Реставратор Иван Кондратьевич Крайтор и наследие Константина Коровина

Наталья Ильина

Рубрика: 
НАШИ ПУБЛИКАЦИИ
Номер журнала: 
#1 2012 (34)

Так называется представленная к публикации шестая глава воспоминаний известного художника-графика Ивана Ивановича Мозалевского «Моя жизнь в Париже», или, как называл их сам автор, «Оглядываясь назад», хранящихся в Отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи. В ней описана одна из драматических страниц из жизни выдающегося русского художника Константина Алексеевича Коровина — утрата им специально отобранных для персональной выставки1 картин в очень трудное как с моральной, так и материальной стороны время эмиграции.

Иван Иванович Мозалевский (1890—1975) — ученик И.Я. Билибина и В.В. Матэ, в 1910-х годах активно сотрудничал в журналах «Аполлон», «Аргус», «Лукоморье», участвовал в выставках «Мира искусства». В 1914 году работы Мозалевского экспонировались на «Всемирной выставке книжной графики и печати» в Лейпциге. Первая мировая война и последующие события в стране резко изменили жизнь художника. В 1915 году он был призван в армию, а в 1918 вместе со своей женой и ученицей Валентиной Даниловной Розовой уехал сначала в Вену, затем в Берлин и Прагу, оттуда в 1926 — в Париж, где прожил до возвращения в СССР в 1947 году. Во Франции под псевдонимом Жан Алле он стал известен как художник-неопримитивист. Попробовал свои силы в театре, создавая эскизы костюмов, работал на парфюмерной фабрике Гуно над оформлением флаконов для духов. Однако, несмотря на все приложенные усилия, ему не удалось поправить свое материальное положение. В поисках возможностей возвращения на Родину он активно сотрудничал с советскими учреждениями в Париже, где и познакомился с Иваном Кондратьевичем Крайтором в 1920-х годах. Общение их началось до закрытия советских учреждений во Франции в 1929 году и продолжилось после Второй мировой войны до отъезда Мозалевского в СССР. Оба состояли в Объединении работников искусств, советских граждан во Франции при Союзе советских граждан. Именно тогда Крайтор показал автору воспоминаний своё собрание предметов искусства, поразив последнего коллекцией работ К.А. Коровина.

Знакомство мемуариста с самим знаменитым художником предположительно состоялось в конце 1920-х годов. Часто встречаясь в то время с И.Я. Билибиным, он нередко заставал последнего в обществе его приятелей — Константина Коровина и поэта Саши Черного.

Иван Кондратьевич Крайтор (1880—1957) — коллекционер, художник-реставратор, посредник по продаже картин и устроитель выставок, художественный агент К.А. Коровина. В 1910-х годах — руководитель московской Галереи К. Лемерсье. По-видимому, именно тогда он сблизился с К.А. Коровиным и многими другими известными художниками и искусствоведами. К его мнению профессионального реставратора прислушивался И.Э. Грабарь; сестра Крайтора, Анна Кондратьевна (тоже реставратор), на долгое время стала другом и соратником Грабаря. После революции Крайтор занимал видную должность в Народном комиссариате просвещения РСФСР, занимаясь приобретением картин для Музейного фонда. При активном содействии Крайтора под эгидой Главполитпросвета в декабре 1921 — январе 1922 года была организована персональная выставка Коровина. Все произведения, отобранные для показа, живописец передал своему художественному агенту. Всего на выставке было представлено 70 работ, большая часть которых (53 картины) была выполнена в 1917—1921 гг. Именно экспонаты этой выставки имеются в виду, когда заходит речь о «коровинском наследии» Крайтора. В 1923 году он уезжает в заграничную командировку с бесценным багажом — картинами Коровина, доверенными «милому Кондратьевичу» для устройства выставки. Большую часть своего собрания, состоящего из полотен известных русских и зарубежных мастеров, Крайтор оставляет в Москве на попечении своей жены С.И. Дока-Крайтор и сестер — Анны и Софьи: «Единственная моя просьба к тебе, а также к Ане и Соне: живите в согласии и дружбе и не давайте себя в руки разным проходимцам, которые будут вас обманывать и обирать, вот мой завет всем вам, и всем моим трудам»2.

