Все ново, и все волнует!

Судьба замечательного русского художника Николая Ивановича Фешина (1881—1955) сложилась подобно судьбам многих его соотечественников, которые по разным причинам, в силу тех или иных обстоятельств, вскоре после Октябрьской революции 1917 года оказались на чужбине. Это случилось с Константином Сомовым, Константином Коровиным, Михаилом Ларионовым, Наталией Гончаровой, Марком Шагалом, Юрием Анненковым, Давидом Бурлюком и сотнями других мастеров отечественного искусства, музыкантов, литераторов, актеров, философов... Оказавшись в эмиграции, они не утратили связи с культурой России, ее традициями, пронеся через всю жизнь верность своим историческим корням.

О Николае Фешине написана фундаментальная изданная в этом году монография, автором которой является последовательный, одержимый творчеством блестящего живописца, графика, скульптора казанский искусствовед Галина Тулузакова, собравшая и обобщившая исчерпывающий материал о его многогранном наследии.

Конечно, талант, художественная ценность, духовная и эстетическая наполненность произведений большого мастера неисчерпаемы. Об этом свидетельствуют работы первого биографа Фешина, его близкого друга Петра Дульского, статьи и воспоминания современников и учеников, высказывания и оценки скульптора Сергея Коненкова, режиссера Алексея Попова, искусствоведа Петра Корнилова, живописцев Николая Никонова и Петра Котова. В этом ряду опубликованных работ о нем особо отметим и очерк Софьи Каплановой в сборнике документов, писем и воспоминаний о художнике, напечатанном в Ленинграде в 1973 году.

Фешин рано обрел известность и признание не только на родине, но и за рубежом, его справедливо сравнивали с крупнейшими мастерами европейского и русского искусства начала двадцатого века.

Выпускник Казанской художественной школы и Высшего художественного училища при Российской Императорской академии художеств, занимавшийся в мастерской Ильи Репина, он всегда привлекал внимание, по словам Н. Никонова, своей «сверхтехничностью в искусстве».

Каждая выставка произведений Николая Фешина становилась явлением, открытием, как и нынешняя экспозиция в Инженерном корпусе ГТГ. Так, наряду с известными отечественной публике работами мастера, здесь впервые представлены картины и этюды из частных собраний и музеев США. В роли одного из инициаторов их показа и организаторов выставки выступил московский коллекционер и меценат Андрей Филатов, ревностный ценитель творчества художника, которого Репин, как вспоминал Евгений Кацман, считал «лучшим современным живописцем».

Конечно, эта экспозиция — открытие новых сторон и особенностей уникального таланта Фешина, которого по привычке, следуя фактам творческой биографии мастера, называют учеником Репина, как это делали его современники. Несомненно, определенное влияние своего наставника по Академии Фешин на себе испытал. Однако, на наш взгляд, куда более заметным и сильным для него увлечением была живопись Василия Сурикова. Но ни тот, ни другой не оказали решающего воздействия на формирование и развитие представления молодого Фешина о собственной, во многом новаторской концепции создания живописного образа, связанной не только с сенсорной стороной, но и с техникой и технологией творческого процесса.

Его нередко сравнивали и с Абрамом Архиповым, и с Филиппом Малявиным, и с Валентином Серовым, реже упоминали о некоей близости в понимании живописных задач с Михаилом Врубелем, хотя и для этой версии можно найти достаточно убедительные аргументы. Действительно, первые самостоятельные работы Фешина несут на себе печать определенной близости живописно-пластическим, колористическим и композиционным приемам, присущим и Репину, и Сурикову, как, например, в ряде портретов отца, в том числе и в одном из представленных на московской выставке, угадывается суриковская мощь, сила и размах. Есть здесь и полотна, особенно детские образы, прежде всего портреты дочери художника Ии, воспринимаемые как парафразы ряду аналогичных блестящих произведений Валентина Серова. В них присутствует внутреннее озарение, открытость миру, чувство особого восторга. По эмоциональному состоянию, свето-теневой и колористической партитуре они созвучны лучшим детским образам, созданным Серовым.

Фешин работал в разных видах и жанрах искусства, он занимался книжной, журнальной и станковой графикой, пробовал свои силы в сценографии и скульптуре, являлся виртуозным рисовальщиком, но истинной его стихией и призванием была живопись. Он много времени уделял материалу, технологии разработки своей системы цветовидения и подготовки грунтов, сохраняющих живые, чистые краски, исключающие случайные блики. Вместе с тем, Фешин говорил своим ученикам: «Чтобы писать, нужно уметь рисовать». В его рисунках чувствуется конструктивность построения композиции, изображения головы и рук модели; он как бы создает незримый каркас, который обеспечивает определенную скульптурность передачи облика персонажа, позволяющую ему рисовать и писать натуру с обезоруживающей убедительностью.

