Федор Бруни. НАЧАЛО ДИНАСТИИ
В постоянной экспозиции Третьяковской галереи рядом с работами К.П. Брюллова висит мужской портрет, привлекающий своей выразительностью. Автор изображения - ученик «великого Карла» Федор Моллер. На полотне представлен кареглазый брюнет с копной волос и пушистыми бакенбардами. Бледное лицо оттеняет белая накрахмаленная сорочка, черный шелковый галстук подчеркивает элегантность облика изображенного. Золотая цепочка и фрачник ордена святого Станислава говорят о достатке владельца и его признании в обществе. Наброшенная на плечи шинель придает некоторую романтическую небрежность образу[1]. Кто же этот человек?
Перед нами - художник Федор Антонович Бруни, как пишут в энциклопедиях, «яркий представитель академического стиля». Фиделио, так его звали домашние, был сыном швейцарского подданного, итальянца Антонио Бароффи-Бруни (1767-1825). В чине обер-офицера австрийских войск Бруни-старший участвовал в Швейцарском походе А.В. Суворова, храбрый воин получил ранение при штурме Чертова моста (1799). Представить его облик тех лет можно по автопортрету (1800-е, ГРМ), долгие годы хранившемуся в семействе потомков художника. Антонио изобразил себя в мундире чиновника Швейцарской республики. На его груди - знак отличия «За добродетели и заслуги», полученный в 1804 году, и «Золотая почетная медаль», присужденная Бруни от кантона за исполненную им картину.
В 1807-м или в начале 1808 года А. Бруни перебрался в Россию. Сначала Антонио обосновался в Царском Селе, где расписывал интерьеры Александровского дворца, реставрировал картины. С 1811-го он стал преподавать рисование в Императорском Лицее. Как гласит домашняя легенда, юный лицеист А.С. Пушкин бывал в доме учителя.
Антонио Бруни, мастер «лепного, живописного и скульптурного цеха при царскосельских дворцах», стал основателем династии художников в Петербурге. В конце XVIII - начале XIX века в России насчитывалось несколько подобных художественных корпораций, в которых уроки мастерства, по традиции, передавались от старшего к младшему. Например, семейства Скотти или Брюлло. Подобные «фирмы» существовали в Италии со времен средневековья и активно развивались в эпоху кватроченто. Черты средневековой цеховой организации труда подразумевали разветвленную систему узких специальностей. Так, одни художники писали в основном пейзажи, другие были предпочтительно орнаменталистами, третьи - виртуозными мастерами многофигурных композиций. Одновременно каждый из мастеров обладал широким диапазоном возможностей живописца-декоратора. Кроме того, наличие своеобразной, отработанной временем «палитры» готовых решений и образцов росписей, их тщательно разработанная иконография отличали работу этих живописцев, сообщая им определенную свободу в художественной практике.
Антонио Бруни работал в тесном творческом союзе вместе с другими земляками (Б. Медичи, А. Виги, Ф. Торичелли, Дж. Феррари), которые получали выгодные заказы по оформлению интерьеров императорских дворцов, например, Михайловского замка для Павла I, Розового павильона Павловска. Итальянцы часто заключали коллективные подряды с придворным ведомством. Благодаря протекции друзей в 1815 году А. Бруни получил звание «назначенного за две живописные картины», а затем академика живописи за «картины, представляющие страдания Иова». В 1817 году живописец перебрался в Москву, где выполнял заказы для князей Куракиных и Барятинских. С 1820 года Антонио Бруни стал преподавать рисование в Университетском благородном пансионе. Последнее документальное известие о мастере датировано мартом 1825 года: художник получил двухмесячный отпуск для исполнения живописных работ в Льговском уезде Курской губернии. По-видимому, речь шла об имении Марьино князя И.И. Барятинского.
Одно из произведений, представляющее собой групповой портрет семейства Барятинских и названное в советское время «Урожай», хранится в Курском областном краеведческом музее. Декоративное панно «Амуры», выполненное в технике гризайль, было передано из Марьина в Томский областной художественный музей.