Взаимоотношения К.А. Коровина и И.К. Крайтора за рубежом складывались непросто. «Крайтора я не видел два года. И где картины мои, что у него, не знаю», — писал художник в 1927 году в Москву их общему приятелю П.И. Суворову3. В том же году, беседуя с сотрудником Третьяковской галереи В.М. Мидлером, находящимся в Париже в командировке, Коровин говорил: «Картины этой выставки находятся у И.К. Крайтора <...>, а Крайтор, где находится, не знаю»4. В середине 1920-х годов Крайтор обосновался в Голландии и, по-видимому, связь его с Коровиным была прервана5. В 1930-х годах он приезжал во Францию и, по свидетельству И.И. Мозалевского, встречался с Коровиным. Окончательно И.К. Крайтор обосновался в Париже после войны. Жил он на улице рю Сольнье (rue Saulnier), 20, одинокий и больной, в огромной трехкомнатной квартире, где размещалась и его коллекция картин. «Всюду отворачиваются от меня, узнавши, что я советский, кроме того, после отъезда Ани никто не посещает меня»6, — писал он в Москву сестрам7. «Работоспособность моя сильно понижена. В 10—20 раз медленнее приходится все делать, да притом одному <...> печь, уборка, кухня и проч., проч. Единственная надежда, что кто-либо из моих приедет и захватит часть лучших собранных вещей, иначе все пропадет», — сетовал в письме И.Э. Грабарю8. После смерти Крайтора 19 декабря 1957 года его квартира была опечатана. Похоронами занималась квартирная хозяйка мадам Фредерикс9. Дело о наследстве тянулось около 10 лет10. В 1965 году часть коллекции была передана в СССР — его жене С.И. Дока-Крайтор и сестрам Анне Крайтор и Софье Крайxтор-Пхакадзе11. В 1968 году Третьяковской галереей у С.К. Крайтор-Пхакадзе был приобретен за 1000 рублей натюрморт К.А. Коровина «Рыбы»12, который стал единственной работой в собрании галереи из «коровинского наследия» Крайтора.

В 1947 году И.И. Мозалевскому был разрешен въезд в СССР. Он хотел обосноваться в Москве, но в столице вынужден был перебиваться случайными заработками и, по его собственным словам, «бедствовал»13. В 1953 году он перебрался в Симферополь. Работал научным сотрудником в местной картинной галерее, рисовал, писал искусствоведческие статьи, преподавал. В 1963 году под эгидой Союза художников в Москве состоялась его персональная выставка. В середине 1950-х годов он приступил к работе над воспоминаниями. В них описана жизнь русских художников в эмиграции. В 1973 году издательство «Советский художник» приняло их к публикации. Но несмотря на то, что автор сделал принятые в то время акценты на негативные стороны жизни русской творческой интеллигенции: отсутствие профессиональной работы, пьянство, нищета и т.д., издание книги запретили, и рукопись сдали в архив. Предлагаемая читателю публикация — первое издание малой части интересных и объемных воспоминаний И.И. Мозалевского «Моя жизнь в Париже».

Текст воспоминаний печатается с незначительными сокращениями, в соответствии с правилами современной орфографии и пунктуации, но с сохранением особенностей авторского стиля. Явные опечатки и описки исправлены без оговорок. Публикация подготовлена научным сотрудником ОР ГТГ Н.В. Ильиной.

<...> Вошедши впервые в ателье на «Порт-Орлеан», я увидел его на фоне ковра в такой точно позе, облокотившимся на валик тахты, в какой написал его В. Серов. Но и ковер был не тот, не был так цветист, и сам Коровин уже не был тем осанистым москвичом — здоровяком с жизнерадостным взглядом, с какой-то ленивой истомой во всей его фигуре и лице. Сидевший передо мной Коровин был широк, одутловат и стар. На его лице застыло выражение недовольства жизнью, недовольства собой и полной растерянности перед вставшим перед ним во весь рост вопросом: что делать? Как дальше жить? Поза была похожа по рисунку на серовский портрет, но сколько отчаянья было теперь втиснуто жизнью в этот живой рисунок, в эту, когда-то беспечную, позу!

Коровин шутил, смеялся, оживленно рассказывал, вспоминая старое, прошлое, как-то боялся коснуться настоящего. <...> Я никак долго не мог понять: почему он не вернется на Родину, если он так тоскует по ней? Его «русскость», которую он со страхом видит утерянной, быстро там реставрировалась бы и все вошло бы в норму. Я часто встречал Коровина на улицах, в ресторанах, в «бистро» (забегаловках по-нашему). Он всегда был неспокоен, нервен и как-то рассеян. Иногда он даже проходил мимо меня, не узнав, как во сне, подобно лунатику.

