Зеленая дверь в искусство
Из многочисленных лондонских заведений, где любили проводить досуг представители художественных объединений, пожалуй, наиболее примечательным был клуб «The Colony Room», просуществовавший около 60 лет и закрытый в 2008 году. Писатель и радиоведущий Зиновий Зиник вспоминает о том времени, когда в клубе «Колони» в районе Сохо собирались знаменитости: здесь черпали вдохновение многие художники «Лондонской школы», в числе которых был Фрэнсис Бэкон, чей 100-летний юбилей отмечался в октябре 2009 года.
Цензура, как известно, зачастую не столько подавляет искусство, сколько провоцирует артистический ум на создание новых необычных форм и приемов - в обход цензурных ограничений. Точно так же новый стиль в жизни и в искусстве возникает, когда общество навязывает новые, более строгие правила поведения на публике. Возникновение артистической группы, известной как «Лондонская школа», связано с нелепыми законами времен Первой мировой войны о лицензиях на продажу алкоголя в общественных заведениях в Англии: чтобы солдаты не спивались, пабы днем закрывались часа на три до вечера. Эти законы просуществовали - к удивлению иностранных туристов - чуть ли не до конца 1990-х годов. Звенел колокольчик, и под громогласный рев бармена - «Леди и джентльмены, ваше время истекло!» - толпа завсегдатаев Сохо оказывалась на тротуаре, выброшенная из паба на произвол алкогольной судьбы.
Однако, если бы не этот нелепый перерыв в работе пабов, не было бы и легендарного клуба «Колони» в лондонском Сохо. Закон можно было обойти, открыв частный клуб. Им могло стать любое помещение, и в 1948 году предприимчивая и сообразительная Мюриэл Белчер сняла пустующую однокомнатную квартирку над рестораном на улице Dean street и превратила ее в «послеобеденный питейный клуб».
Сохо - пресловутый символ всего подозрительного и злачного, подпольного и одновременно брутального в своей открытости - сам по себе магический остров. Тут селились все на свете: эмигранты - от французских гугенотов и испанских евреев до итальянских анархистов и Карла Маркса собственной персоной. Тут до сих пор сомнительные заведения соседствуют с религиозным центром или детским садом, еврейская кошерная столовка или семейная итальянская колбасная - дверь в дверь с казино. Тут живут и работают, тут функционируют главные просмотровые и киномонтажные студии Лондона, агентства шоу-бизнеса и, конечно же, пабы, рестораны, клубы. Завсегдатаи относятся к этому кварталу как к своей деревенской улице, циркулируя между двумя-тремя легендарными заведениями - пабами The French и The Coach & Horses или ночным клубом Gerry’s. Места эти едва изменились с 1950-х, когда некоронованным королем Сохо был Фрэнсис Бэкон - здесь все идеально соответствовало его темпераменту.
С самого начала у клуба «Колони» была репутация экзотического даже по тем временам заведения. Я еще застал дешевые бамбуковые шторы, отделявшие входную дверь от барной стойки. Стиль этот связан с несколько загадочной личностью самой Мюриэл Белчер - женщины, судя по фотографиям, с внешностью бледнолицей вороны, с горящим взором (ее легендарный портрет - «Сидящая женщина» Фрэнсиса Бэкона - был продан в 2007 году на аукционе Sotheby’s за десять с лишним миллионов фунтов, с презентацией в клубе «Колони»). Она умерла в 1979 году, и с этого момента ее лицо смотрело на вас с бесчисленных фотографий на стенах, а над стойкой бара у окна, сверкая черной лакированной кожей, висел на крючке баул незабвенной Мюриэл Белчер. О ее частной жизни практически ничего не известно.
Я разузнал лишь, что Мюриэл Белчер сбежала шесть десятков лет назад в Лондон из родного Бирмингема, где ее отец, родом из богатого семейства португальских евреев, был преуспевающим театральным антрепренером. Первые годы при Мюриэл всегда находилась ее ямайская любовница Кармел: не отсюда ли «колониальность» в названии клуба - Colony?