Фиделио Джованни Бруни, родившийся в декабре 1801 года[2] в Милане, рано проявил способности к рисованию. По традиции, первые навыки художественного мастерства он получил от отца, а затем был определен в Императорскую Академию художеств в качестве «своекоштного ученика» пенсионера Юлия Помпея Литта. Итальянский граф, будучи в прошлом генеральным комиссаром австрийских войск, охотно помог сыну А. Бруни, своего сослуживца и земляка. В историческом классе Академии Бруни, которого по-русски звали Федором, получил блестящее образование у профессоров ГИ. Угрюмова, В.И. Шебуева, А.Е. Егорова и А.И. Иванова. В стенах Академии он познакомился с братьями Брюлло - Федором, Александром и Карлом. Последний стал своего рода пожизненным конкурентом Бруни.
К этому периоду относится самый ранний автопортрет художника (1813-1816, ГРМ). Внешне похожий на отца, юный живописец изображен с кистями в руке. Все внимание сосредоточено на лице: высокий лоб, правильной формы нос, припухлые юношеские губы. В классической ясности черт, абрисе головы, трактовке волос, обрамляющих ее наподобие короны, просвечивает оттенок самолюбования. В этом произведении проявилось романтическое представление о художнике-творце.
В 1818 году Ф. Бруни держал экзамен на золотую медаль, однако его программа «Самсон и Далила» не получила должной награды. Счастливец Карл Брюлло удостоился золотой медали. «Жаль Бруни, - писал Сильв. Щедрин, - надобно же быть такому нещастию, что ни в чем нет удачи»[3]. Действительно, молодому Фиделио в 1819 году пришлось отправиться на стажировку в Италию на скудные средства отца. Не имея академической стипендии, он постоянно нуждался в заработке. Очутившись в «отечестве своих предков», Бруни самозабвенно работал, но обстоятельства сложились так, что художник не получил ничего ни за первую большую историческую картину «Смерть Камиллы, сестры Горация» (1824), ни за вторую - «Святая Цицилия» (1825, обе - в ГРМ). В 1825 году скончался отец Фиделио, снова перед художником остро встал вопрос о пенсионерском содержании. Он продолжал работать, копировал фрески Рафаэля «Торжество Галатеи» и «Изгнание Элиодора из Иерусалимского храма» (обе - 1827, НИМ РАХ). Покровительство и помощь начинающему художнику оказывала светская красавица княгиня Зинаида Волконская. Ф. Бруни стал активным членом ее римского кружка.
Только через три года фортуна наконец переменилась. В начале 1828 года последовал указ императора Николая I, который «повелеть соизволил оставить художника Бруни в чужих краях на пять лет для усовершенствования в живописном искусстве и производить ему в течение сего времени на содержание по 300 червонцев в год из Государственного казначейства»[4]. «Радуюсь сердечно, - писал пейзажист Сильв. Щедрин, - что Бог взмиловался на сердечного Бруни»[5]. Казалось, все складывалось блестяще, но вдруг...
Бруни влюбился в юную римлянку. Как гласит семейная легенда, однажды он случайно увидел на балконе фешенебельного отеля «Лондон», что на Площади Испании, шестнадцатилетнюю итальянку[6]. Это была любовь с первого взгляда и на всю жизнь. Анжелика Серни, дочь французского богача, владельца отеля, и римской красавицы, унаследовала от матери яркую внешность. К тому же она была умна и хорошо образованна. Хотя она и симпатизировала Бруни, невозможно было получить согласие на брак родителей с бедным художником из России, который был старше ее на 12 лет. Но Фиделио, что в переводе означает «Верный», не отступился от своей мечты и добивался ее, посвящая ей свое творчество.
Влюбленный художник писал в это время картины на сюжеты античной мифологии: «Пробуждение граций» (1827, ГТГ) и «Вакханка, поящая амура» (1828, ГРМ). В полотнах Бруни привлекают чувственная красота богинь, их нежные сладкие тела и расслабленные позы граций. Страстная нега жриц, вызывающих любовь, но не чувствующих ее, соответствовала настроению творца, сердце которого было разбито.
