«Ваши картины какие-то настоящие...». Александр Головин и Елена Поленова

НЕРЕДКО, ГЛЯДЯ НА КАРТИНЫ, ХОЧЕТСЯ УЗНАТЬ, КАКИМ ХУДОЖНИК БЫЛ В ЖИЗНИ, ЧТО ЕГО ВОЛНОВАЛО, КТО ОКРУЖАЛ, ГДЕ ЧЕРПАЛ ОН ВДОХНОВЕНИЕ, СОЗДАВАЯ СВОИ ШЕДЕВРЫ. НЕ ВСЕГДА ЛЕГКО НАЙТИ ОТВЕТЫ НА ЭТИ ВОПРОСЫ В ТВОРЧЕСТВЕ МАСТЕРА И ДАЖЕ В НАУЧНЫХ МОНОГРАФИЯХ О НЕМ. ПРИОТКРЫТЬ ЗАВЕСУ ПОМОГАЮТ ВОСПОМИНАНИЯ И ПИСЬМА. ИЗДАННЫЕ Э.Ф. ГОЛЛЕРБАХОМ «ВСТРЕЧИ И ВПЕЧАТЛЕНИЯ»¹ АЛЕКСАНДРА ГОЛОВИНА РИСУЮТ ВНЕШНЮЮ КАНВУ ПРОЖИТОГО; ВНИМАНИЕ АКЦЕНТИРУЕТСЯ НА СОБЫТИЯХ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ, ОЦЕНКЕ ТЕХ ИЛИ ИНЫХ ЛЮДЕЙ И ЯВЛЕНИЙ, В МЕНЬШЕЙ СТЕПЕНИ ВКЛЮЧАЯ РАССУЖДЕНИЯ ОБ ИСКУССТВЕ. ВНУТРЕННИЙ МИР ХУДОЖНИКА, ЕГО ТВОРЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ПОЧТИ ВСЕГДА ОСТАЮТСЯ ЗА КАДРОМ.

«Спрятанный в себе человек»², - говорил о нем Константин Коровин. И действительно, все, что мы знаем о Головине, касается его ярких творческих успехов. Воспоминания современников свидетельствуют, как правило, лишь о методах и результатах работы для театра в пору зрелости. О человеческих качествах, о внутренних переживаниях, о художественных исканиях почти нет упоминаний. Сдержанный, замкнутый, не пускавшийся в откровенности, не любящий светскую жизнь - таким остался художник в памяти многих знавших его в пору широкой известности. А что было до этого? Обрывочные сведения об отдельных работах без общего представления о непрерывных поисках в искусстве, да и просто о жизни. А ведь ранний период творчества Александра Яковлевича - это время становления его таланта.

К счастью, сохранилось более полусотни писем³ Головина Елене Дмитриевне Поленовой, сестре известного художника, которые впервые публикуются в каталоге выставки, проходящей в Третьяковской галерее. Эти послания 1890-х годов - редкие свидетельства искренней дружбы и живого общения, где часто встречаются слова: «я жду Вас», «без Вас очень скучно», «приезжайте быстрее», «сообщите, когда приедете». Это не просто дань вежливости, а скорее потребность поделиться с близким человеком надеждами и сомнениями, планами на будущее, желание совместной работы с тем, кто понимает искусство.

С семьей Поленовых молодой человек познакомился в конце 1880-х годов, в период окончания учебы в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Там преподавал В.Д. Поленов, к творчеству которого Головин, как и многие учащиеся, относился с восторгом. Александр Яковлевич вспоминал: «Его картины восхищали всех нас своей красочностью, обилием в них солнца и воздуха. После пасмурной живописи "передвижников" это было настоящее откровение. <...> Влияние Поленова на художественную молодежь 80-х и 90-х годов было весьма заметно. Около него и его сестры, художницы Е.Д. Поленовой, группировались начинающие художники. К их отзывам прислушивались, их похвалой дорожили»⁴.

