Воспоминания о Марке Ротко

Ирвинг Сандлер

Рубрика: 
ВЫСТАВКИ
Номер журнала: 
#2 2010 (27)

Выставка тринадцати великих произведений Марка Ротко (1903-1970), открывшаяся 23 апреля 2010 года в московском Центре современной культуры «Гараж», пробудила воспоминания о моей дружбе с художником. Экспонируемые абстрактные полотна относятся к разным периодам его творчества, начиная с «мультиформ», созданных в 1949 году, когда Ротко заявил о себе как о вполне сложившемся художнике, и заканчивая глубоко трагичным «Пейзажем», написанным в 1970-м. В молодости мне, начинающему критику, посчастливилось наблюдать воочию за эволюцией абстракционизма Ротко - с 1956 года, когда мы познакомились, и до последних дней его жизни. Я записал шесть интервью с рассуждениями Ротко о творческих мотивациях и идеях.

В конце 1950-х мы частенько виделись в сквере нью-йоркского Музея современного искусства (МОМА) недалеко от мастерской Марка. Иногда отправлялись перекусить в соседний китайский ресторан или сидели в кафе за чашкой кофе. Ротко не всегда охотно говорил о своей работе. Порой ему важнее было услышать мое мнение о его творчестве, узнать, каковы мои ощущения. Это Марка действительно интересовало. Он мог неожиданно уйти в себя, полностью погрузиться в свои мысли и отрешиться от происходящего, но временами становился общительным и оживленным, заигрывал с покровительственным видом с моей женой Люси, называя ее «блондинкой».

Внешний вид Марка казался мне забавным. Бытует мнение, что авангардисты должны выглядеть растрепанно и диковато. Среди моих знакомых молодых художников такого не наблюдалось, разве что некоторые из них казались слегка небрежными. Ротко же всегда одевался подчеркнуто строго и на публике вел себя, как истинный буржуа. Думаю, он хотел развенчать существующий стереотип «безумного художника».

Марк считал себя изгоем, и его отчуждение было столь велико, что влиять на поведение богемы он, конечно, не мог.

Впервые увидев полотна Ротко, я был глубоко потрясен. Они до сих пор вызывают во мне благоговейный трепет, а ведь я видел его работы гораздо чаще, чем творения других художников-абстракционистов. В течение вот уже 30 лет я работаю в библиотеке лондонской Галереи Тейт и по вечерам, как правило, захожу в зал, где выставлены большие панно Марка, созданные для Сигрем Билдинг в Нью-Йорке. Эти отталкивающие красно-серые полотна превращают окружающее пространство в зловещую пелену, в которой ощущается холодное дыхание смерти. Во время наших бесед Марк рассуждал об искусстве, которое было бы одновременно наполнено трагизмом и существовало бы вне времени. Ему удалось создать такое искусство...

В 1940-1948 годах Ротко опубликовал несколько статей о своем творчестве. Затем он перестал печататься, но уже в 1958 стало очевидно, что его абстрактные произведения воспринимаются совершенно неадекватно и необходимо вновь обратиться к публике. К этому Марка побудила статья в ежегодном издании «Art News Annual». Ее автор Элейн де Кунинг сравнивала Ротко с Францем Клайном и называла его художником «спонтанной живописи действия». Марк написал письмо редактору с опровержением этого тезиса, а затем в Институте Пратта выступил по тому же поводу с речью, широко растиражированнной средствами массовой информации. Ротко категорически отверг попытку отождествления его творчества с «самовыражением», присущим Клайну. Он настаивал на том, что пытается своими картинами передать внутреннее состояние человека. По его словам, в созданных им картинах есть семь ингредиентов, которые «тщательно дозируются». Прежде всего в них присутствует «ясно выраженная идея смерти - указание на конечность жизненного пути». Следующим элементом по значимости является «чувственность... сладострастная близость с тем, что тебя окружает». Третья составляющая - напряженность. Четвертая - ирония - «ингредиент, возникший в наши дни: некое самоуничижение... желание не высовываться, позволяющее переключиться с себя на другую тему». А чтобы осознание смерти не было невыносимым, необходимы еще три элемента: «остроумие и игра», «мимолетность и случайность» и, наконец, «надежда». «Ее всего 10%, но именно эти 10% необходимы, чтобы выдержать трагическую сущность всей концепции». Марк воспринимал данный перечень с полной серьезностью, но была в нем и доля иронии по отношению к популярному в то время формальному анализу, вызывавшему у него отвращение. Ротко перечислял элементы человеческой природы так, как будто они являются измеримыми величинами, такими как линия, форма или цвет. Выступая в Институте Пратта, он представлял себя как художника, чья роль заключается не в поиске решений существующих проблем и не в экспрессионизме с выворачиванием души наизнанку, но в том, чтобы быть заинтересованным наблюдателем, представляющим и раскрывающим сущность состояния человеческой души под влиянием внутреннего голоса. «Я должен упомянуть прекрасный трактат Кьеркегора "Страх и трепет", в котором говорится о жертвоприношении Авраама. Его поступок абсолютно уникален. Есть и другие примеры жертвоприношений, но то, на что готов был пойти Авраам, выходит за пределы понимания. До него никто не решался на подобный поступок. Это сродни тому, что делает художник».

Когда вскоре после этого мы увиделись вновь, я рассказал Марку, что вопрос о жертвоприношении Авраама волновал и Франца Кафку. Кафка задавался вопросом, что было бы, если бы Авраам неправильно понял послание Бога. Представьте себе Авраама, который не исполнил волю Бога! Это сродни тому, как если бы лучшему ученику полагалось торжественное вручение награды в конце года, а вместо этого, ослышавшись, с задней парты вперед вышел бы худший ученик, и весь класс взорвался бы от смеха. Что было бы, если бы Авраам, неправильно поняв, что хочет сказать ему Бог, убил бы своего сына? Трудно представить себе что-то более гротескное! Марк согласился: «Да, риск был велик!»