Бруни планировал показать свою «Вакханку» римской публике на выставке в Капитолии весной 1830 года, но возникли трудности цензурного плана. В художественном обзоре Степан Шевырев писал: «Целомудренные правила общества, учреждавшего выставку, ограничили число русских произведений. Бруни хотел выставить свою очаровательную Вакханку, которая скоро явится в столице невской: если б она была принята, то одна эта Вакханка могла бы доказать, что молодая кисть русская не безопасна для опытной славы римлян и французов. Но ее не приняли за полунаготу и в уважение Великого поста»[7].
В течение долгих лет Бруни испытывал муки любви, прежде чем смог обвенчаться с Анжеликой Серни. А тут еще прибавилась мучительная ревность художника-творца. Карл Брюллов, закончивший в 1833 году «Последний день Помпеи», удостоился фантастического успеха и признания европейской публики. Бруни задумал огромное полотно «Медный змий». В 1834 году «по известным успехам в живописном художестве и находящимся в России отличным копиям и собственным произведениям» художник удостоился звания академика. Наконец, в 1835 году состоялось долгожданное венчание, на котором присутствовали пенсионеры русской колонии в Риме: архитектор Ф.Ф. Рихтер, живописец А.А. Иванов и гравер Ф.И. Иордан. Супруги Бруни прожили долгую и счастливую жизнь, похоронены вместе на Выборгском римско-католическом кладбище в Петербурге[8].
Весной 1836 года Бруни по приказу императора должен был вернуться в Россию. Вместе с ним ехала его молодая избранница. Обычно весьма скептически настроенный по отношению к дамам А.А. Иванов писал отцу: «С супругою его я советовал бы познакомиться сестрицам моим. Пожалуйста, скажите это Катерине и Марии Андреевне. Они найдут в ней весьма воспитанную и любезную женщину. А сверх того, всегда будут иметь удовольствие видеть образец красоты римской. Она поет и играет на фортепианах бесподобно»[9]. В Петербурге семейство обосновалось в доме Академии; Федор Антонович, профессор 2-й степени, преподавал. Он принял участие в работе над росписями церкви Зимнего дворца. В трагические дни 1837 года именно Бруни исполнил рисунок «А.С. Пушкин в гробу», литография с которого стала всемирно известна.
В августе 1838 года супруги Бруни вместе вновь отправились в Италию. Но теперь художник занимал другое положение: он человек со средствами, обласканный императором, работал над огромным полотном, обещающим стать мировым шедевром. В отсутствие Брюллова Бруни занял ведущее положение в колонии русских пенсионеров в Риме.
В декабре 1838 года Рим посетил цесаревич Александр Николаевич, он осматривал достопримечательности Великого города, интересовался содержимым антикварных лавок, посещал художественные ателье художников и скульпторов. Живописец А.А. Иванов писал отцу в Петербург: «Государь наследник был в мастерских у Бруни, Габерцеттеля, у меня, Маркова и Моллера, а остальным работам просил сделать выставку. Все выставили. Наследник был доволен. В.А. Жуковский объяснял посредством Бруни, что наследник желает сделать различные заказы. Все это кончилось утверждением работ каждому»[10].
Действительно, для интернациональной художественной среды Рима[11] типичным явлением была организация экспозиций, приуроченных к визитам важных особ европейских дворов[12]. Русскими мастерами такая экспозиция была впервые осуществлена в декабре 1838 года. Подтверждение этому факту находим в «Журнале путешествия» и в эпистолярном наследии Александра Николаевича.«9/21 декабря. Его Императорскому Высочеству угодно было осчастливить мастерскую российского живописца Бруни. Поклонение змию в пустыне есть картина, обещающая, по словам знатоков, сделать имя художника славным. Государю цесаревичу понравился также образ Божьей Матери с предвечным Младенцем, которым занят в сие время Бруни»[13].