Я никак не мог понять смысла его существования в Париже. И только столкнувшись близко с неким Иваном Кондратьевичем Крайтором, художником-реставратором, я узнал материальную основу трагедии жизни художника Константина Коровина.

Прежде чем рассказать об этом, считаю нужным познакомить читателя с личностью И.К. Крайтора. Когда-то его рисовал сам И.Е. Репин. Когда-то он, как реставратор, был в близких отношениях и с И.Э. Грабарем. Его сестра Анна Кондратьевна и по настоящее время служит в Академии Наук СССР, в научно-исследовательском институте [истории] и теории искусства, руководимом Грабарем.

В то время, когда я познакомился с И.К. Крайтором, это был человек непомерно одряхлевший, больной и одержимый идеей о гибели нашего мира, о самоуничтожении человечества. Он, по его же словам, и сам бы не прочь помочь этому уничтожению «хотя бы» части человечества. Для этого он изучал какую-то «тибетскую рукопись о медленно действующих ядах». Отрывисто, хриплым, шипящим голосом, подобно древней Пифии, как в бреду, изрекал он свои «пророчества». Но это, впрочем, не мешало ему быть дельцом и стяжателем на манер Шейлока.

С Крайтором я познакомился как с членом секции художников «Объединения работников искусств, советских граждан во Франции» (при Союзе советских граждан). Я был председателем этой секции и членом президиума Объединения. На моем очередном докладе «О коммерциализации западноевропейского искусства» Крайтор вел себя более чем непозволительно и странно для советского человека: он все время перебивал меня и стремился серьезный доклад превратить в веселый (с оттенком порнографии) фарс. Мне не раз пришлось призывать его к порядку. После доклада я хотел побеседовать с ним по-товарищески, уговорить его впредь быть серьезным и корректным на собраниях членов секции. Он, конечно, обещал и тут же свернул на свою любимую тему о самоуничтожении человечества. Когда мы с ним прощались у входа в метро, он настойчиво просил меня и жену мою посетить его квартиру и осмотреть «собранную» им коллекцию произведений К. Коровина.

Я всегда любил и почитал этого величайшего русского мастера декоративной живописи и такое приглашение меня, как искусствоведа, не могло не заинтересовать. Я воспользовался им и через несколько дней посетил Крайтора. И не жалею: я открыл местонахождение «Коровинского наследия» в полном смысле этого слова.

Оказалось, что Коровин с Крайтором прочно были связаны, т.е. попросту говоря, Крайтор (по словам самого Коровина, о которых я узнал впоследствии) обобрал его. Я узнал мнение друг о друге обоих антагонистов — и Коровина, и Крайтора, — так что мне не составило большого труда вывести беспристрастное (среднее) суждение в «голландской махинации», совершенной И.К. Крайтором.

Это было в начале эмиграции: в 20-х годах. Когда Коровин приехал в Париж, то Крайтор предложил ему организовать его персональную выставку в Голландии. Он убедил художника, что голландский гульден не ровня французскому франку и что, продав свои полотна за гульдены, можно ему, Коровину, долго спокойно жить и работать в Париже. Не имея средств к существованию, доверчивый Коровин отдал Крайтору все свои лучшие произведения. Выставка состоялась. Был каталог и пресса. Но когда она кончилась, то художник Коровин так и не получил ни своих картин, ни голландских гульденов. Впрочем, он получил небольшую сумму во франках и обещание впоследствии уплатить ему за все картины, якобы купленные на выставке. Вначале Крайтор сослался на нечестность хозяина галереи, голландца, который-де ему обещает часть работ вернуть. А за часть уплатить. А потом Коровину говорилось, что из Голландии ничего не высылают, но что он, Крайтор, вернет ему небольшими суммами всю стоимость выставленных картин. Действительно, он выдавал эти «суммы», но так редко и в таком мизерном масштабе, что Коровин все время бедствовал. Коровин от таких успехов мало-помалу спивался, а Крайтор, пользуясь его болезнью и неуменьем вести дела, выдавал деньги «в счет выставки» без всяких расписок и учета.

Фактически оказалось, что все выставленные в Голландии произведения К. Коровина перекочевали из Голландии в Париж, в огромную, похожую на склад картин квартиру Крайтора. Кроме того, этот современный Шейлок при посредстве владельцев русских кабаков (ресторанов и баров), усердно посещаемых Коровиным, выменивал у потерявшего под собой почву художника его последние картины за небывало низкую цену: 2-3 бутылки простого вина!