С Еленой Дмитриевной Головина объединяло общее увлечение техникой пастели, в которой Александр Яковлевич смог достичь особого мастерства благодаря помощи Поленовой. В феврале 1890 года художница сообщала подруге и единомышленнице Елизавете Григорьевне Мамонтовой, жене известного мецената Саввы Ивановича Мамонтова, что собирается устроить «клуб пастелистов». Сама много работая в этой технике, Елена Дмитриевна стремилась поддержать Головина, о котором писала брату: «Увлекся тоже пастелью, и очень мне понравилось, как он сработал этюд головы. По-моему, портрет этот так хорош, что, наверное, мог бы получить в нынешнем году премию»⁵. Е.Д. Поленова, отзывчивая по натуре, неравнодушная к исканиям художественной молодежи, с сочувствием отнеслась к просьбе Головина рисовать вместе. В феврале 1890 года она сообщала Н.В. Поленовой, жене брата: «Вчера вечером был у меня Головин. Видно, малый ужасно одинок и тяготится этим. Просит ужасно соединиться для работы пастелью. Я обещала с первой недели»⁶. Рисование пастелью увлекало обоих. Головин старался хоть чем-то быть полезным Елене Дмитриевне. В одном из писем он предлагал поделиться материалами, сообщая, что получил «пастели от Лефранк», то есть французской фирмы «Lefranc & Bourgeois», материалами которой художник потом пользовался на протяжении всей жизни.

Совместная работа пастелью продолжалась несколько лет, что позволило Головину достичь значительных успехов в этой технике. В 1895 году Павел Михайлович Третьяков купил у него пастель «В иконописной мастерской», о чем Елена Дмитриевна не без гордости сообщала невестке: «Это правда, что Третьяков купил вещь Головина, ту самую пастель, которую мы вместе писали летом в подвале»⁷. Сам Александр Яковлевич в письмах к Елене Дмитриевне шутливо называл эту работу «плагиатом», имея в виду написанную Е.Д. Поленовой в 1887 году картину «Иконописная XVI столетия», также приобретенную Третьяковым.

Для становления Головина общение с Е.Д. Поленовой имело большое значение. Организованная и трудолюбивая, она старалась привить молодому человеку серьезный подход к делу, порой ругая его за лень. Он осознавал необходимость критики: «Была мне дана хорошая головомойка, за которую я вам очень благодарен»⁸. По тону писем чувствуется, что молодой художник как бы оправдывается, искренне стараясь соответствовать высоким требованиям коллеги и наставницы, мнение которой очень ценил. Он находил в творчестве и личности Е.Д. Поленовой то, чего не хватало ему самому, вызывало желание учиться у нее правде жизни: «Я вижу, правда, замечательно, что Ваши картины какие-то настоящие, а мои не то, и чем больше я смотрю, тем больше убеждаюсь, что в Ваших картинах настоящая правда, а в моих нет. Порассуждайте и увидите, что я прав, я об этом же много думал за последнее время, или они без почвы у меня, чего-то не хватает, да и никогда не будет хватать, вот истина, которая по истине же ужасна»⁹.

Стремление к постоянному совершенствованию, к искренности, к «настоящей правде» в творчестве, вызванное благотворным влиянием Поленовой, не оставляло художника до конца дней. Это отмечали многие современники, например, Э.Ф. Голлербах, С.А. Щербатов, В.А. Пяст. Последний вспоминал: «В Головине было редкое сочетание безграничного полета фантазии со строгой дисциплиной мысли, со стремлением к правде, к научной точности»¹⁰.

Е.Д. Поленова, любившая и глубоко чувствовавшая природу, стремилась поддержать в Головине желание писать с натуры. Александр Яковлевич, занятый днем зарабатыванием на жизнь, регулярно сообщал Елене Дмитриевне о вечерних сеансах на пленэре: «Был я несколько раз в Разумовском и сделал только один этюд росы, в другие разы она не повторилась»; «я кое-что понабрал в себя за эти вечера»¹¹. Впоследствии, став известным театральным декоратором, Головин не только не забросил пейзажную живопись, но и специально делал натурные зарисовки. Директор Императорских театров В.А. Теляковский свидетельствовал, что реальные пейзажи вдохновляли художника при работе над театральными постановками: «Головин возвратился и был на Кавказе. Ездил, чтобы посмотреть Кавказ перед тем, как писать "Демона"»¹².