Сюжет «Богоматерь с Младенцем, стоящим впереди Нее» был заказан в 1834 году сенатором ГН. Рахмановым[14]. В мартовском номере «Художественной газеты» за 1837 год говорилось: «В мастерской г. Ф. Бруни стоят теперь четыре большие картины по заказу сенатора Рахманова для одной греко-российской церкви, из коих три совершенно уже кончены: «Богоматерь с Младенцем», «Спаситель в вертограде» и «Спаситель на небе»[15]. Полотно «Богоматерь с Младенцем, стоящим впереди Нее» - одно из первых так называемого «византийского направления», один из главных его признаков - наличие золотого фона.
Посетив ателье Ф. Бруни, великий князь Александр Николаевич в письме к отцу-императору сообщал: «У него же я видел Мадонну, которая мне чрезвычайно понравилась»[16]. В биографическом очерке-некрологе А.И. Сомов подтверждал, что наследник престола действительно приобрел у Ф. Бруни картину «Богоматерь»[17]. Показательна трактовка образа Марии. Как истинный воспитанник Императорской Академии художеств, Бруни большое значение уделяет выразительности и одухотворенности жестов. Младенец, словно предчувствующий свою судьбу, останавливается и в испуге трогательно хватает мать за большой палец левой руки. Как гласит семейная легенда, композиционное решение было навеяно художнику его невестой Анжеликой Серни и ее младшим братом, стоявшим впереди нее на балюстраде балкона[18]. Бруни, как некогда Рафаэль в «Сикстинской мадонне», прекрасно использовал мотив движения навстречу людям для раскрытия образа Марии. Богоматерь, изображенная строго анфас, не обнимает Сына и не пытается продемонстрировать сердечную связь с Ним - Она предчувствует Его судьбу и решается на свой скорбный путь.
В художественном наследии Ф.А. Бруни встречаются изображения Марии с Младенцем другой иконографии: «Богоматерь с Младенцем, отдыхающая на пути в Египет» (1838) или «Богоматерь с Младенцем в розах» (1843, обе - ГТГ). Образ Мадонны восходит к итальянским образцам эпохи Возрождения. «Художник стремился к тому же бесстрастию, - писал современник, - к тому же священному покою лица, какими особенно отличаются Мадонны Рафаэля»[19].
Отметим, что эти картины поступили в Третьяковскую галерею уже в советское время. Взаимоотношения П.М. Третьякова и Ф.А. Бруни не подвергались специальному изучению, а между тем они достойны внимания. Творчество Бруни, стойкого приверженца академизма, по понятным причинам не могло быть в сфере собирательских интересов Павла Михайловича. Современные Третьякову художники весьма скептически относились к Бруни. Например, М.И. Скотти писал из Рима Н.А. Рамазанову в феврале 1858 года: «Что, получил ли ты остальные работы в Храме Спаса? Правда ли, что всю живопись взяли Нефф и Бруни? Не стыдно ли старикам, жадность проклятая, а бедная и талантливая молодежь что будет делать, я говорил у В.И. Григоровича об этом и ругал стариков, он наконец со мной согласился»[20].
Негативное отношение академической молодежи к ректору (с 1855 года) Бруни ярко проявилось во время похорон А.А. Иванова. «Когда Бруни взял ручку гроба, - писал М.П. Боткин С.А. Иванову в Рим из Москвы 27 июля 1858-го, - они начали ругать Академию и людей, заставлявших нечестно за деньги писать нечестные статьи. Тем заставили Бруни бежать посрамлённым»[21].
Третьяков проявил интерес к творчеству Бруни в конце 1860-х годов. В отделе рукописей ГТГ сохранилось единственное письмо художника собирателю от 11 января 1867 года: «Милостивый государь Павел Михайлович! Желание Ваше будет исполнено - картина «Образ Спасителя» немедленно будет отправлена на ваш адрес в Москву. Пока позвольте мне засвидетельствовать мою искреннюю благодарность за Ваше внимание. Что же касается до желаний иметь от меня рисунок для Вашего альбома, я с большим удовольствием его вам доставлю»[22]. О каком рисунке шла речь, в настоящее время сказать трудно, так как в этом году Бруни подарил в галерею два рисунка - «Христос, окруженный апостолами» и «В пустыне застигнутые грозой».
