Михаил Иванович Курилко. История коллекции
Без всякого преувеличения мой отец Михаил Иванович Курилко (1880-1969) был легендарным человеком. За свою долгую жизнь, полную всяческих приключений и перемен, он успел сделать многое, оставив заметный след в искусстве и науке. В прошлом веке его имя звучало достаточно громко, да и сейчас многие вспоминают Михаила Ивановича с теплотой и признательностью.
За свою дипломную работу отец получил золотую медаль Академии художеств и был поощрен поездкой за границу. Созданный им цикл работ, посвященный трудным годам революции, численно скромен, но уникален по глубине раскрытия трагических коллизий того времени. Придя в театр, Михаил Иванович поставил спектакль-оперу Р. Штрауса «Саломея», который в 1926 году был с успехом перенесен со сцены Мариинского театра в Большой театр, где отец вскоре задумал и оформил балет Р. Глиэра «Красный мак». Балет пользовался всесоюзным успехом, его ставили многие театры страны.
Построенный в Новосибирске по проекту Курилко театр поражал своими масштабами (отец получил ряд патентов на новаторские изобретения). Венчал здание огромный уникальный по конструкции купол, имевший 60 метров в диаметре. Он должен был стать экраном для массовых зрелищ и грандиозных спектаклей. Огромный дворец замысливался как театр будущего, но, к сожалению, он родился слишком рано.
За свою многолетнюю преподавательскую деятельность (отец был профессором Московского архитектурного института, руководил театрально-декорационной мастерской Московского художественного института имени В.И. Сурикова, мастерской офорта Академии архитектуры СССР) Михаил Иванович Курилко разработал собственную теорию обучения рисунку.
Прекрасно разбираясь в стилях и всех тонкостях определения подлинности произведений искусства, отец собрал небольшую, но уникальную по составу коллекцию старинных предметов. Всегда открещиваясь от звания «коллекционер», он признавал только определение «собиратель». Он считал, что быть коллекционером — значит обречь себя на постоянное внимание к чему-то одному, собирать же можно зажигалки, пепельницы, часы, ошейники и т.д. Михаил Иванович приводил в пример одного известнейшего прекрасного балетмейстера, который обрек себя на коллекционирование фарфоровых чайников XVIII—XIX веков. «Боже ты мой, сколько прекрасных сервизов он за свою жизнь разорил, изымая только чайники!» — сокрушался отец. Он признавал и оправдывал собирательство, которое помогает ощутить время, постичь красоту той или иной эпохи.
Я сам, работая в театре, старался следовать примеру отца, который по рисунку и строению ножки мог восстановить весь предмет мебели, хорошо разбираясь в стилевых особенностях. Однажды, сидя в шумной и прокуренной чайной, он уронил на пол любимую курительную трубку и, наклонившись чтобы поднять ее, увидел гнутую ножку дивана с завершением в виде упругого копытца. Такие элементы характерны для ножек столов и кресел XVIII—XIX веков. Соскрести ножом масляную краску, чтобы обнажилось старинное красное дерево, не составило труда. Однако сам обитый замасленным ситцем диван с бесформенными уродливыми боковыми подушками и спинкой напоминал распухшего чудовищного зверя. Подпоров боковину, отец увидел кожаную обивку, усыпанную мелкими латунными гвоздиками. Засунуть вывалившуюся солому обратно в дыру и сторговаться с удивившимся такому предложению хозяином чайной было несложно. Но раскрытие в Петербурге спинки, локотников и «ушей» столь ожидаемых божественных пропорций и самое главное — реставрация подлинной старой кожи потребовали много сил и времени.
На выставке архитектуры, открытой в залах Академии художеств в 1911 году, было представлено немного предметов мебели. В книге, посвященной этой знаменитой экспозиции, в разделе «Петровская эпоха», помещено изображение подобного большого дивана, но обитого поздним штофом и со встроенной подушкой-сиденьем (на той же странице — уникальное кожаное кресло с вкладной кожаной подушкой. Все — из собрания М.К. Горчакова). И в Эрмитаже, и в Летнем дворце Петра I есть подобные диваны, но с поздней обивкой. Сохраненная кожа, конечно, нуждается в особом уходе. На блошином рынке Парижа еще можно встретить старые банки с мазью для ухода за складывающимся каретным тентом. К счастью, у нас сохранился драгоценный парижский подарок — коричневая мазь с конским запахом.