В тот период к русскому искусству все охладели. Этому способствовал и экономический кризис. Советских художников боялись, а эмигрантские — надоели. Необычной трудностью сбыта картин и воспользовался Крайтор.

Я посетил квартиру этого стяжателя, когда Коровина уже не было в живых. Детально осмотрев «Коровинское наследие», я узнал у Крайтора, что он надеется на мою помощь в предложении для нашего посольства закупить всю его коллекцию для музеев в СССР. Он хотел, чтобы я сам предложил послу А.Е. Богомолову купить эти полотна известного русского художника. Он даже предложил мне цинично «куртажные», если я помогу продать всю коллекцию «за дорогую цену». Продать коллекцию, стоившую жизни бедному Коровину! Я брезгливо отказался от этой миссии, зная, каким мошенническим образом достался Крайтору этот «Коровинский музей». Однако я ничуть не сожалею, что увидел такое огромное количество лучших работ К. Коровина, согласившись посетить обобравшего его Крайтора. Вся огромная квартира его была буквально завалена блестящими коровинскими произведениями. Каждое из них я рассмотрел (не скрою!) с благоговейным восторгом. Какие упоительные краски! Сколько вкуса! Это были подлинные шедевры коровинского творчества. Большинство из картин и этюдов были написаны в период увлечения художника разрешением световых задач декоративной живописи.

Я видел много — в музеях и коллекциях — старых коровинских картин, написанных и в импрессионистической манере, и в технике гладкого мазка. Это были его любимые парижские бульвары ночью, этюды московского периода. Положа руку на сердце, могу сказать, что никогда и нигде я не видел столь прекрасных коровинских полотен, как в «собрании» этого Шейлока-Крайтора. Особенно врезалось мне в память одно большое полотно, написанное в широкой декоративной манере, в слегка пригашенных ночных тонах, но создающее иллюзии такой реальности, какую не встретишь ни у кого из русских художников того времени. Обыкновенно ведь, если пишут в декоративной манере, то все как-то плоско, условно. А тут — подлинный, насыщенный, словно рембрандтовский реализм. Лампой освещенная веранда, в окно видно море, да так взятое, что слышишь его шум. У стола сидит молодая женщина, одетая по-домашнему, и мечтательно перебирает струны гитары... Сюжет обыденный, незатейливый, простой, но сколько в нем жизни, сколько чувствуется нежности к родным местам. К родному Черному морю. Такой прелестной картины Константина Коровина я еще никогда не видел!

Крайтор уже тогда страдал старческим одряхлением, граничащим с маразмом, неуравновешенностью, раздражительностью и даже некоторого рода психозом. В то время, когда я рассматривал великолепные коровинские полотна, он уверял меня, что «земные недра вскоре будут опустошены человечеством, исчезнут нефть, уголь, металлы. Земля станет неплодородной. Наступит тьма, голод, холод. Людям негде будет жить — так они расплодятся. Единственное средство для спасения всего человечества в целом, уверял Крайтор, — это искусственное уничтожение части его с помощью медленно действующих ядов. И этот одержимый человеконенавистник показал мне какие-то рукописи, корни, колбы. Подобное мракобесие превратило в моих глазах его огромную полутемную квартиру в лабораторию средневекового алхимика-отравителя. Впечатление от чудесных коровинских полотен невольно переплеталось с мрачным впечатлением от слов этого одержимого «пророка» гибели человечества14.

Когда мы с женой вышли на свежий воздух и прошлись по широким улицам вечернего Парижа, только тогда осознали мы, что это был не кошмарный сон, а визит к Ивану Кондратьевичу Крайтору, художнику-реставратору, старцу около 80-ти лет. И я подумал, что ему следовало бы быть не членом нашего советского объединения, а пациентом больницы для опасных умалишенных. И все-таки я до сих пор вспоминаю о том наслаждении, которое получил от просмотра коровинских произведений: они, эти воспоминания, оказались сильнее брюзжания старца, одержимого человеконенавистническими идеями.