Многих современников восхищали пейзажи Головина. Сергей Маковский, сравнивая пейзажные и театрально-декорационные работы художника, писал: «Его малоизвестные, очень тонко красочные узорно-лиственные пейзажи (поступившие прямо из мастерской художника к И.А. Морозову) немного напоминают манеру Вюйара <...>. Природа Головина, восхитительно-красочная и опоэтизированная, - пруды в лесных чащобах, уголки парков, кудрявые купы берез, - тяготеет и цветом, и рисунком к четкости почти графической. Пейзажи декоратора, скажут мне? Допустим. Но тогда декорации Головина следует назвать декорациями тончайшего пейзажиста. Каждый раз, что я бывал в Москве, я любовался в морозовском собрании узорными затишьями Головина, рядом с его феерическими испанками, написанными темперой и пастелью вместе. Нечто от левитановской грезы перешло и в эти головинские затишья, навеянные воспоминаниями детства о старинном парке Петровско-Разумовского. Несмотря на возлюбленные им райские сады юга Европы, где он пропадал подолгу, набираясь впечатлений для театра, деревенский Север ближе ему всех Севилий и Венеций»¹³. Детские годы, проведенные в Петровско-Разумовском под Москвой, где в Петровской сельскохозяйственной академии служил отец будущего художника, не прошли бесследно. Об этом очень поэтично писал хорошо знавший Головина Эрих Голлербах: «Старинный дворец и живописный парк, его окружающий, были полны романтизма и красоты незабываемой. Будущий художник рос в постоянном общении с живой природой, в плену ее нескудеющей прелести. Мечтательно любовался он возрождением, расцветом и увяданием старого парка, зелеными веснами, буйною роскошью лета, златотканой парчою осени, голубыми коврами зимы. Тени прошлого жили в глухих аллеях, среди обломков мраморных колонн, под кровлей полуразрушенных беседок. Тишиной и солнечной ленью были окутаны поляны, кудрявые рощи, пруды, заплывшие водорослями»¹⁴.

В любимый с детства парк Головин возвращался и в зрелые годы. Вероятно, именно эти места дали материал для созданной в 1894 году картины «Щемит. Ущерб луны», которую сам художник в письмах называл «Туманом». Летом 1894 года Александр Яковлевич сообщал Е.Д. Поленовой: «Я думаю пойти прямо на болото, там в Разумовском, и там поискать травы и тумана. Прудовой - это все-таки не совсем то, надо будет соединить в картине и тот и этот»¹⁵. Однако для реализации общего замысла художник ждал приезда Елены Дмитриевны, чтобы вместе работать, делиться сомнениями, выслушивать советы опытного мастера. «Лучше ездить в Разумовское и пользоваться минутой просветления атмосферы. И все-таки до сих пор написал очень немного. Вы ошиблись думая, что я работаю самую картину (Туман). Нет, я жду Вас <...>. В природе: в траве, в пруде, в цветах такие тона, так бы все и ухватил обоими руками, и как-то все не дается, так досадно, что все-таки какая-то слабость, что невозможно всего захватить и все списать и извлекать понемногу и писать в Туман, и тут еще роса, просто не знаю, за что схватить, так всего много»¹⁶. В цитируемом письме Головин предстает как тонкий мастер пейзажа, чувствующий и понимающий природу, стремящийся передать все оттенки цветовой палитры, всю прелесть летнего ландшафта, создаваемое им настроение. Позднее эти нюансы и ощущения художник стремился перенести на сцену - не случайно современники не единожды сравнивали театральные работы Головина с его пейзажами. Возможно, ночной пейзаж с ущербным месяцем, работа над которым начиналась в Петровско-Разумовском, вдохновлял последующие сценические находки художника. Художественные критики не раз отмечали связь оформления «Грозы» А.Н. Островского (1916) с успехами в изображении природы, особенно в декорации 2-й картины III акта «Овраг», где переплетающиеся стволы и корни деревьев, узкий серп луны, буйная зелень создают особый, нереальный мир. Ущербный месяц присутствует и в других театральных работах мастера, например, в созданном в 1908 году эскизе декорации III действия оперы Ж. Бизе «Кармен». Картина «Березы ночью» (1908-1910, ГТГ) продолжает тему, но луна здесь уже полная. Можно предположить, что первая известная большая работа с сумеречным видом знакомого с детства парка помогла раскрыться огромному таланту Головина-пейзажиста. Интересно замечание его многолетнего помощника по работе в театре Б.А. Альмедингена: «Природу он воспроизводил после длительного наблюдения и всегда вносил в свои работы элемент творческой фантазии. Каждый его пейзаж является синтезом наблюдений, иногда за целый период жизни»¹⁷.

