, уже три недели тебе сегодня! Как ты переменился, как покрупнел!»28. Кроме записей о здоровье и развитии сына на страницах встречаются и рисунки. Вклеенные фотографии фиксируют жизнь малыша: вот он перед первой прогулкой, вот - на руках родителей перед рождественской елкой, первые шаги... Подробности молодая мать сообщает в письмах: «Я не думала, что это такое адское беспокойство иметь ребенка. Так он дорого стоил при появлении на свет и столько еще нравственных мучений потом. Без всякого основания только одна мысль все время, как бы его не потерять. Мака над ним трясется еще больше меня. Я не думала, что отцовские чувства могут быть так сильны сразу. У Маки это просто какое-то обожание: он таскает его на руках без конца, выдумывает ему всякие ласковые слова, и я даже не должна заикнуться, что что-нибудь в нем некрасиво или нехорошо. Пока он довольно мил, круглый, с мягкими общедетскими чертами; все говорят, что похож на Маку, а рот мой»[29].

С рождением первенца жизнь художницы изменилась. Материнские заботы поглотили ее, однако в них присутствовала и художественная составляющая. Мария украсила кроватку сына декоративными панно с сельскими мотивами, а шкафчик - изображением самого малыша. Детская тема все больше присутствует в творчестве Якунчиковой. Она начинает работать над созданием азбуки в первые же месяцы после рождения Степы. Об этом можно судить по изображению ели для буквы Е. Это же рождественское дерево, украшенное белыми цветами, запечатлено на фотографии, где Мария Васильевна держит на руках двухмесячного сына. Заботясь о развитии, мать показывала ему картинки, читала вслух, о чем сообщала сестре: «Спасибо большое за книжки Серова, ворона очень мила. Степа выучился делать “Кра-Кра’’»[30]. И все же в письмах сквозит сожаление о временной остановке, невозможности реализовать творческие замыслы: «Очень хотелось бы работать, но матерям невозможно выкроить совершенно свободный час»[31]. Она сделала игрушечный городок, напоминающий Троице-Сергиеву лавру. По воспоминаниям В.П. Шнейдер, материалами послужили «всевозможные горшочки, спичечные коробки и проч.»[32], так что получился фактически конструктор. Волошин писал: «Деревянные игрушечные городки становятся для нее символами старой народной Руси. Она выдвигает их на фоне русского пейзажа, она сама их вырезает и раскрашивает»[33].

Это была пора счастливого материнства и творческих надежд. Летом 1899-го Мария Васильевна, приехав в Россию с сыном и мужем, поселилась у брата Владимира в подмосковной усадьбе Нара. Она занялась работами для предстоящей Всемирной выставки в Париже, выполнив эскизы объемной деревянной модели «Городка», полочки-шкафа для игрушек, вышитого панно-аппликации «Девочка и леший».

Художница была полна планов. Однако в феврале 1900-го у Степы обнаружили туберкулез, мать бросилась спасать малыша. Она писала сестре: «Мне кажется, что судьба хочет меня проучить, что я не всецело поглощена материнским чувством, что там эгоистично предаюсь работе, которая идет в ущерб Степе. Это постоянное терзание между им и ею ужасно изводит нервные силы. Доза мщения на этот раз большая и такая неожиданная. Как он трогателен, бедный ребеныш...»[34] Все лето Мария с сыном прожила в Швейцарии. Осенью, вернувшись в Париж, она посетила Всемирную выставку, после которой слегла. Лев Вебер увез беременную жену на курорт в Ментон. Сама она излагала историю своей болезни так: «.начала разбаливаться в Швейцарии... Потом Париж, домашние хлопоты, приятная поглощающая парижская суета, начало кое-какой работы, потом окончательное разбаливание, и вот юг и полное инвалидство. Болезнь моя - для меня полная неожиданность. Она пришла в момент начала успокоения: радость иметь другого ребенка, постепенное поправление Степы, мечты о лете в России и об осуществлении задуманных работ - все это начало залечивать наболевшую душу, и радость жизни проснулась с двойной силой. Вдруг такой сюрприз»[35].