Несмотря на то, что Ф.А. Бруни не относился к людям, близким Третьякову по своим художественным взглядам, собиратель все же понимал его роль как человека, значимого для русской живописи. Зимой 1871 года Третьяков, будучи в Петербурге, договорился с Федором Антоновичем и поручил А.Г Горавскому написать его изображение. Как раз в конце 1860-х - начале 1870-х годов Павел Михайлович начал целенаправленно приобретать и заказывать портреты «лиц, дорогих нации». К сожалению, портрет Ф.А. Бруни кисти А.Г. Горавского не был включен автором-составителем в книгу, посвященную исследованию портретной галереи Третьякова[23]. А между тем сохранились письма художника А.Г. Горавского к П.М. Третьякову, где подробно раскрывается процесс работы. Первое сообщение относится к 20 февраля 1871 года: «Многоуважаемый Павел Михайлович! Тотчас же после Вашего отъезда я принялся за портрет Федора Антоновича Бруни и уже три сеанса употребил на рисовку углем, ибо переменил место. Поворот и освещение теперь избрано в его кабинете, с правой стороны свет, то есть так, как Вы мне подали проект, и еще три сеанса отбил красками»[24]. Чрезвычайно важно свидетельство художника, что Третьяков не просто заказал портрет, но и сделал собственноручный предварительный «проект-эскиз. Исполняя замысел заказчика, Горавский воплотил на полотне своеобразный типологический сплав парадного и камерного. Размер произведения (105,4 х 78,5 см), поколенный срез фигуры, изображение модели в повседневной одежде - все это соответствовало другим портретам третьяковской серии.
«Портрет масштабом невелик, но сложен выполнением, - писал А.Г. Горавский. - Представлять будет отдых, свободно сидящим, в привычной его позе с опущенными руками и держащим карандаш с задумчивостью, в рабочем черном пальто его бархатном и, по обыкновению, с растрепанными волосами, которых стричь не будет, покамест не кончу портрета. Правда и простота, а натянутого ничего не полагается быть»[25].
При работе над портретом Горавский столкнулся с целым рядом трудностей. Так, «вследствие им занимаемого поста приходилось напрасно ездить, ибо, помимо его (Бруни. - Л.М.) желания, служебные занятия заставляли его уезжать со двора для следования государя императора в осмотре памятников, и вообще касательно художественного»[26]. А тут еще сеансы были прекращены из-за болезни Бруни. «После оспы он стал уже выходить со двора, - отчитывался Горавский Третьякову, - и сказал: “От весеннего воздуха я загораю, то прибавится больше интереса для живописи". Я поблагодарил, ибо этим выразил он еще больше желания позировать»[27].
Кроме личных обстоятельств в жизни модели художник должен был учитывать и технические особенности исполнения полотна. Живописец не мог всегда писать «по-сырому», нужно было время, чтобы красочный слой высох. Горавский сообщал в письме от 18 марта: «...по моему расчету оставлены сеансы по мокрой краске»[28]. 3 апреля художник писал, что портрет «остается хорошенько на солнце высушить и опять приняться за лицо, ибо теперь виднее весь букет картины»[29]. В том же письме Горавского читаем, что ему нужно еще пять сеансов. Художник просит Павла Михайловича не торопить его с окончанием произведения. В конце года в письме от 28 декабря Горавский спорит с Третьяковым о цене за готовый портрет Бруни. Павел Михайлович предложил 350 рублей, а Горавский просил увеличить гонорар до 400 рублей[30].