При этом образы природы, образ конкретного парка нередко имели для мастера почти мистическое значение, о чем свидетельствует дневниковая запись художника Константина Сомова 15 июня 1916 года: «В парке встретили Головина <.> сказал мне, что, как всегда с ним бывает, предчувствовал, что меня встретит. Что перед встречей думал о моих картинах, связывал их с этим парком»¹⁸.

Работая на пленэре в знакомом с детских лет Петровско-Разумовском, Александр Яковлевич не уставал замечать переменчивость природы, ее многообразие. Летом 1894 года он сообщал Елене Дмитриевне: «Цветы в нынешнем году удивительные: рост мой, я таких и не видывал, не цветы, а шапки, и их ужасно много там, где прошлый год их и не было»¹⁹. Узнаваемость изображенных растений, их уместность в художественном произведении Головин считал важной составляющей своей работы. Известен случай, когда критик Сергей Маковский вызвал гнев художника тем, что принял колокольчики на портрете А.И. Люц (1909, Пермская государственная художественная галерея) за сирень. Восхищаясь умением художника передать всю прелесть живых цветов, Голлербах признавал здесь неуместным французский термин nature morte²⁰: «Среди "натюрмортов" Головина особенно хороши цветы, к которым менее всего применимо понятие "мертвой натуры". Они полны дыхания и шелеста, они наслаждаются солнцем и воздухом. И не только изящество форм и яркость красок привлекают нас в цветах Головина: мы чувствуем ту "intelligence des fleurs"²¹, о которой говорит М. Метерлинк, безмолвную и таинственную растительную жизнь, струящуюся в каждом лепестке. Обманчиво спокойные и молчаливые цветы говорят нам о таинстве безглагольного и покорного роста»²².

Многие современники отмечали поэзию живописного языка Головина. Сергей Маковский писал, что природа в его произведениях «опоэтизирована». Известный театральный критик начала ХХ века А.Я. Левинсон, называя художника «поэтом и денди», объяснял это так: «С благородством гаммы, вырождающейся иногда в щегольство, Головин соединяет редкостное поэтическое чувство»²³. Поистине ранние работы художника полны какой-то фантастической лирики, тонкой, декоративной, ритмичной. Головин глубоко чувствовал и любил поэзию, особенно восхищаясь ранними стихами М. Кузмина, выделяя среди поэтов Дельвига, Фета, Лермонтова и Тютчева. Любила поэзию и Елена Поленова. В их переписке упоминается работа художницы над этюдом на тему стихотворения Э. По «Ворон». Возможно, о начале разработки этого сюжета Головин писал Поленовой: «Очень порадовался за Вас, что нашли где писать "melancolie des souvenirs"²⁴, может быть, правда это будет удачно, а отлично бы, мне почему-то кажется, что у Вас на очередь станет теперь эта тема»²⁵. И действительно, над осуществлением задуманного художница работала несколько лет. В октябре 1895 года она сообщала невестке: «Последние дни я делала эскиз (кажется десятый) к сюжету, который хорошо выражен словами "поздней осени рыданье", в котором мне хочется выразить тоску одиночества. <...>. Еще никто не видал, кроме Головина, но он не судья - слишком следил за всеми видоизменениями этого сюжета с момента его возникновения два года тому назад»²⁶.