Вначале сама художница и ее родные не осознали грозящую опасность. Спасти больную можно было лечением в особых условиях, на это у молодой семьи не хватало денег. Они сняли виллу в Ментоне, хотя необходимо было санаторное лечение. Вебер писал Наталье Поленовой в декабре 1900-го: «Я не могу совсем отчаиваться, нужно много сил на страшное будущее - да и как-то невольно надеешься, видя ее душевно бодрой и сильной, в расцвете своего ума и таланта. Боже, как судьба жестока: только теперь она начала жить полными берегами и сколько, сколько было впереди. Но здесь солнце и весна - и она жива, и подкрадывается надежда»[36].

В феврале 1901 года состояние больной ухудшилось, ее лихорадило, усилился кашель, пропал аппетит. Якунчикова была на седьмом месяце беременности, боялись выкидыша. Муж не отходил от нее ни на минуту. 15 апреля 1901-го родился сын Яков. Настроение больной улучшилось: «Вот наконец дождалась я желанного события. Такое счастье, такое облегчение и такая радость иметь новое живое существо. Прибывают новые силы и бодрость для борьбы с дрянной моей болезнью»37. Матери недолго пришлось наблюдать за малышами. Болезнь прогрессировала. В конце мая муж перевез Машу в швейцарский Лезен, в горный санаторий «Монблан». Здесь обычно стояла солнечная погода, а чистый альпийский воздух буквально творил чудеса. Надеялись, что опытные врачи, хороший уход, прекрасный климат сделают свое дело. Лев Вебер писал родным: «Маша находится в чудных условиях, проводит целый день на большой террасе на 5-м этаже дома, прямо над долиной, так что под глазами прямо спуск, и впечатление, что сидишь на воздухе. Вообще она начинает немного жить, хоть несколько часов в день, а то вот почти два месяца провела в лихорадке... в полной душевной и физической апатии... Вот как Маша проводит день: утром просыпается в 7 часов, пьет кофе в постели; после кофе я ее мою в постели же, причесываю и заплетаю косу (я этому с большим трудом научился, все рвал волосы и раздражал Машу. Теперь я виртуоз, даже частым гребнем с ватой умею). В 9 1/г приходит доктор и за доктором является сердобольная, которая обмывает Машу с головы до ног холодной водой с уксусом, а потом растирает перчаткой и спиртом докрасна. После этой терации Маша укладывается в постель на террасе и остается целый день. После завтрака спит, потом я ей немного читаю, потом опять спит несколько раз до обеда. Вечером вновь обмывание холодной водой с уксусом для понижения температуры.»[38]. От этого времени сохранилась фотография, сделанная Вебером: художница лежит под одеялом на террасе, рядом на столике железная кружка.

И было так, как будто жизни звенья
Уж были порваны... успокоенье
Глубокое... и медленный отлив
Всех дум, всех сил... Я сознавал, что жив,
Лишь по дыханью трав и повилики[39].

Прогноз становился все менее благоприятным, добавлялся постоянный страх за здоровье детей, наследственность которых не внушала оптимизма. Вебер снял дом в пригороде Женевы Шен-Бужери, куда перевез сыновей, а сам вернулся в санаторий к Маше. На него легло все хозяйство. Художница ценила заботу мужа, о чем говорят трогательные строки ее писем: «Макушечка, друг родной, как я грущу за тебя, как тебе трудно одному... Мне кажется, будто это так давно, я перестала что-либо давать тебе - ты потерпи еще, душа, я окрепну, ты увидишь. А Букашка наше совершенство.»[40]. Уже полгода Мария Васильевна жила в санатории. Она страдала физически, тяжело переживала разлуку с любимыми сыновьями. Вебер приглашал к жене лучших врачей, но все усилия были напрасны: «Самое трудное - это ежедневные разочарования: кажется, что вот, вот сегодня приступа не будет и вольно подышим хоть денек - но вот приходит урочное время и вновь Маша дрожит в тяжком ознобе. <.> Мы здесь как заключенные на краю света»[41]. Состояние больной ухудшалось с каждым днем: температура не опускалась ниже 40, в легких появились новые очаги. Вебер боялся отлучиться: «Мне, конечно, очень тяжело ходить одному за Машей, не отлучаясь почти ни минуты, тем более когда ей бывает очень плохо и когда не с кем отвести душу. Но мне еще тяжелее бывает далеко от нее, зная, что она страдает, а я ей не помогаю. <.> Я же люблю Машу и за многие годы сожительства чувствую ее; притом я покойный, медлительный, и Маша говорит, что это успокоительно на нее действует. <.> Я еще не отчаиваюсь, как бы не было бы теперь плохо»[42]. В апреле состояние больной было признано безнадежным, решили перевезти ее в Шен-Бужери. Большой радостью стала встреча с детьми. Мария начала осознавать свое положение. Она не думала о смерти, но готовилась остаток жизни провести в инвалидном кресле: «Последнее время убеждение, что я никогда вполне не выздоровлю, укоренилось во мне. Недавно на меня вдруг начало находить такое отчаяние и раздражение, что я думала, что с ума сойду»[43].