В начале 1950-х Фрэнсис Бэкон был уже знаменит в узких кругах своими полотнами, на которых человеческое тело как будто украдено из кровавых подвалов анатомического театра.
В то время у него еще не было миллионов и всемирной славы, но зато масса гениальных друзей и богатых приятелей. Мюриэл заключила с ним договор: он будет приводить в клуб толпы своих влиятельных знакомых, а взамен может выпивать бесплатно.
Моим гидом в этом мире оказался в 1980-е годы Джеймс Берч - коллекционер живописи и владелец (вместе с приятелем) авангардной галереи Birch & Conran на той же Dean Street, дверь в дверь с клубом «Колони». В 1988 году Джеймс, обладающий уникальным даром создания необычных выставок, сумел организовать ретроспективу Фрэнсиса Бэкона в перестроечной Москве (вслед за этим он умудрился в 1991 году устроить выставку Гилберта и Джорджа). Джеймс попросил меня помочь с российской версией каталога и подал идею интервью с Фрэнсисом Бэконом для Русской службы Британской радиовещательной корпорации (Би-би-си): я тогда был редактором и ведущим радиообозрения «Уэст-Энд».
Интервью в галерее The Marlborough началось не слишком удачно. В связи с темой России Бэкон заговорил о своей пресловутой одержимости Маяковским и фильмом Эйзенштейна «Броненосец "Потемкин"», откуда кричащий рот гувернантки с детской коляской перекочевал на многие его полотна. Впрочем, все это хорошо известно. Но мой вопрос о символизме свастики на одном из полотен его триптиха «Распятие» был воспринят Бэконом как идеологическая провокация: он решил, что я, представляющий в тот момент Би-би-си, пытаюсь заманить его в ловушку и приписать его, архианархиста, к лагерю консерваторов-антисоветчиков, чуть ли не фашистов (он, Бэкон, якобы испытывает извращенную тягу к нацистской символике), и таким хитроумным образом подорвать успех его выставки в Москве. Все это не мешало Бэкону периодически доливать наши стаканы с виски. Чтобы хоть как-то разубедить Бэкона в его подозрениях на мой счет, я стал рассказывать ему о своем московском прошлом и смешные истории про мои первые годы в Лондоне. В ответ он поведал мне все легендарные истории о собственном детстве - об отце-тиране, хлеставшем его кнутом за сексуальные эскапады с парнями из конюшни. Бэкон, иммигрант из Ирландии, открыто говоривший о своей гомосексуальности в то время, когда это было уголовно наказуемым преступлением в Англии, всегда склонен был считать себя бунтарем и парией.
Когда по ходу нашего разговора с Бэконом бутылка виски («The Famous Grouse») была прикончена, я был приглашен вместе с Джеймсом Берчем в легендарную зеленую комнату. Если Сохо - остров, то клуб «Колони» - особая республика на этом острове, со своими законами, ритуалами, тотемами и табу. У каждого из завсегдатаев баров Сохо есть в запасе своя история про «Колони», но не каждый был в него допущен. Прежде всего надо найти туда вход - зеленую дверь в малозаметном просвете между двумя итальянскими ресторанчиками. Зеленая дверь ведет на зеленую лестничную клетку с двумя крутыми пролетами. За еще одной зеленой дверью - тесная комната, вся, естественно, зеленая, где треть помещения занята барной стойкой, с парой диванов вдоль стен, с зеркалами, фотографиями и картинами. Зеленый цвет бара «Колони» - цвет зеленого змия в России, бильярда в Англии и ипподрома в Ирландии - начинается со входа и продолжается до уборной.