Еще один уникальный предмет мебели — шкаф, вмонтированный в стену — отец нашел на Севере в старинном доме. Происхождение шкафа навело на мысль: не был ли он частью выброшенного морем корабельного интерьера? Легенда, безусловно, загадочно красива, но наличие железных замков, петель и фигурных гвоздей опровергает это предположение. Вся лицевая поверхность шкафа украшена резным рисунком, темный шпон чередуется со светлым. В верхней части ясно читается дата «1787», латинские буквы LCCG фланкируют упрощенное изображение гербового щитка. Филенчатые дверцы обложены флемованными дорожниками и украшены двуглавыми орлами. Шкаф был покрыт сильно потемневшей политурой. Теперь он густого медового цвета.
Другой уникальный шкаф, служивший дома буфетом, имеет совершенно неожиданное завершение. На расписном основании покоится верхняя часть этого напоминающего русский поставец сооружения, имеющего дверцы с пластинками слюды. Расписные поставцы встречаются, но не со слюдой вместо стекол. Поставец сейчас находится в «Палатах в Зарядье» (филиале Государственного Исторического музея), куда передал его еще при жизни отец. Правда, информации о дарственном происхождении вещи в музее нет...
Хотелось бы упомянуть еще один предмет, бесспорно заслуживающий внимания. По музейным собраниям известны немецкие и фламандские прессы для столового белья. Вспомним сверкающие белизной салфетки, полотенца, скатерти, простыни на многочисленных голландских натюрмортах. Сложенные и отглаженные, они обыкновенно покоились в нижней части шкафа, где прессовались при помощи винтового механизма. Именно такой уникальный по своей архитектуре пресс есть в коллекции отца. Во всех деталях, профилях, рисунке набора на дверцах и боковинах чувствуется рука настоящего мастера. Пресс из предмета бытового обихода стал предметом высокого стиля.
Особая гордость собрания Михаила Ивановича — четыре стула конца XVII — начала XVIII века (?) с высокими прямыми спинками, обнаруженные во время одной из многочисленных поездок по Северу. Они несколько похожи по конструкции на стулья, изображенные на гравюре А. Зубова «Свадьба Петра I». Подобные стулья стоят также в отделе русской культуры в Эрмитаже. Вся резьба, выполненная по западным образцам, поражает свободой исполнения и придает предметам особое очарование. Вырезанные из березы вертикальные колонки спинок, завершения и проножки были покрашены красной краской, слабые следы которой кое-где сохранились. Только у одного из стульев колонки и ножки дубовые. Обивка, конечно, была заменена в процессе очень основательной реставрации.
Отец ценил и берег один необычный табурет, который он относил к очень ранней эпохе (в годы войны половину табурета пришлось истопить). Сохранившиеся две ножки, вогнутое сиденье, обитое очень старым восточным ковром, требуют внимательного исследования, ибо завершения резных ножек, изготовленных из очень твердого дерева, по форме совершенно повторяют такие же элементы сидений, изображаемых на иконах. К вогнутому сиденью прилагается круглая (диаметром 20 см) подушка с кистями. В декорациях к опере «Хованщина» отец воспроизвел такого рода табуреты. Обивка из старинной ковровой ткани и древесина могут многое подсказать в определении времени создания этого загадочного предмета.
Таким же «ароматным» в прямом и в переносном смысле этого слова примером может служить еще один раритет, привезенный из очередной поездки — это цилиндр из темного плотного дерева с резной надписью по-старославянски, которая гласит: «Мера Белозерская государева таможенная, а мерить в нее подгребло». Расшифровав трудно читаемую резную полосу шрифта, отец выяснил ее смысл. Меру использовали для определения количества вяленого снетка. Мелкая высушенная ароматная рыбка насыпалась до краев, а остатки сгребались вон. Удивительно и то, что это само по себе уникальное произведение послужило тарой, сохранившей в своих недрах еще три старинных объекта из уничтожавшегося церковного имущества. Почти разрушающиеся дивные разрозненные части лампад-паникадил точно влезли в уникальную тару-меру. В ней они героически перенесли все трудности дороги до Петрограда, где и были собраны из полусмятых частей и стали достойным пополнением собрания предметов русского интерьера. Теперь одна из лампад хранится у наших родственников, другая — в Музее-квартире Н. Голованова как дар великому дирижеру.