Я пришел после всего, что узнал и увидел, к заключению: К. Коровин вернулся бы на Родину, если бы не Крайтор, который так искусно подвел его, что художник боялся даже думать о возвращении в СССР. История этого страха мне известна. Коровин написал письма: одно — кому-то из московских художников, в котором ругательски порицал и критиковал Луначарского, Штернберга15 и многих других, стоящих у кормила советского искусства, другое — самому Луначарскому с просьбой помочь ему вернуться на Родину. Крайтор взялся передать эти письма в Москву и перепутал адресатов. Нарочно ли, нечаянно ли — это трудно было установить, но письмо Коровина с критикой Луначарского попало в руки самого А.В. Луначарского и привело его в ярость, и он прислал Коровину не менее ругательное письмо с советом и не думать возвращаться. Крайтор объяснял такую неудачную «передачу» письма несчастным случаем. Коровин же считал, что это было сделано намеренно Крайтором, чтобы заградить ему пути к Родине. Предположение Коровина мне кажется вернее, так как в интересах Крайтора, чтобы Коровин оставался в Париже, где легко было прибрать к рукам все его «художественное наследие».

И вот Коровин пил запоем и делился со своим собутыльником, художником Билибиным, гнетущим его страхом потерять «русское лицо». Его все время неудержимо тянуло на Родину, но злополучное письмо, переданное не по адресу, не давало ему решиться на визит к послу СССР и на принятие советского гражданства. Ему говорили все его друзья (в том числе и я), что все это уже давно пора забыть, что Луначарского и Штернберга уже нет в живых. Но Коровин никак не мог преодолеть своего какого-то ненормального, стихийного страха и выкинуть из головы историю с письмом. Он тосковал и изливал свою любовь к Родине на страницах эмигрантских газет и журналов16. Его воспоминания о Москве, о няне Тане, о первых его «меценатах» — бедных московских чиновниках — были наполнены такой беспредельной, трогательной любовью ко всему, что касалось России, что мне читать их было и больно, и тяжело: я был свидетелем, как погибал от кем-то внушенного ему страха великий русский художник, любящий свою Родину человек. Он бедствовал и продолжал менять свои прекрасные полота на бутылку вина, обогащая Крайтора, который, как хищник, вырывал у него картину за картиной, этюд за этюдом и почти даром. Крайтор был уверен в прибыльности этого жестокого грабежа.

Уезжая из Парижа в СССР, я получил от Крайтора конверт с письмом к И.Э. Грабарю с просьбой отпустить его сестру Анну Кондратьевну в Париж присутствовать при операции, которой он вскоре должен был подвергнуться, так как на случай смертельного исхода ему необходимо присутствие кого-либо из родных. Он боялся, что в случае его смерти его соседи могут растащить собранные им картины.

Я лично передал это письмо И.Э. Грабарю, когда приехал в Москву в начале 1948 года. Вскоре я из письма моих друзей-художников, оставшихся еще в Париже, узнал, что А.К. Крайтор побывала в Париже, присутствовала при операции брата, и, когда всякая опасность для жизни миновала, она вернулась в Москву.

Боясь, что на меня ляжет ответственность, если я не сообщу о «Коровинском наследии» Крайтора нашей художественной общественности, а Крайтор его распылит или в припадке мизантропии уничтожит, я написал обо всем, что знал, в газету «Советская культура». Я даже рекомендовал поспешить помешать гибели такого ценного собрания произведений блестящего русского художника. Редакция газеты ответила мне, что все меры приняты против распыления «Коровинского наследия».

О Крайторе долгое время я не имел никаких сведений. Уже заканчивая мои воспоминания, я получил письмо от приехавшего из Парижа на Родину журналиста В.А. Курилова. Он известил меня о том, что с Крайтором — весьма неблагополучно: то он впадал в старческий маразм, полную прострацию, то надоедал нашим советским учреждениям и отдельным гражданам всякими выдумками. Он дошел до того, что «требовал» от правительства СССР в лице посла во Франции выдать ему «командировочные», считая с 20-х годов, и это на том основании, что его якобы послал «для урегулирования за рубежом вопросов о русском искусстве» не кто иной, как сам Владимир Ильич Ленин! Его стали избегать, не принимать — так он надоел всем своими фантазиями. Досталось от него и его бывшему другу И.Э. Грабарю, которого он публично обвинял на всех собраниях, что он якобы «обобрал» его, присвоив себе изобретенные им, Крайтором, способы реставрации картин, и получил за них звание академика, а ему этого звания не присудили!

Наши граждане, живущие в Париже, взывали к сестре Крайтора, чтобы она увезла его отсюда или, по крайней мере, поместила его в какой-нибудь приют для престарелых. Перед новым 1958 годом Крайтора нашли его знакомые лежащим на улице Риволи в бесчувственном состоянии. У него случился сердечный припадок. Жизнь его находится в опасности. Но еще в большой опасности — «Коровинское наследие», которое в случае внезапной смерти Крайтора ожидает процедура «продажи с молотка» на аукционе Отеля Друо17. Больше я ничего не мог узнать ни о Крайторе, ни о его коллекции.