В это время относительно налаженное хозяйство Веберов оказалось в сложной ситуации. Дом, который они арендовали, был выставлен на продажу вместе с землей. Вебер вел переговоры с владельцем. Мария Васильевна писала сестре: «Моя мечта рушится: достать себе клочок земли в России и туда переселиться. Пусть же я употреблю скопленные на это деньги на то, что больше всего к этому приближается, иметь свой оседлый угол»[44]. Больная все больше привыкала к новому дому, муж возил ее в кресле по комнатам, она планировала улучшения. Но зимой начались осложнения. 26 декабря Вебер писал в Россию: «Маше стало заметно хуже: она страшно быстро слабеет, и мы очень беспокоимся. За последнее время она с наслаждением занималась устройством елки, покупкой разных мелочей и т.д. Была счастлива и говорила, что довольна жизнью. Теперь наступил мучительный период, когда равновесие организма нарушается и все ухудшается со всех сторон. Счастье, что даже до сих пор она не сознает своего положения»[45]. Это было последнее письмо о состоянии здоровья художницы.
На следующий день Вебер сообщил: «Сегодня в 2 А часа дня скончалась наша Маша. До последних дней, как она сама говорила, наслаждалась тем возвышенным покоем духа, которого достигла болезнью»[46].

Семья осиротела. Лев Вебер жил лишь воспоминаниями о жене, желанием увековечить ее память и воспитанием сыновей, которых считал продолжением Маши. Они с детства знали, что их мать была великой художницей. Стены дома в Шен-Бужери украшали ее работы. Степан любил рисовать, помнил мать, как учила его буквам, как показывала картинки.

Во время Первой мировой войны Лев Вебер работал врачом в русском госпитале во Франции. В письме Наталье Поленовой он сообщал: «Степа увеличил Машиных сорок, помнишь, и сделал трафарет, и написал фризу для библиотеки моих раненых»47. В итоге старший сын, увлекавшийся живописью и скульптурой, избрал профессию архитектора. Он строил санатории в горах. Его дочь Дениз стала акварелисткой, иллюстратором многочисленных изданий по зоологии. В семье бережно хранили не только творческое наследие Марии Васильевны, но и все связанное с ее памятью. Для родных она навсегда осталась символом непревзойденного таланта и недостижимой красоты.

  1. Дневник М.В. Якунчиковой. 1890-1892 гг. // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность, искусство, археология. М., 1998. С. 493. (Далее - Дневник).
  2. Волошин М.А. Творчество Марии Якунчиковой // Весы. 1905. №1. С. 38.
  3. Там же. С. 32.
  4. Зилоти В.П. В доме Третьякова. М., 2016. С. 195.
  5. ОР ГТГ. Ф. 205. Ед. хр. 31. Л. 1 об.
  6. ОР ГТГ. Ф. 205. Ед. хр. 32. Л. 1.
  7. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12217. Л. 6.
  8. Дневник. С. 475.
  9. Там же. С. 472.
  10. Волошин М.А. Собрание сочинений. Т. 1. М., 2003. С. 42.
  11. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12553. Л. 12 об.-13
  12. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12224. Л. 4.
  13. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12225. Л. 4.
  14. ОР ГТГ. Ф. 205.       Ед.      хр.       19.      Л. 2 об.
  15.  ГТГ. Ф. 205. Ед.      хр.       574.
  16. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 9690. Л. 3 об.-4.
  17. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12223. Л. 2.
  18. Дневник. С. 486.
  19. Там же. С. 489.
  20. Там же. С. 491.
  21. Волошин М.А. Собрание сочинений. Т. 1. М., 2003. С. 61.
  22. Дневник. С. 493.
  23. Поленова Н.В. Мария Васильевна Якунчикова. 1870-1902: Жизнь и деятельность. М., 1905. С. 35.
  24. ОР ГТГ. Ф. 205. Ед. хр. 38. Л. 1-1 об.
  25. Там же. Л. 2 об.
  26. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 9687. Л. 2-2 об.
  27. ОР ГТГ. Ф. 205. Ед. хр. 270. Л. 1.
  28. Там же. Ед. хр. 602. Л. 5.
  29. ОР  ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12232.      Л. 4.
  30. ОР  ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12239.      Л. 6.
  31. ОР  ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12235.      Л. 2 об.
  32. ОР ГТГ. Ф. 205. Ед. хр. 394. Л. 9.
  33. Волошин М.А. Творчество Марии Якунчиковой // Весы. 1905. №1. С. 37.
  34. ОР  ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12240.      Л. 2 об.
  35. ОР  ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12245.      Л. 1-1 об.
  36. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 10112. Л. 3-5.
  37. ОР ГТГ. Ф. 205. Ед. хр. 18. Л. 1.
  38. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 10127. Л. 1-3.
  39. Волошин М.А. Собрание сочинений. Т. 1. М., 2003. С. 144.
  40. ОР ГТГ. Ф. 205. Ед. хр. 7. Л. 1, 2.
  41. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 10137. Л. 2 об.-3.
  42. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 10140. Л. 2 об-3 об.
  43. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12258. Л. 1.
  44. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 12258. Л. 2 об.
  45. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 10161. Л. 1-1 об.
  46. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 10161. Л. 1.
  47. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 10205. Л. 2 об.
Иллюстрации