Именно в «Колони» Джеймс Берч подписал контракт с Бэконом на организацию выставки в Москве. Впервые Джеймс услышал о «Зеленой комнате в Сохо» еще подростком из уст самого Бэкона - он был другом родителей Джеймса. Истории об этом клубе казались настолько захватывающими, что в воображении Джеймса этот бар выглядел гигантским помещением с толпами эксцентричных гениев. Однако, попав туда впервые, он был шокирован. Сюрреализм всегда был стилем общения в кругу завсегдатаев «Колони». На его глазах однажды в бар с трудом добралась по крутой лестнице жена владельца соседнего ночного клуба Gerry’s. Она споткнулась и вывихнула ногу. Фрэнсис Бэкон потребовал от нее обнажить ногу целиком, чтобы, как он утверждал, запомнить багрово-синие колеры распухшего сустава и потом использовать их в своих полотнах.
Шокирующие анатомические подробности всегда были неотъемлемой частью фольклора этой компании. Все обитатели «Колони» знают историю о том, как Бэкон свалился с крутой зеленой лестницы этого заведения. По одной из легенд, у него выскочило из орбиты глазное яблоко, и он вправил его обратно большим пальцем; по другой - это был не глаз, а нос: он сдвинулся набок, и Бэкон ударом кулака «вставил» его на место. Эти апокрифические детали соответствовали духу и стилю его живописи, колеры которой соответствовали его фамилии. Связи с сюрреализмом не ограничивались анекдотами. Фрэнсиса Бэкона привел в «Колони» поэт-сюрреалист Брайан Хауард, друг Нэнси Кунард, чье имя прочно ассоциируется с движением сюрреалистов в Англии. Позже, в 1960-е - 1970-е годы, одним из завсегдатаев «Колони» стал Джордж Мелли - не столько исполнитель блюзов, сколько автор книг по истории сюрреализма.
Каждый тут, включая Бэкона, считал себя патриотом Сохо и одновременно своего рода иностранцем в собственной стране. Недаром именно общий приятель Рональд Китай стал (вслед за приятелем Бэкона - Патриком Хероном) пропагандировать в своих манифестах группу собутыльников из клуба «Колони» как «Лондонскую школу». Трагическая в своем роде фигура, Рональд Китай (он покончил жизнь самоубийством) - американец в Лондоне - интерпретировал свое еврейство как символ чужака и вечного парии и отождествлял этот романтический статус с ролью художника в обществе и, в частности, с артистической коммуной в Сохо. Одна из стен «Колони» была закрыта гигантским полотном Майкла Эндрюса - групповым портретом главных протагонистов в истории «Лондонской школы». Из них Люсьен Фрейд и Франк Ауэрбах - евреи из Вены и Берлина, Бэкон - ирландец, а родители Леона Кософфа - из России. Однако (независимо от своего этнического происхождения и крайне разных живописных стилей) их всех объединяло одно: любовь к выпивке и разговорам.
Историю клуба «Колони» можно приблизительно разделить на три эпохи. Послевоенные годы, вплоть до начала 1970-х, были годами диктатуры Мюриэл Белчер, годами мифа и культа Фрэнсиса Бэкона с его кругом любовников, партнеров, соратников и друзей. Многие из них совершенно необъяснимым образом становились его врагами или предавались анафеме вроде легендарного фотографа, фотохроникера жизни Сохо той эпохи Джона Дикина (a propos, сделанные им фотографии Бэкон нередко использовал в начальной стадии работы над портретами), или бывшего телеведущего Даниэля Фарсона, ставшего хроникером ежедневной жизни самого Бэкона. Атмосфера 1970-х с ее плохо переваренными Марксом и Фрейдом, замаринованными в стакане виски или водки с тоником, была закодирована в трагикомической еженедельной колонке Джеффри Бернарда и фотокнигах его брата Брюса. Колонка Джеффри в журнале «Спектэйтор» под названием «На дне» по своей интонации сравнима с прозой Венички Ерофеева и стала сюжетом пьесы Кита Уотерхауза на сцене одного из театров в лондонском Уэст-Энде.
«Колони» во все эпохи был бастионом политической некорректности. Бэкон называл Мюриэл «мамочкой».