Он находит необычные, сложные точки, с которых строит пространственные проекции зримого объекта, показывая его в неожиданных ракурсах, позволяющих словно обходить модель с разных сторон, как скульптуру. Эти открытия, которыми он обязан глубокому изучению рисунков старых мастеров, в том числе любимого им Гольбейна, художник органично вводит в живописную ткань своих холстов.

Несмотря на широту интересов и жанровый диапазон, Николай Фешин, безусловно, прежде всего неповторимый мастер портрета. Отдавая должное его жанровым произведениям (таким, как представленные на выставке «В бондарной мастерской» или «Черемисская свадьба»), отдельным пейзажам и натюрмортам, заметим все же, что портрет не просто превалирует в творчестве живописца, а является вершиной воплощения его уникального таланта. Неслучайно среди ранних работ мастера, неоднократно экспонировавшихся на выставках Товарищества передвижных выставок в Петербурге и Москве, на выставках за рубежом, в Германии и Франции, именно портреты кисти Фешина всегда были в центре внимания зрителей и критики. Напомним, что уже в конце 1900-х годов в Мюнхене его портрет «Дама в лиловом» был отмечен золотой медалью. Поездки по Европе обогатили чувствительную натуру, расширили эстетический кругозор и дали мощный импульс новому видению художественных задач. И если в работах рубежа 1890—1900-х годов и отдельных произведениях более позднего времени мы находим еще определенную связь с традициями и живописной стилистикой Сурикова и Репина — он пишет еще плотно, с напором и внутренней силой, — то уже с начала 1910-х поверхность его картин и сама изобразительная трактовка образной драматургии обретает новые, неповторимые качества. Художник порой отказывается от использования такого традиционного инструмента, как кисть, пользуясь преимущественно мастихином, краска кладется на холст тонким, почти прозрачным слоем, что придает его картинам особую воздушность и музыкальность. Фешин работает мастихином, подобно тому, как скульптор — стеком или резцом, создавая объемную форму. Он унаследовал это удивительное чувство пластики, возможно, от отца — ремесленника, резчика по дереву. Неслучайно, покинув пределы России в 1923 году, уже будучи в США, в своем новом пристанище, в Таосе, он, испытывая некую ностальгию, украшает свое жилище резной деревянной мебелью собственного изготовления, которая напоминает ему о Родине, о детстве.

Однако, вернемся к портретным образам, представленным на московской выставке в Третьяковской галерее, прежде всего к абсолютным шедеврам этого жанра, и попробуем еще раз проследить трансформацию образного мышления, техники живописи. Фешин не мог не экспериментировать, поскольку всегда стремился не к оригинальности как таковой, не следовал капризной и изменчивой моде, а искал свой особый стиль, собственную систему координат. Его индивидуальность проявлялась буквально во всем, он был заметной, яркой и признанной личностью в искусстве. У него образовался свой круг заказчиков и поклонников. И все же художник изначально отдавал предпочтение в выборе моделей близкому кругу родных и друзей. Он неоднократно обращался к одним и тем же персонажам, благодаря чему достигал в портрете проникновенной глубины и редкой психологической выразительности. Фешин блестяще писал лица и руки своих моделей; выполненные им работы обладали как убедительным внешним сходством с портретируемыми, так и непревзойденными личностными характеристиками людей, к которым он испытывал особые чувства и привязанность. Таковы портреты Надежды Сапожниковой, ученицы художника, жены Александры, Вари Адоратской, дочери друзей семьи, Натальи Кротовой, выпускницы Казанской художественной школы, художника Павла Бенькова, с которым он вместе преподавал в Казанской художественной школе, Николая Евреинова, автора замечательной книги «Оригинал о портретистах», портреты Давида Бурлюка и его супруги Маруси, портрет гравера Уильяма Уотта и, конечно же, портреты дочери Ии. Одни из этих произведений были написаны до отъезда в Америку, другие — сразу же в первое время пребывания за океаном. Независимо от датировки создания и некоторой разницы живописных приемов, все они обладают особой фешинской интонацией и образной содержательностью.

Сравнивая вышеназванные портреты художника с произведениями его современников, мы находим несомненные общие черты, которые объединяют русских мастеров начала XX века в их отношении к внутреннему миру моделей, в психологической обрисовке их характеров и судеб. Немалое сходство заметно, например, даже при беглом сравнении портрета С.П. Дягилева с няней кисти Леона Бакста с портретом Давида Бурлюка с серьгой в ухе, написанным Фешиным, хотя первый изображен справа налево, а второй — слева направо. В фешинском портрете, как в зеркале, угадывается абрис и композиционное решение дягилевского образа, созданного Бакстом почти на двадцать лет раньше, в 1906 году. Близость трактовки этим не ограничивается, поскольку она диктовалась не столько формальными задачами, сколько отношением к личностям своих персонажей, к их артистическим натурам. В облике одного и другого есть особая демонстративность позирования, чувство подчеркнутого превосходства над окружающими, работы на публику. Но, как отмечалось ранее, Фешин придавал большое значение изображению рук своих персонажей, о чем свидетельствует и портрет Бурлюка, где жесты весьма красноречиво дают понять зрителю о самовлюбленности и самоуверенности персонажа, о значительности представленной личности. Конечно, перед нами разные характеры, но трактуемые как в одном, так и в другом случае под вполне определенным углом зрения.