Иллюстрации

Одуванчики. 1890-е. Фрагмент
Одуванчики. 1890-е
Панно. Дерево, масло, выжигание. 65 × 20,2
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Фрагмент
Сидят: Н.В. Гольштейн, В.В. Якунчикова, В.А. и А.В. Гольштейны. Первая половина 1890-х
Сидят: Н.В. Гольштейн, В.В. Якунчикова, В.А. и А.В. Гольштейны. Первая половина 1890-х
Фотография
© ОР ГТГ. Публикуется впервые
М.В. Якунчикова. 1890-е
М.В. Якунчикова. 1890-е
© ОР ГТГ
В.В. Вульф. 1890-е
В.В. Вульф. 1890-е
Фотография
© ОР ГТГ. Публикуется впервые
М.В. ЯКУНЧИКОВА. Биарриц. Рисунок в письме М.В. Якунчиковой к Е.Д. Поленовой. 1889
М.В. ЯКУНЧИКОВА. Биарриц. Рисунок в письме М.В. Якунчиковой к Е.Д. Поленовой. 1889
© ОР ГТГ
М.В. Якунчикова. Москва. Начало 1890-х
М.В. Якунчикова. Москва. Начало 1890-х
Фотография
© ОР ГТГ
З.Н. Якунчикова с дочерьми. Слева направо: Мария, Зинаида, Вера, Ольга, Зинаида Николаевна. Середина 1880-х
З.Н. Якунчикова с дочерьми. Слева направо: Мария, Зинаида, Вера, Ольга, Зинаида Николаевна. Середина 1880-х
Фотография
© ОР ГТГ
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. За роялем. 1880-е
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. За роялем. 1880-е
Бумага, акварель. 45,5 × 47
© ГТГ
Изображена Вера Васильевна Якунчикова-Вульф
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Париж зимой. 1893
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Париж зимой. 1893
Бумага, пастель, уголь. 53,4 × 43,9
© ГТГ
М.В. Якунчикова-Вебер [1897]
М.В. Якунчикова-Вебер [1897]
Фотография сделана Л.Н. Вебером
© ОР ГТГ
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Восход луны над озером. 1890-е
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Восход луны над озером. 1890-е
Холст, масло. 90 × 70
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Медон весной. Весенний пейзаж. 1890-е
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Медон весной. Весенний пейзаж. 1890-е
Бумага, пастель. 33,3 × 41,2
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Л.Н. Вебер и М.В. Якунчикова-Вебер. Париж. 1898
Л.Н. Вебер и М.В. Якунчикова-Вебер. Париж. 1898. Фотография
© ОР ГТГ
М.В. Якунчикова-Вебер. Подмосковье (Введенское ?). 1897
М.В. Якунчикова-Вебер. Подмосковье (Введенское ?). 1897
Фотография сделана Л.Н. Вебером
© ОР ГТГ
М.В. Якунчикова-Вебер. Верхняя Савойя, Шамони. 1898
М.В. Якунчикова-Вебер. Верхняя Савойя, Шамони. 1898
Фотография, сделанная Л.Н. Вебером, наклеена в альбом, посвященный Степе Веберу
© ОР ГТГ
Записи и рисунок М.В. Якунчиковой в альбоме, посвященном Степе Веберу. Ноябрь 1898
Записи и рисунок М.В. Якунчиковой в альбоме, посвященном Степе Веберу. Ноябрь 1898
© ОР ГТГ. Публикуется впервые
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Степа Вебер. 18 декабря 1898
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Степа Вебер. 18 декабря 1898
Лист из альбома. Бумага, графитный карандаш. 17,1 × 21,7
© ОР ГТГ. Публикуется впервые