В ответ она называла Бэкона «дочурка» или еще более интимно и неприлично - «cunty». Такая вот семейная близость. Каждое второе слово у Мюриэл было матерным, и с тех пор в «Колони» утвердилась традиция матюгаться и шокировать посетителей, проверять их, так сказать, на вшивость. Это была смесь мальчишеской задиристости и раблезианского остроумия. «Ты оставляешь за дверью все комплексы» - так сам Фрэнсис Бэкон сформулировал то ощущение свободы, которое он испытывал каждый раз, когда открывал заветную зеленую дверь.
Эта атмосфера абсурдистского декаданса и иронии изменилась со смертью Мюриэл, когда на трон (высокий табурет рядом с дверью у стойки бара) владельца клуба взошел бывший бармен Мюриэл, ее протеже и наследник Иен Боард (его багровый гигантский нос напоминал гнилую свеклу, и его колеры тоже, как я понимаю, были использованы в палитре Бэкона). Когда я 20 лет назад впервые вступил в этот зеленый зверинец, Иен тут же стал называть меня попеременно то Miss Russia, то Mr. Russia, пока я не заметил, что Россия не меняет своего пола каждую неделю. Он расхохотался, и мы стали друзьями. При всей своей гротескности и показной грубости Иен был добрейшим существом, он не афишировал акты благотворительности и помощи бездомным старикам и детям-сиротам. Однако в своем поведении Иен оказался клоунской пародией на Мюриэл Белчер: та была высокомерна и остроумна, он же грубил и вел себя на публике беспардонно. Тем не менее в его поведении усматривался особого рода эгалитаризм. Ему было наплевать, откуда вы, громкое ли у вас имя или нет. В те годы в комнатушке «Колони» толпились вместе владелец порншопа и организатор конференций по искусству, представитель церковного совета и панк-активист, троцкист и тори, заседавший в парламенте.
Тот же дух «аристократического эгалитаризма» держался и при Майкле Воджасе: он, по традиции, «унаследовал» клуб как бессменный бармен Иена Боарда. Талантливый художник и фотограф Майкл Воджас (его родители были эмигрантами из Польши) сумел привлечь новую генерацию артистической богемы. Джеймс Берч привел в «Колони» Дамиена Херста (он в ту эпоху подрабатывал ассистентом в галерее Anthony D’Offay), и Майкл Воджас стал культивировать всю плеяду новых имен - от Трэйси Эмин, Сары Лукас и сестер Вильсон до пестрой толпы балетных танцоров, артистов перформанса и рок-музыкантов. Майкл придумал специальные вечера, когда именитые художники работали за барной стойкой. Это был своего рода театральный акт. Проницательный хроникер этой эпохи назвал новую моду «ретро-богемностью». Однако при всей загульности каждый умудрялся работать с невероятной продуктивностью, что было, впрочем, в традициях «Колони»: Фрэнсис Бэкон, как известно, ежедневно брался за кисть с шести утра и работал в своей мастерской до полудня, после чего отправлялся как на работу в «развратное» Сохо.
Менялись поколения, но биологический вид и тип поведения членов клуба «Колони» оставались неизменными. Эпатаж всегда был главным оружием. Когда я впервые привел в «Колони» своего друга, одного из основателей соцарта - Александра Меламида, в тот час перед барной стойкой стоял лишь один человек. Майкл Воджас стал знакомить нас, и этот не слишком трезвый член клуба назвал себя Дамиеном - Дамиеном Херстом. Я представил ему Меламида, упомянув, конечно же, соцарт. «Socks-Art?»[1] - переспросил Херст, как бы не расслышав. Трудно поверить, что Херст, всегда внимательно и расчетливо следивший за новыми тенденциями в искусстве, никогда не слышал о соцарте в ту эпоху 1980-х, когда о Комаре и Меламиде говорил весь Нью-Йорк. Он, однако, предпочел маску надменной неосведомленности и высоколобого презрения, что, с его точки зрения, было в традициях «Колони».