В письме художница приводит строку из стихотворения Э. По «Ворон» в переводе К. Бальмонта: «Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданье... И в камине очертанья тускло тлеющих углей...». В те же ненастные дни 1895 года Александр Яковлевич писал ей: «Возможно ли Вам писать, как бы хотелось? Теперь осень, и этим я все сказал, так хочется быть в этой осени, и сейчас опять прилив сил, и столько всего парализующего все порывы - стена какая-то, скверное состояние»²⁷.

Письма свидетельствуют о возникшей между художниками духовной близости, общности понимания таких материй, которые почти невозможно выразить словами. Для Поленовой Головин стал одним из немногих людей, вкусу и честности которых она полностью доверяла, чьим советом могла воспользоваться. Е.М. Татевосян вспоминал: «Она говорила: "Я не показываю свои работы до тех пор, пока сама я не удовлетворена ими". Е[лена] Д[митриевна] показывала свои работы только Головину, доверяла его вкусу. От остальных она скрывала...»²⁸.

Художницу можно понять: ее поиски во многом шли ощупью, нередко она пыталась выразить очень сложные обуревавшие ее чувства. Только близкий, тонко чувствующий человек мог понять смысл задуманного, дать нужный совет. По воспоминаниям Э.Ф. Голлербаха, Александр Яковлевич обладал еще одним важным качеством: «Сам человек тончайшего, безошибочного вкуса, он высоко ценил это свойство в людях. Он говорил либо с восторгом - "Вкус у него!.. Вот уж у кого вкус!.. " - либо с жалобной гримасой: "Да ведь у него вкуса нет."»²⁹. Константин Коровин тоже называл Головина «человеком большого вкуса». Неприятие фальши, поиски неуловимо-прекрасного, порой ощущение невозможности передать на холсте свои переживания - вот что роднит Головина и Поленову, придававших большее значение не видимой оболочке, а сути вещей, считая это необыкновенно важным для настоящего художника.

Погруженный в свой внутренний мир, Александр Яковлевич не был озабочен внешним успехом и не стремился выставлять свои работы. Елена Дмитриевна пыталась изменить ситуацию, постепенно ей это удалось. Она с радостью сообщала родным о выставочных планах Головина: «Теперь он ставит на выставку московских художников один пейзаж довольно большой - ночь летняя, туман, месяц (ущербный) вылезает из-за леса - и пастель, прошлогодняя "Спящая девочка", а на Передвижную посылает большую картину "холст с натяжкой жанра", как говорит»³⁰.

Е.Д. Поленова привлекла его к проекту народно-исторических выставок, задуманных Московским товариществом художников. Участники проекта писали картины на исторические и библейские сюжеты, понятные простому народу или способствующие изучению исторического прошлого России. Полотно «Плач Ярославны», написанное Александром Яковлевичем, купила М.Ф. Якунчикова, о чем автор сообщал в одном из писем Елене Дмитриевне, удивляясь и не зная, какую цену запросить.