Вероятно, портрет Бруни кисти Горавского не очень понравился Третьякову. Как писал сам художник 14 февраля 1872 года: «Я помню Ваши слова, что портрет Бруни Вашей коллекции не так важен, как Глинки»[31]. Поэтому становится понятным интерес собирателя к портрету, созданному Ф.А. Моллером в 1840 году в римской мастерской Бруни. Долгое время это изображение бережно хранилось в семействе живописца Бруни в Петербурге. В 1888 году И.Ф. Шене, «агент русских художников», сообщал Третьякову, что родственники «портрет отца, писанный Моллером, не продают»[32]. Однако по прошествии трех лет младший сын живописца был вынужден сам обратиться к известному собирателю. «Милостивый государь Павел Михайлович, - писал Юлий Бруни, - пишу Вам эти строки, так как обстоятельства так сложились, что я принужден продать работы и портрет отца моего. У меня есть покупатель, но прежде чем решить, я обращаюсь к Вам. Мне предлагают за обе вещи (портрет и рисунок «Медный змий». - Л.М.) три тысячи рублей, но, к моему горю, их увезут из России, что будет весьма грустно»[33]. Архитектор Ю.Ф. Бруни предлагал приехать в Москву для дальнейших переговоров. По-видимому, Третьяков ответил утвердительно, но, по своему обыкновению, выторговал уступку в тысячу рублей. Об этом факте свидетельствует сохранившаяся в архиве расписка: «За проданные мною г. Павлу Михайловичу Третьякову рисунок собственной работы отца моего Ф.А. Бруни (Медный змей) и портрет отца, писанный маслом профессором Ф.А. Моллером деньги сполна получил две тысячи рублей серебром. 4 сентября 1891 года»[34].
Юлий Федорович Бруни (1843-1911) унаследовал талант отца. Он окончил с отличием курс в Императорской Академии художеств как архитектор. В 1860-е годы стажировался в Северной и Южной Германии, Франции и Италии. По возвращении в Россию в 1868 году Ю.Ф. Бруни получил хорошее место на государственной службе. Молодой архитектор причислен к Министерству Внутренних Дел с прикомандированием к Техническо-строительному комитету. До 1871 года он состоял сверх штата архитектором при Попечительном совете заведений Ведомства Императрицы Марии, в 1875-м причислен к IV Отделению Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Конечно, в продвижении по служебной лестнице сыграли положение и авторитет отца. Юлий Федорович считался не только архитектором, но и даровитым акварелистом, он успешно работал в области прикладного искусства, был мастером планировки и внутренней отделки интерьеров. Его сын Георгий выбрал другой вид искусства - стал музыкантом, а внучка Татьяна - театральным художником.
О старшем сыне Ф.А. Бруни - Николае (18391873) - известно немногое. Он умер в возрасте тридцати трех лет, пережив отца всего на два года. Сохранился его портрет, исполненный Федором Антоновичем в конце 1840-х годов (ГТГ). Нежное ангелоподобное лицо мальчика мастерски вписано в овальную форму. Нежный абрис, мягкие кудри до плеч, пухлые губы - все это придает модели неповторимую прелесть и обаяние.
История семейства Бруни охватывает целое столетие и насчитывает несколько поколений. Хотя в это время в России работало много мастеров иностранного происхождения, талантливые представители фамилии Бруни заняли свое определенное место в русской художественной культуре XIX века. Важно, что этот род художников не угас и в двадцатом столетии. Его продолжили художники Лев Александрович (1894-1948) и Иван Львович Бруни (1920-1995).
- Маркина Л.А. Живописец Федор Моллер. М., 2002. С. 54.
- Существует разница в дате рождения художника. Первый биограф Ф.А. Бруни А.В. Половцев приводит дату 10. 06. 1799 {Половцев А.В. Федор Антонович Бруни. Биографический очерк. СПб., 1907). На основании архивных документов, приведенных А.Г Верещагиной, в настоящее время принята дата 27. 12. 1801 (Верещагина А.Г. Федор Антонович Бруни. Л., 1985. С. 8-10, 216).
- Письмо Сильв. Ф. Щедрина из Неаполя 26 марта 1826 года в Рим скульптору С.И. Гальбергу // Итальянские письма и донесения Сильвестра Феодосиевича Щедрина. 1818-1830. М., 2014. С. 291.
- Верещагина А.Г. Указ. соч. С. 63.