Но дело не только в традиционном вербальном эпатаже. Трудно не увидеть явной визуальной переклички между художниками «Лондонской школы» и теми, кто пришел в клуб полстолетия спустя - генерацией Young British Artists. Тут - общая для обоих поколений одержимость темой смерти и мировых катастроф. Фаталист и игрок, Фрэнсис Бэкон не верил в жизнь после смерти. «Когда я умру, засуньте меня в помойный мешок и бросьте в канаву», - сказал он однажды Иену Боарду (как бы соблюдая это посмертное желание, «колонисты» никогда не отмечали годовщину смерти Бэкона. Общие мотивы коррумпированности духа и плоти прослеживаются от беспощадного анализа умирающего тела в полотнах Люсьена Фрейда и Бэкона до туш животных в формалине Дамиена Херста, или физиологических откровений Трэйси Эммин, или пародийно-порнографических скульптур Сары Лукас. А торжество и убожество ежедневной реальности лондонского ландшафта у Леона Кософфа как будто отыгрываются визуальным эхом в проектах с «собесовскими домами» у Кита Ковентри (я упоминаю лишь несколько из десятков имен тех, с кем сталкивался в «Колони»).
С годами показная агрессивность и склонность шокировать новых посетителей клуба стали чуть ли не тягостной обязанностью. Последний возмутительный акт неприличного поведения продемонстрировали - в традициях «Колони» - акционисты иностранного происхождения. После 60 лет своего существования клуб закрывался, и на прощальную рождественскую вечеринку 2008 года я привел своих старых знакомых Александра Бренера (из России) и Барбару Шурц (из Австрии). Зеленая комната набилась битком - это было некое подобие похорон с пьянством до потери сознания, с сентиментальными объятиями, с хоровым пением и слезами по распавшемуся братству.
Неожиданно пьяный гул сменился мертвой тишиной. Я огляделся и к своему ужасу увидел, что Барбара Шурц сбросила с себя шелковые штаны и совершенно голая полезла на каминную полку. Едва удерживая равновесие, она присела, раздвинула колени и пустила струю в ловко и аккуратно подставленный Бренером бокал. Публика сначала ахнула, зашикала, загудела, а потом стала окружать - явно с агрессивными намерениями - иностранных скандалистов. Бренер и Шурц поспешно удалились, а я, нетрезвый и злой, обратился к толпе с речью. Клуб «Колони» когда-то был бастионом толерантности по отношению ко всему, что вызывало бешенство и возмущение - и в жизни, и в искусстве - у благопристойной публики. Реакция собравшихся в тот вечер на возмутительный, что и говорить, акт Бренера и Шурц стала в действительности прощальным освистыванием всего того, что отстаивали основатели клуба «Колони». «Леди и джентльмены, ваше время истекло!» - вот что это значило.
Зеленая дверь закрылась у нас за спиной навсегда.
- Socks означает по-английски «носки».
Холст, масло. 84 × 67,5. Частное собрание.
© The Estate of Francis Bacon
Слева направо: Тони Бевин и художники Люсьен Фрейд, Фрэнсис Бэкон, Франк Ауэрбах и Майкл Эндрюс
The John Deakin estate
The John Deakin estate
Холст, масло. 165 × 142.
© The Estate of Francis Bacon
Холст, масло 198 × 142. Частное собрание (Мадам Булуа, Париж). Штеделевский институт искусства и городская галерея, Франкфурт-на-Майне.
© The Estate of Francis Bacon
Фото: Мюриэл Белчер. Фрэнсис Бэкон пользовался этой фотографией при работе над ее портретом
The John Deakin estate
Холст, масло. 198 × 147,5. Частное собрание. Фото: Prudence Cuming Associates
© The Estate of Francis Bacon
Холст, масло. The estate of Michael Andrews
Постоянные члены клуба «Колони» (слева направо): Джеффри Бернард, журналист и легендарный повеса; фотограф и хроникер клуба «Колони» Джон Дикин; Генриетта Мораэс, бывшая модель Фрэнсиса Бэкона; фотограф Брюс Бернард; хозяйка заведения Мюриэл Белчер с Люсьеном Фрейдом. Фрэнсис Бэкон сидит перед Белчер, а рядом с ним – Кармел, подруга Мюриэл. Между ними – бармен Йeн Боард, хозяин клуба «Колони» в 1979–1995 годах.