Головин не отличался деловой хваткой. Поленовы стремились поддержать молодой талант, привлекая его к заказным работам. Такова история оформления Кологривского низшего сельскохозяйственного технического училища имени Ф.В. Чижова. Крупный промышленник, ученый и общественный деятель Федор Васильевич Чижов был хорошо знаком с разными поколениями семьи Поленовых. Будучи компаньоном Ивана Федоровича Мамонтова по железнодорожному строительству, Чижов после смерти последнего фактически стал наставником его сына, Саввы Мамонтова, известного мецената и друга многих русских художников. Все свое состояние, которое оценивалось в 6 миллионов рублей, уроженец Костромы Иван Федорович завещал на открытие в родной губернии пяти технических училищ - двух в Костроме и по одному в Кологриве, Чухломе и Макарьеве. Душеприказчиками Чижова стали Алексей Дмитриевич Поленов и Савва Иванович Мамонтов. В Кологривском училище, открытом в 1892 году, обучалось одновременно около 160 мальчиков. На огромной территории располагались многочисленные постройки: главный корпус с классами для занятий, столярная и слесарная мастерские, квартиры учителей, больница, химическая лаборатория и т.п. После официального открытия училище продолжало отстраиваться. Планировалось возвести вместительный храм для воспитанников. С.И. Мамонтов решил поступить оригинально: объединить ученическую столовую и церковь, заказав росписи столовой и храмовые образа В.Д. Поленову. 27 апреля 1893 года Е.Д. Поленова писала жене Мамонтова Елизавете Григорьевне: «Предприятие очень интересное в художественном отношении. Они придумали очень, по-моему, остроумную вещь. Вместо того чтобы строить церковь отдельно, они хотят построить большое здание, это будет столовая, а оканчиваться она будет алтарем и всеми церковными атрибутами. В будничные дни церковь будет закрываться щитами, и это будет столовая, а во время службы щиты будут снимать и получится очень поместительная церковь. По стенам залы они придумали сделать большие панно и расписать их евангельскими сюжетами по эскизам Ал[ександра] Анд[реевича] Иванова, - так как он был друг Федора Вас[ильевича Чижова] и так как Ф[едор] В[асильевич] очень высоко ценил его художественную идею»³¹. Василий Дмитриевич Поленов решил привлечь к работе своих учеников А.Я. Головина, С.В. Малютина, В.Н. Мешкова, Н.В. Розанова, Е.М. Татевосяна. Каждый из них должен был создать композицию по эскизу А.А. Иванова. Как следует из составленной В.Д. Поленовым сметы художественных работ³², сюжеты «Христос и самаритянка» и «Преображение» поручили Головину. Кроме того, он вместе с Василием Дмитриевичем и Еленой Дмитриевной Поленовыми должен был писать образа для иконостаса. Головин и Поленова собирались исполнить орнаментальную роспись храма. К сожалению, церковь так и не была построена, но сохранились эскизы икон, орнаментов, проект самой постройки³³. Панно на библейские сюжеты были написаны и, вероятно, висели в основном учебном корпусе, строительство которого было завершено в 1895 году. Е.Д. Поленова отнеслась к заказу с особым вниманием, зная местность, где строилось училище, не понаслышке (в 1889 году она посетила Кологрив во время поездки в имение своей подруги П.Д. Антиповой). В книге «Встречи и впечатления» Головин вспоминал о большой заинтересованности проектом, ведь Александр Иванов был одним из его любимых художников. Письма свидетельствуют о напряженной работе над композициями для Кологривского училища. Ожидая оценки Елены Дмитриевны, Александр Яковлевич сообщал: «Пишу, пишу и пишу, судить будете, когда вернетесь, и сегодня кончаю Преображение и принимаюсь за Богоматерь <.>. Будем работать, работать и работать, и чего-нибудь да добьемся. А все бы лучше, если бы Вы поскорее приехали»³⁴.

