Выставка Дмитрия Жилинского

Творчество едва ли не всех современных художников можно отнести к тем или иным стилистическим категориям: к традиционной живописи, к постимпрессионизму, к «актуальным» течениям... Искусство Дмитрия Жилинского абсолютно оригинально, оно стоит особняком, не находя прямых аналогий ни в одном направлении. Так способен писать только он один.

Жилинский - блестящий рисовальщик, и его живопись опирается на идеально точный рисунок, придающий ей черты строгой классичности, профессионального качества, присущего старым мастерам. Еще одно свойство Жилинского - редкий дар передачи сходства. И портреты родных, близких художника, и заказные «парадные» портреты датской королевской семьи, и портреты великих музыкантов для Московского Дома музыки узнаваемы и достоверны в каждой черте, почти пугают своим невероятным сходством с моделью. Но такими же на редкость достоверными, как бы написанными «с натуры», предстают и масштабные многофигурные полотна - трагические сцены ареста отца, отпевания любимой жены Нины Жилинской, библейские композиции - «Тайная вечеря», «Голгофа», сцена спасения египетской царевной младенца Моисея.

«Реальность» у Жилинского особая, не имеющая ничего общего с натурализмом, пассивной верностью натуре. Что-то значительно большее, глубинное звучит во всех созданных им образах - они реальны не только в своем «материалистическом» существовании, том кратком миге «между прошлым и будущим», который «называется жизнь», но в вечности, в «пакибытии». Не живут - «пребывают» в каком-то четвертом измерении, куда мало кому дано войти. Жилинскому дано.

Мы смотрим на его портреты и видим не плоское изображение, не зеркало. Словно бы осветилось изнутри прозрачное стекло, и из какой-то мистической дали, из небытия вышли, обрели плоть люди, десятки людей, знакомых нам и незнакомых, до галлюцинации живых и реальных. Николай Михайлович Чернышев со своей чудесной самоотверженной Антониной Александровной, Святослав Рихтер, мать и дочь художника, Нина Жилинская и вторая жена Дмитрия прелестная Венера, страстно любимый сынишка Коля и сам Дмитрий, один из многих. Только что не движутся, не говорят, - но не дано ни двигаться, ни говорить душам предстоящим, ушедшим «за грань», явившимся на призыв художника из другого, вечного существования. Одни ушли из «этой жизни» давно, вместе со всем своим миром, как ушел молодой, исполненный творческих дерзаний Художественный театр, целый пласт русской культуры рубежа веков. Другие живы, но вернулись из прошлого, из каких-то неповторимых мгновений прошедшей жизни. Да, они здесь, с нами, но уже не те, не такие. Тех нет в сегодняшнем дне, как нет погибших отца и брата художника, оставшихся навсегда один - в 1937-м, другой - в 1941 году. Нет его самого, молодого, нет девчурки-дочери...

Творчество Дмитрия Жилинского - на три четверти, если не более, воспоминания, но воспоминания особого рода. Говорят, на грани смерти человек с необыкновенной яркостью переживает самые значительные события своей жизни. Эти воспоминания словно бы хранились записанными на некой «дискете» и «считываются» вновь во всей своей реальности. Таким «воспроизведением» мгновений представляются работы Жилинского. Можно подивиться, что художник, не щадя себя, обращается к самым тяжелым, трагическим мгновениям своей судьбы. Арест отца. Смерть Нины. Да и написать автопортрет с убитой любимой собакой на руках мало кто решится... Впрочем, что же тут странного: эти мгновения так значительны, так сильны, настолько неотступно присутствуют в душе художника, что не могли не материализоваться, не запечатлеться в красках - целомудренно скупо, без малейшего художественного нажима, как-то иконописно светло. В искусстве Жилинского вообще нетрудно подметить обращение к русской иконописи и в использовании техники темперы по левкасу, и в пристрастии к чистым, естественным цветам.

Запечатлелись в творчестве Дмитрия Жилинского и важные исторические события русской культуры, общечеловеческой истории. В большом панно, сделанном для МХАТа, художник изобразил тот конкретный исторический момент, когда в 1900 году Художественный театр привез в Крым свои спектакли «Чайка» и «Дядя Ваня», чтобы показать их А.П. Чехову, и 24 апреля в Ялте почитательница Чехова Ф.К. Татаринова дала прощальный завтрак артистам и писателям. На громадной плоской крыше дома и ведущей на нее лестнице художник представил Чехова, Станиславского, Книппер, Горького, Бунина и многих других, изобразив их с присущей его манере узнаваемостью. Лишь в одном он отступил от правды истории: показал среди «сонма великих» мальчика, племянника Антона Павловича, будущего гениального артиста Михаила Чехова. Такое «отступление» закономерно и естественно - перед нами как будто приоткрылась завеса и на мгновение явилась художнику поныне существующая реальность бытия и Чехова, и молодого Художественного театра, и всех тех, кто представлял великую культуру Серебряного века и в тот далекий день пришел почтить и поздравить Антона Павловича. Не исчезли, не ушли в небытие - не могли уйти; вечно «пребывает» тот день и та атмосфера единства и радости, о которой писал Станиславский: «Помню восторженные, разгоряченные южным солнцем речи, полные надежд и надежд без конца». Того Художественного нет сейчас, но он во много раз реальнее двух нелепых половинок, претендующих на его великое имя.

Так же «предстает» у Жилинского и «Тайная вечеря» - непреходящее событие, совершившееся однажды в Страстной четверг, за которым последовали Гефсиманский сад, суд, распятие. Великое таинство - Тайная вечеря есть и пребудет до конца времен, независимо от последующей трагедии. Арест, пытки, казнь Иисуса отошли куда-то, атмосфера картины - это уже Его Воскресение. Убранная, приготовленная, устланная коврами комната кажется радостной праздничной храминой - есть в ней что-то от помпейских росписей, светлая радость античности. Сидящие вокруг низкого стола апостолы образуют венок, сплетенный, как из лепестков и листьев цветов, из их праздничных одежд. А объединяет и их, и нас одно потрясающее чувство ликования: Христос воскрес! «Но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас». Иуда ушел - его пригнувшаяся темная фигура маячит в проеме двери, но ни участникам вечери, ни нам, зрителям, до него нет дела. Он отторгнут, изгнан - отныне мы пребываем в вечном празднике, он - в вечном уходе в ночь...

В наше время, когда искусство всеми доступными и недоступными ему средствами пытается вырваться за грани бытия, Жилинский переступил эту грань просто, естественно, ничего не деформируя, ничего не ломая, не отказываясь ни от одной самой малой подробности жизни. Он поведал о бессмертии каждого из нас, каждого мгновения нашей судьбы, каждого цветка, каждого плода земного. Всякое событие жизни человека, всякий его возраст, пройдя, остается и пребудет вечно - это чувство, рожденное творчеством Дмитрия Жилинского, наполняет душу благодарностью к художнику и надеждой, которой так не хватает в нашем жестоком, обезбоженном мире.