Украшали домашний интерьер медные светильники и люстра. Массивные винтовые крепления ручной нарезки, точки, нанесенные на концах каждого рожка люстры и определяющие их местоположение на центральном стержне, сам характер отливки и особенности форм позволили расшифровать время их изготовления.
Русская коллекция Михаила Ивановича включает в себя и два стола, имеющих, правда, множество аналогов XIX—XX веков. Установить подлинность как большого, так и малого столов помогают конструктивные особенности, которые при капитальной реставрации выявили специфику крепления всех деталей. Кроме того, пропорции инкрустаций крышек черным и светлым деревом очень изящны в отличие от доделок, где протянутые по дубовой крышке пояски грубы и не согласуются с масштабом столешницы. Раскладываемые боковины увеличивают ее поверхность почти вдвое. Характер направляющих, их истертость от употребления также свидетельствуют о времени создания этих очень удобных и красивых глубоким тоном дуба столов.
Предметы западного происхождения дополняли русский интерьер петроградской мастерской-квартиры отца. Очевидно, Михаил Иванович привез их из поездки за границу после успешного окончания Академии. Отобраны они были, прежде всего, по художественной ясности своих форм как «представители» определенного стиля и периода. Маленький и уютный, всего на одну полку, шкапчик попал в поле зрения Михаила Ивановича благодаря резной фигурке бога войны Марса. Разворот торса, опора на одну ногу свидетельствуют о довольно наивном следовании античным традициям. Одна-две детали, например источенная временем и жуками ореховая поверхность дверцы и полуколонн, образно повествуют о времени и характерных для него художественных представлениях.
Еще один предмет из собрания Михаила Ивановича — дорожный сундук продольного профиля с крышкой, обитой кожей. Мощно прорисованные стальные фигурные полосы крепят ее намертво; они способны вынести все дорожные превратности. Этот сундук, сделанный из тонких дубовых досок, также скрепленных металлическими полосами с фигурным рисунком, был частью каретного оснащения. Находясь на запятках, такой «пассажир» вмещал в себя массу всяческих полезных вещей. Он успешно справляется с этой задачей и сейчас, находясь у нас дома на заслуженном покое.
Два кресла — прекрасные предметы, бытовавшие с XVI века, — торжественные свидетели строгого распорядка жизни. Одно из них, по-видимому, кардинальское, поскольку проножка под сиденьем украшена рельефной резьбой, изображающей кардинальский головной убор с кистями. Широкий разворот подлокотников предопределяет масштабы облачения восседающего. За долгую жизнь этого торжественного тронного кресла его обивка неоднократно менялась. Сохранившиеся аналогичные предметы мебели такого стиля непременно обиты кожей, это учли при реставрации сиденья и спинки нашего кресла. Завершают спинку бронзовые огневого золочения шишки и фигурные шляпки кованых кнопок изысканного рисунка.
Второе кресло, менее фундаментальное и более стройное, по всей видимости, выполнено в Испании (подобные встречаются в залах Эскориала). Многочисленные поздние доделки свидетельствуют о его сложной жизни: нижняя часть ножек, резная доска — не «родные», кнопки, ткань — доделки уже XX века. Этот предмет можно увидеть в журнале «Солнце России» за 1915 год. На фото запечатлен К. Маковский, по-видимому, после смерти художника кресло попало на распродажу.
Сундук-кассоне с хищными лапами, кариатидами и «хороводом» резьбы — неотъемлемая часть итальянского быта XV—XVI веков. Все эти удивительно стройные и породистые вещи вдохновляют и дают ощущение духа времени, характера той жизни.
Из процесса собирания совершенно особого свойства я приведу только два примера. Возникший особый интерес к древнерусской иконе не мог не затронуть Михаила Ивановича. В одной из поездок, увидев церковь XVIII века, он стал расспрашивать старожилов и узнал, что раньше здесь был дивной красоты старый храм, да весь уж пришел в ветхость, к тому же был очень мал. Дальнейшие расспросы о том, куда делась вся прежняя церковная утварь и иконы, конечно, ни к чему не привели. Новый храм сверкал благолепием, в котором не осталось ни следа старины. Но некоторые окружающие постройки из потемневшего дерева навели на мысль.