P.S. Впоследствии я узнал, что картины К.А. Коровина кое-кто видел в Москве. Я обратился за разъяснением к Игорю Эммануиловичу, а он написал мне очень раздраженное письмо с просьбой не порочить память такого человека, как Крайтор. Причем, рассердившись, заявил в письме, что не знает даже моего имени и отчества (хотя оно стояло на конверте!), а затем просил окончить с ним всякую переписку.

ОР ГТГ. Ф. 60. Ед. хр. 729. Л. 108-118. Подлинник.

 

  1. Выставка К.А. Коровина была организована Художественным отделом Главного политико-просветительского комитета при Наркомпросе РСФСР и проходила в салоне К.И. Михайловой в декабре 1921 — январе 1922 года (Москва, ул. Большая Дмитровка, д. 11).
  2. Из письма И.К. Крайтора к С.И. Дока-Крайтор (ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 151, Л. 1) следует, что Крайтор получил «безвременную» заграничную командировку и не собирался возвращаться в страну. Интересно отметить, что ему удалось сохранить советское гражданство, благодаря чему часть его наследства смогла вернуться на Родину.
  3. ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 2. Л. 1.
  4. ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 114. Л. 8.
  5. В книге «Константин Коровин. К 150-летию со дня рождения» (2011. С. 138) автором-составителем Александром Киселевым приводится письмо К.А. Коровина к И.К. Крайтору, датированное публикатором 1930-ми годами, из которого, по его мнению, следует, что и в это время Коровин пользовался услугами своего художественного агента. «Вы меня навестили, потом написали письмо из Голландии насчет выставки. Я Вам ответил на него, получили? Это ведь давно было и с тех пор от Вас ни слуху, ни духу». Можно предположить, что речь в письме идет о выставке русских художников в Голландии (май — июнь 1925 г.), где были представлены 22 работы Коровина, в том числе и с московской выставки 1921 г. На наш взгляд, письмо написано в конце 1920-х годов или в самом начале 1930-х. Если верна датировка Киселева, то и она служит еще одним подтверждением того, что регулярные и доверительные отношения между Коровиным и Крайтором были прерваны.
  6. ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 172. Л. 2 об. [май 1949].
  7. Анна Кондратьевна Крайтор (1902—1967) дважды приезжала в Париж: в 1947—1948 и 1954 годах.
  8. ОР ГТГ. Ф. 106. Ед. хр. 6518. Л. 5 об. 17 марта 1951 г.
  9. Более подробной информации о личности мадам Фредерикс на сегодняшний день не имеется, по недостоверным источникам, до опечатывания квартиры Крайтора ей удалось вывезти оттуда часть коллекции.
  10. ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 141. Л. 1-53.
  11. Было передано 26 предметов искусства, в том числе картины К.А. Коровина. 23 произведения, из них 9 картин К.А. Коровина, получил племянник Крайтора — Алексей Михайлович Крайтор, проживающий в США.
  12. К.А. Коровин «Рыбы» (1917, ГТГ). ОР ГТГ, Ф. 230. Ед. хр. 155. Л. 1.
  13. ОР ГТГ. Ф. 60. Ед. хр. 41. Л. 6 об.
  14. Мемуарист не сгущает краски: о своей теории «гибели человечества» И.К. Крайтор писал и И.Э. Грабарю. См.: ОР ГТГ. Ф. 106. Ед. хр. 6516, 6518.
  15. Имеется в виду живописец Штеренберг Давид Петрович (1881—1948). В 1918 году состоял правительственным комиссаром по делам искусств в Петрограде, позднее заведующий ИЗО Наркомпроса в Москве, где служил и И.К. Крайтор.
  16. Основным изданием, публиковавшим рассказы К.А. Коровина, была газета «Возрождение». Более подробно о Коровине-писателе см.: Коровин К.А. «То было давно... там... в России...»: Воспоминания, рассказы, письма: В 2-х кн. М., 2011.
  17. Отель Друо — один из крупнейших аукционных домов Европы по продаже предметов изобразительного искусства и антиквариата.

Вернуться назад

Теги:

Скачать приложение
«Журнал Третьяковская галерея»

Загрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в App StoreЗагрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в Google play