И все же вернемся к параллелям между фешинскими и серовскими моделями, достаточно ясно прослеживаемым при сопоставлении женских и детских портретов двух мастеров. Вспомним портреты знати, представителей высшего света, русской аристократии, написанные с гениальной виртуозностью Валентином Серовым, ставшие еще при жизни выдающегося живописца классикой отечественного и мирового искусства. Среди них особо отметим портреты Николая II, княгини Орловой, князя Феликса Юсупова. Несомненно, работая над образами своих персонажей, Николай Фешин вдохновлялся шедеврами Серова, при этом упорно стремясь оставаться самим собой, следовать собственному пониманию и отношению к решению живописно-пластических и образных задач. При явной близости композиционно-пространственных построений, использования эффектных поз и ракурсов, отдельных аксессуаров Фешин изображал иных по социальному происхождению персонажей. Такие созданные им портреты, как гувернантки дочери за чаем (миссис Крэг), мадемуазель Жирмонд за маникюром или Н. Сапожниковой за роялем, жены Александры Фешиной у зеркала или мадам Стиммель, живо напоминают о сходстве с приемами, характерными для Серова. Однако присущий Серову аристократизм — драматургическая парадность, торжественные позы, подчеркнутое великолепие антуража — уступает в творчестве Фешина место своеобразной поэтико-музыкальной аранжировке, которая задает эмоциональную интонацию портретов-картин фешинской кисти и сильнее всего, пожалуй, отличает их от произведений Серова — одного из тех, кто мог бы по праву считаться его кумиром. Если Серов подчеркивал в деталях антуража и интерьера принадлежность своих героев к высшему свету, то Фешин, напротив, импрессионистически словно растворял среду обитания своих моделей, лишь перечисляя отдельные ее признаки, создавая таким образом атмосферу интимности, тихой поэзии вокруг них. Серовская статуарность в работах Фешина фактически отсутствует, да и упомянутые персонажи едва ли могли на это претендовать, но здесь есть удивительная подвижность темпераментного мазка, вибрация воздуха и света, придающие полотнам мастера удивительное очарование. И вновь напомним о руках моделей, столь остро характеризующих изображенных барышень и дам, подчеркивающих хрупкость и изменчивость женской натуры и эмоциональных состояний, запечатленных звонкими чистыми красками художника. Фешину свойственен особый психологизм в передаче настроений позирующих ему людей, что так остро ощущается, конечно, и в автопортретах мастера. Все ранее отмеченные особенности живописной палитры Фешина как бы аккумулировались в портрете гравера У. Уотта, впервые показанном московскому зрителю. Наверное, эта выставка была бы не вполне многогранным отражением таланта художника, не будь на ней блестяще написанных ню, обнаженных, при взгляде на которых у кого-то возникнут ассоциации с натурщицами Огюста Ренуара, Эдгара Дега, Зинаиды Серебряковой...

Отдельного упоминания заслуживают немногочисленные натюрморты живописца, в которых также чувствуется подлинный блеск его таланта.

Заметное место в экспозиции заняли работы американского периода творчества Фешина. В них видно, как меняется палитра мастера в новых условиях. В живописи он все больше вынужден ориентироваться на художников юго-западной американской школы, в которой превалировали историко-этнографические сюжеты и образы. Но все равно его палитра остается такой же самостоятельной и неповторимой, не зависящей от художественного рынка, воли и вкусов заказчиков и поклонников. Да, он мог работать и на угоду публике, учитывая вкусовые предпочтения покупателей, поскольку содержание поместья в Таосе, расходы на лечение заболевания легких (по официальной версии, из-за этого он, наверное, и вынужден был покинуть Россию) требовали немалых средств. Он был и оставался до конца своих дней высокотехничным мастером, уровень профессиональной культуры которого являлся незыблемым показателем и критерием высокого искусства.

Николай Иванович Фешин был и ушел из жизни художником с русской душой, личностью, наделенной большим природным талантом, блестящим рисовальщиком и живописцем, творчество которого выдержало испытание временем, заняло достойное место в истории искусства двадцатого века.

Фото (репродукции картин): Черномашенцев Владимир, HalloART.ru

Вернуться назад