После смелого вторжения в один такой огромный пустой дом (где когда-то давно была школа) и очень внимательного его осмотра с трудом удалось обследовать чердак. Среди хлама обнаружились две фигурные доски очень малого размера. На лицевой стороне под слоем потемневшей олифы и грязи удалось разглядеть древние красочные слои.
Ценность находки и ее происхождение побудили отца передать эту икону в Феодоровский Государев Собор, построенный в Царском Селе по проекту архитектора В. Покровского. Об участии Курилко в проектировании этого царского подворья хорошо знает профессор А.К. Крылов, возглавляющий мастерскую церковной живописи в Институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина. Дальнейшая трагическая судьба Федоровского городка известна.
В пожаре войны бесследно исчезла и поистине уникальная находка отца.
О понимании Михаилом Ивановичем всех сложностей определения датировки и стиля памятников искусства может рассказать так и не раскрытая до сего дня загадка иконы, посвященной архистратигу Михаилу. Этот образ, иметь который отец и не мечтал, принадлежал до революции очень богатому собирателю, чрезвычайно гордившемуся своим приобретением (его огромная фигура словно соответствовала масштабу нажитых им капиталов). Разразившаяся революция, все ее хитросплетения раскололи когда-то единое по интересам и мечтаниям сообщество любителей искусства. Иные, земные заботы овладели людьми. Так произошло и с владельцем иконы, о которой помнил мой отец. Спустя много лет ему встретился тот некогда счастливый, знатный и очень состоятельный «олигарх», как назвали бы его в наши дни. Отец с трудом узнал этого человека: широченная одежда моталась на изрядно похудевшей фигуре, на лице отразились невыносимые душевные переживания. «Все, все пропало, — выдавил со вздохом бывший гигант, — мечтали об этой редчайшей знаменитости, ну и забирайте ее на здоровье с памятью обо мне». Верхний край иконы, подвергшийся реставрации, сохранил остатки надписи: «Собор архангела Михаила и пре...», низ был разрушен и реконструирован. Однако сам образ с мелким кракелюром и очень тонким красочным слоем с пробелами, спокойными красным и синим цветами — в прекрасной сохранности. Условность в изображении ликов и фигур очень напоминает известные древние памятники.
Многие вещи, привезенные из путешествий по провинции, найденные на Александровском рынке в Петербурге, а ныне рассеянные по новым местам своего пребывания, образовали, по словам отца, цельные по стилю интерьеры. Он рассказывал о своем доме на Карповке, 15 и увлеченно вспоминал эпизоды обретения тех или иных раритетов, которые формировали уютную живую среду обитания. Такое значительное соседство служило для Михаила Ивановича источником вдохновения. Звонкие крупные цветы на курском ковре, вышивки крестом на дверных ламбрекенах и старинной ширме были своего рода допингом, не позволяя впасть в однообразную сухость. Русский старинный интерьер своей строгой выверенной красотой, напротив, дисциплинировал и удерживал от вольных и необдуманных решений.
Отец всегда очень трогательно объяснял свое провинциальное происхождение и жаловался на то, как ему трудно было изживать этот провинциализм. Находясь среди великолепно исполненных предметов, сверяясь с красотой их строгих аристократических форм, он сам становился строже и красивее. Михаил Иванович умел не только радоваться старинным вещам, но и разглядеть их душу.
Фрагмент. Собрание М.И. Курилко
64 × 88. Собрание М.И. Курилко
Гравюра на пергаменте. Собрание М.И. Курилко
30 × 50. Собрание М.И. Курилко
47,5 × 59. Собрание М.И. Курилко
Офорт, 17 × 26. Собрание М.И. Курилко
Цветной офорт с акварели. Собрание М.И.Курилко
Бумага, карандаш. Собрание М.И. Курилко
Голландия. Собрание М.И. Курилко
Италия. Собрание М.И. Курилко
Россия. Собрание М.И. Курилко