Л.Н. Вебер с сыном Степой в парижской квартире. Справа – кроватка, украшенная панно работы М.В. Якунчиковой-Вебер. 10 февраля 1899
Л.Н. Вебер с сыном Степой в парижской квартире. Справа – кроватка, украшенная панно работы М.В. Якунчиковой-Вебер. 10 февраля 1899
Фотография сделана М.В. Якунчиковой-Вебер
© ОР ГТГ
Шкафчик, украшенный панно работы М.В. Якунчиковой-Вебер. 1899
Шкафчик, украшенный панно работы М.В. Якунчиковой-Вебер. 1899
Дерево, масло, выжигание. 51 × 35,5 × 11
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Эскиз к букве Е и Ё для азбуки. 1899
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Эскиз к букве Е и Ё для азбуки. 1899
Бумага, графитный карандаш, акварель, тушь, белила. 31,5 × 26,4
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
М.В. Якунчикова-Вебер с сыном Степой у новогодней елки
М.В. Якунчикова-Вебер с сыном Степой у новогодней елки
Фотография сделана Л.Н. Вебером. 1898
© ОР ГТГ
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Игрушечный городок из дерева. Экспонировался на Всемирной выставке в Париже. 1900
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Игрушечный городок из дерева. Экспонировался на Всемирной выставке в Париже. 1900
Фотография
© ОР ГТГ
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Игрушечный пейзаж (Городок). 1899
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Игрушечный пейзаж (Городок). 1899
Панно. Дерево, масло; выжигание. 31,5 × 40
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
М.В. Якунчикова-Вебер среди родных. 1900
М.В. Якунчикова-Вебер среди родных.
Сидят: М.В. Якунчикова-Вебер, З.Н. Якунчикова, В.Г. Вульф, В.В. Вульф и Б.Г. Вульф.
Стоят: на переднем плане Степа Вебер;
на заднем – А.В. Гольштейн, Г.В. Вульф, Л.Н. Вебер
1900. Фотография
© ОР ГТГ
Вид с балкона санатория в Лезене, где лечилась М.В. Якунчикова-Вебер. Почтовая открытка с записями Л.Н. Вебера. 1901
Вид с балкона санатория в Лезене, где лечилась М.В. Якунчикова-Вебер. Почтовая открытка с записями Л.Н. Вебера. 1901
© ОР ГТГ
М.В. Якунчикова-Вебер в санатории Лезен (Швейцария). 1901
М.В. Якунчикова-Вебер в санатории Лезен (Швейцария). 1901
Фотография сделана Л.Н. Вебером
© ОР ГТГ
Степа и Яша Веберы. 1903
Степа и Яша Веберы. 1903. Фотография
© ОР ГТГ. Публикуется впервые
З.Н. Якунчикова. 1905
З.Н. Якунчикова. 1905. Фотография
© ОР ГТГ. Публикуется впервые
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Сорока. 1890-е
М.В. ЯКУНЧИКОВА-ВЕБЕР. Сорока. 1890-е
Бумага, акварель. 14,3 × 31,2
© Музей-заповедник В.Д. Поленова
Могила М.В. Якунчиковой-Вебер, Л.Н., С.Л. и Я.Л. Веберов в Шен-Бужери. 2000-е
Могила М.В. Якунчиковой-Вебер, Л.Н., С.Л. и Я.Л. Веберов в Шен-Бужери. 2000-е. Фотография
© ОР ГТГ

Вернуться назад

Теги:

Скачать приложение
«Журнал Третьяковская галерея»

Загрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в App StoreЗагрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в Google play