Каждый раз Головин с нетерпением ждал возвращения Поленовой еще и потому, что она старалась окружить заботой работавшую вместе с ней молодежь. Одинокому, трудно сходившемуся с людьми Головину внимание было особенно нужно. Его чудаковатость, нелюдимость, нервозность отмечали многие современники. Художник Константин Коровин вспоминал: «А.Я. Головин человек был замкнутый. Он не говорил о своей жизни. Но где-то глубоко в нем жила грусть, и его блестящие, красивые глаза часто выражали тревогу и сдержанное волнение»³⁵. Сергей Щербатов писал: «Головин был неврастеник, он чувствовал себя всегда гонимым и очень одиноким»³⁶. Те же черты характера отмечал Лев Бакст: «Головин ходит повесив нос, плачет, нервничает как женщина»³⁷. В лице Е.Д. Поленовой Александр Яковлевич нашел одновременно соратника по любимому делу, наставника, просто хорошего друга. О теплой обстановке при совместной работе вспоминал Е.М. Татевосян: «В первой квартире Елены Дмитриевны, куда я был приглашен <.>, я подружился с художником А.Я. Головиным, который до меня бывал там и работал. Примкнул и я к ним, создалась общая мастерская; вместе работали, чай пили, шли вместе на концерты, летом - в зоологический сад. Словом, Е[лена] Д[митриевна] с нами - как нянька за детьми.»³⁸. Головин в это время сильно страдал от болезни почек и временами не только не мог работать, но и просто не вставал с постели, о чем извещал Поленову в коротеньких записках. Елена Дмитриевна старалась, как могла, его поддержать: посылала деньги на лечение, порекомендовала своего врача. Когда Головину стало лучше, они вместе с друзьями предприняли поездку в Италию и Францию. В сентябре 1896 года Поленова не раз писала брату о своем беспокойстве за здоровье молодого человека, чем вызвала недоумение невестки, принявшей такое отношение к Александру Яковлевичу за кокетство. Елену Дмитриевну не смущало мнение окружающих. Человек большой силы воли и высоких душевных качеств, она видела свое предназначение в поддержке молодых талантов. В одном из писем она признавалась: «Мне бы хотелось, главное, не потерять двух способностей - способности помогать, воодушевлять, служить опорой и толчком к работе другим художникам. Это свойство во мне есть положительно...»³⁹. Таким отношением Поленова стремилась не дать художнику исчезнуть в круговороте повседневных забот, способствовать его самореализации.

Татевосян вспоминал: «Е[лена] Д[митриевна] про Головина мне говорила: "Он очень бесхарактерный, не умеет обращаться с деньгами своими: как только получает деньги, на другой же день у него тают. Я пробовала их сохранять; ничего из этого не выходит - все равно придет, возьмет. Мне его жаль. Он очень талантливый художник: ему живопись дается так легко, как редко кому, а в жизни никуда не годится. Я принимаю в нем такое участие, так как талантлив, но если не влиять советами, боюсь, пропадет. Меня сердит его равнодушие к своим недостаткам"»⁴⁰. Подобные черты «безволия» отмечал в воспоминаниях и тесно сотрудничавший с Головиным директор Императорских театров В.А. Теляковский.

Однако близко знавшие художника, в том числе Поленова и Теляковский, многое прощали ему не только за удивительной красоты картины, декорации, костюмы, но и за простоту, честность, доброжелательность. Ф.И. Шаляпин называл Головина «симпатичным и любимым». О необыкновенном обаянии Александра Яковлевича, неуловимыми нитями связанном с его творчеством, писал Голлербах: «Своеобразно, стилистически совершенно и пленительно было мастерство Головина. И так же своеобразен, стилистически совершенен и пленителен был он сам <.>. Волшебник в области искусства, Головин был волшебником и в жизни: у него был редкий счастливый дар располагать к себе сердца»⁴¹. Так было и с Еленой Дмитриевной Поленовой. Вот что она писала в начале их знакомства: «По просьбе Головина отправилась к нему и вынесла от него очень хорошее впечатление. Картина его ("Снятие со креста") вещь очень слабая, детская, ученическая, но есть у него этюды, которые мне очень нравятся. Из всех этюдов, бывших на выставке, я ему откровенно сказала, что мне нравится только зимний, сказала это без всякой задней мысли, а он тотчас же мне его преподнес. Ну, что ж, впрочем - это не беда, хороший этюд всегда приятно получить. Хорошее впечатление он на меня произвел, во-первых, тем, что он много наработал, во-вторых, тем, что он очень обеднел. Живет тем, что пишет по заказу на атласе цветы для ширмовых панно. Это обстоятельство его очень опростило, и вместо фатишки в нем стал проглядывать человек»⁴².