И хотя Ротко оставался непоколебим в своем убеждении, что живопись может нести бремя глубоких философских идей, он не был уверен в том, что эти идеи доступны пониманию всех зрителей. С одной стороны, вроде бы есть публика, которая хочет, чтобы с ней говорили на языке живописи так, как это делает он. С другой стороны, непонятно, зачем ей это нужно. На своей ретроспективной выставке в МОМА, проходившей в 1961 году, Марк нередко, взяв меня под руку, ходил следом за посетителями и подслушивал их разговоры, так ему хотелось узнать, что они думают. Я вспомнил о сомнениях, одолевавших Ротко, когда привел на эту выставку группу взрослых слушателей вечернего отделения Нью-Йоркского университета. Остановившись перед полотном в оранжево-желтых тонах - одной из самых «красивых» картин Марка, - я спросил своих экскурсантов (в основном состоятельных дам): «Кто из вас хотел бы иметь дома это полотно?» Никто не ответил, что очень меня удивило, поскольку все они были в достаточной мере интеллектуальны и благожелательны. «Большинство из вас могут себе позволить приобрести эту картину, но если проблема в цене, представьте, что вам она достанется бесплатно». Опять никакой реакции. Я перешел в активное наступление: «Представьте себе вашу гостиную и вообразите, что на стене не обои, а эта картина. Пусть она будет украшением интерьера». И снова тишина. «А как насчет того, чтобы переоформить интерьер, дабы он соответствовал этому полотну?» Никто не захотел. Я поинтересовался, почему. Мои слушательницы ответили, что эта картина подавляет, несет негативные эмоции. Они ощущали дискомфорт, стоя перед ней. Тогда я произнес: «Ротко был бы счастлив, что никто из вас не захотел иметь его работу, даже эту, в качестве украшения интерьера». Когда я поведал художнику об этом эпизоде, он казался чрезвычайно удовлетворенным. Я же заметил: «Если полотно не является декоративным, его можно назвать красивым». Он кивнул в ответ. Позднее я наткнулся на следующую цитату из Ницше: «Не существует внешне красивых вещей, лишенных истинной глубины» (дословно: «Нет прекрасной поверхности без ужасной глубины»). Я отправил ее по почте Марку.

В произведениях Ротко присутствует духовное начало, но оно всегда остается загадкой. Они напоминают мне Бога из книги Сэмюэля Беккета «В ожидании Годо», который так и не явился миру. Мой друг художник Поль Брак однажды сказал: «Это своего рода визуальная Библия. Стоишь перед ней в благоговейном созерцании и слышишь, как она говорит тебе: "Приходи завтра, и я открою тебе тайну жизни и ее мистический смысл". Ты приходишь на следующий день и слышишь то же самое». Как-то раз осенью 1959 года я встретил Марка на улице, и он сообщил мне о завершении серии больших полотен для оформления модного ресторана «Четыре времени года» в Сигрем Билдинг. Он пригласил меня посмотреть их, и мы зашли в мастерскую на улице Боуэри. Это было просторное помещение бывшего спортзала, в котором Ротко построил макет - некое подобие ресторана, чтобы работать, как бы находясь непосредственно в интерьере. Мы молча сидели среди темных, мрачных полотен. Вдруг он спросил: «Можешь ли ты вообразить богатую публику за ужином в окружении этих картин?» Я воочию представил себе бизнесменов, потягивающих виски и бросающих мимолетный взгляд на стены в паузах между обсуждением сделок. Зрелище, которое предстало бы их взору, было явно не «духоподъемное»... Однако Ротко все-таки согласился выполнить этот заказ для «самого дорогого ресторана в мире», как сообщалось в пресс-релизе. Я колебался с ответом, но потом все же признался, что мне трудно представить себе его полотна в «Четырех временах года». «Мне тоже, - согласился Марк. - Я только что отправил назад полученный аванс». Это была весьма солидная сумма, и я знал, что художнику нелегко с ней расстаться.

Незадолго до своей смерти Ротко пригласил меня к себе в мастерскую. На одной стене я увидел серию «пейзажей», выполненных на бумаге, а на мольберте стояла незаконченная работа маслом. Каждая из картин, написанных в серых тонах, была разделена на две части горизонтальной линией. Что я об этом думал? Я был очень взволнован и не скрывал этого. «В этих картинах нет надежды», - сказал я. Он криво ухмыльнулся, как будто удовлетворенный моей реакцией. Последовавшее вскоре самоубийство художника шокировало, но не удивило меня.

В своей статье для каталога выставки в «Гараже», подводя итог творчества Ротко, я привел слова Роберта Мазервелла, который был ярким представителем абстрактного экспрессионизма и выразителем идей этого направления в искусстве. В 1957 году Мазервелл сказал мне: «В своей самоотдаче и бесконечной преданности искусству Ротко... смог наиболее полно и самобытно воплотить все то, что он считал откровением в современном искусстве, и он сделал это лучше, чем кто-либо из современных художников». Заканчивая свою мысль, Мазервелл заметил: «Марк - самая глубокая личность среди всех американских художников - и тех, кто жив, и тех, кто мертв».

В статье использован отрывок из книги воспоминаний Ирвинга Сандлера «A Sweeper-Up After Artists: A Memoir», выпущенной в 2003 году издательством «Thames & Hudson»".

Вернуться назад

Теги:

Скачать приложение
«Журнал Третьяковская галерея»

Загрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в App StoreЗагрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в Google play