- Письмо Сильв. Ф. Щедрина из Неаполя 13 марта 1828 года в Рим скульптору С.И. Гальбергу // Итальянские письма и донесения Сильвестра Феодосиевича Щедрина. 1818-1830. М., 2014. С. 382.
- Верещагина А.Г. Федор Антонович Бруни. Л., 1985. С. 86.
- Письмо из Рима к издателю // Литературная газета. 1830. №36. С. 291.
- В 1936 году в связи с закрытием кладбища захоронение вместе с надгробием было перенесено на Тихвинское кладбище (Некрополь мастеров искусств) Александро-Невской лавры.
- Верещагина А.Г. Указ. соч. С. 239.
- Боткин М.П. А.А. Иванов. Его жизнь и переписка. СПб., 1880. С. 112-113.
- Маркина Л.А. Рим - «Академия Европы» // Художественный вестник. СПб., 2015. С. 15-27.
- Яйленко Е. Миф Италии в русском искусстве первой половины XIX века. М., 2012. С. 282.
- Макаров б. Журнал путешествия за границу и некоторые гатчинские вещи. Рукопись. 19.02.1927. Опубликована частично: Старая Гатчина. 1927. №78 // ОР ГТГ. Ф. 31. Ед. хр. 2371. Л. 3.
- Половцев А.В. Федор Антонович Бруни: Биографический очерк. СПб., 1907. С. 126, 128.
- Художественная газета. 1837. №6. С. 105.
- Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. М., 2008. С. 203.
- Пчела. 1875. №35. С. 426.
- Верещагина А.Г. Указ. соч. С. 86.
- Римские картины Ф.А. Бруни // Художественная газета. 1837. №15. С. 239.
- Маркина Л.А. Живописец Михаил Скотти. М., 2017. С. 282.
- Германский археологический институт в Риме. Неопубликованные письма М.П. Боткина С.А. Иванову.
- Письма художников Павлу Михайловичу Третьякову. 1856-1869. М., 1960. С. 177.
- Портретная галерея «лиц, дорогих нации» П.М. Третьякова. М., 2014.
- Письма художников Павлу Михайловичу Третьякову. 1870-1879. М., 1968. С. 41.
- Письма художников Павлу Михайловичу Третьякову. 1870-1879. М., 1968. С. 41.
- Там же.
- Там же. С. 44.
- Там же.
- Там же. С. 49.
- Там же. С. 60. Эти сведения вступают в противоречие с датировкой портрета. На ручке кресла подпись: «А. Горавскш 20 III 1871».
- Там же. С. 67.
- ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 4209. Л. 1.
- ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 751. Л. 1.
- ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 750. Л. 1.
Холст, масло. 73 × 59. ГТГ
ГТГ. Фрагмент
Холст, масло. 60 × 49. ГРМ
Эскиз образа. Бумага, итальянский карандаш. 60 × 34,8. ГТГ
Окончательный эскиз. Бумага, сепия, тушь, белила, графитный карандаш, кисть, перо. 82,5 × 120,3. ГТГ
Холст, масло. 52,5 × 42,5. ГРМ
Холст, масло. 64,7 × 40. ГТГ
Холст, масло. 91 × 67. ГРМ
Холст, масло. 91,2 × 71,5. ГТГ
Холст, масло. 99,5 × 75,1. ГТГ
Бумага, наклеенная на картон, акварель, тушь, кисть, перо, графитный карандаш. 76,7 × 81,1. ГТГ
Бумага, графитный карандаш. 17,3 × 13. ГТГ
Холст, масло. 111,2 × 84,6. ГТГ
Бумага, графитный карандаш, растушка. 10,9 × 9,1. ГТГ
Бумага, итальянский карандаш. 35,5 × 44,1. ГТГ
Подготовительный рисунок для росписей храма Христа Спасителя. Бумага, акварель, кисть, тушь, перо, графитный карандаш. 29,7 × 25,8. ГТГ
Холст, масло. 105,4 × 78,5. ГТГ
Холст, масло. 50,7 × 40,8. ГТГ