«Человек с большим и умным сердцем, всегда благожелательный и тактичный (ибо такт не что иное, как "ум сердца"), чрезвычайно мягкий, нерешительный, почти застенчивый, Головин был, однако, тверд и прям в своих оценках, когда дело касалось искусства»⁴³, - писал Голлербах. Те же черты отмечал в своих воспоминаниях и Теляковский. Елена Дмитриевна, всегда искренне расположенная к окружающим, была так же непримирима в вопросах, связанных с художественным творчеством. Честность в отношении к своему призванию объединяла художников. Интересное свидетельство принципиальности Александра Яковлевича в делах искусства сохранилось в переписке дочерей П.М. Третьякова. Вера Павловна, жена известного музыканта А.И. Зилоти, писала сестре Александре Павловне Боткиной: «"Орфей" у Головина давным-давно готов; он не желает пускать петь Збруеву - у нее нет линий, не желает пускать Петренко - у нее линий почти не осталось; а требует, чтобы пел Собинов; дело ли это декоратора распоряжаться музыкальной частью?»⁴⁴. Упрек формально не лишен логики, однако показательно, насколько вкус художника не принимал компромиссов в том, что касалось прекрасного. В опере для Головина был важен гармонический синтез искусств, а не их простая сумма. Любое нарушение гармонии было для него равносильно провалу.

Голлербах писал, что лишь «неисчерпаемая благость» помогала Головину видеть в жизни и в людях лучшее, не акцентируя внимания на сложностях, которые нередко приходилось преодолевать на пути художественных исканий. Критически был встречен частью общества и «Мир искусства» - еще один проект, объединивший Головина и Поленову. Идея создания журнала зародилась в Петербурге, решено было привлечь москвичей. Для этого организаторы специально приехали в Москву. Александр Яковлевич вспоминал: «Дягилев и Философов устроили собрание московских художников в мастерской Поленовой и поделились с ними своими планами <...>. Петербургские гости встретили в мастерской Поленовой самый радушный прием и полное сочувствие их замыслам»⁴⁵. Елена Дмитриевна приветствовала издание и собиралась участвовать в нем. Оба художника получили от С.П. Дягилева письма с предложением вступить в новое общество (письмо от 20 мая 1897 года) и принять участие в конкурсе на создание обложки первого номера журнала «Мир искусства» (письмо от 20 июня 1898 года). О тесном общении с Сергеем Павловичем летом 1898 года говорят августовские послания Головина Поленовой, в которых идет обсуждение подготовительной работы к изданию: «Я ему показал свои орнаменты, и он выбрал совсем не те, которые Вам нравятся, а самые старые; все окна забраковал и все двери, т. ч. не знаю, что ему и делать»⁴⁶. В первый год в журнале были помещены работы Головина: «Отрок Варфоломей», «Ковер», «Орнамент», «Кресло», «Проект обложки». Елена Дмитриевна Поленова умерла в ноябре 1898 года, и журнал почтил ее память специальным сдвоенным номером в 1899 году (№ 18-19), где кроме статьи Н.В. Поленовой (заставку к которой исполнил Головин) и сказки «Сынко-Филлипко» Е.Д. Поленовой было помещено большое количество иллюстраций, в том числе и «русской столовой» для М.Ф. Якунчиковой, которую Головин и Поленова начинали оформлять вместе. Эту работу они обсуждали в 1897 году во время последней совместной поездки в Париж и Испанию, куда больную Елену Дмитриевну отправили лечиться врачи. Она почти не могла рисовать, но не теряла надежду. Головин, женившийся незадолго до поездки, вернулся в Россию, а Поленова осталась долечиваться в Париже, где продолжала строить планы и встречалась с заказчицей: «Я могла многое выяснить относительно ее последнего заказа для ее столовой в Наре»⁴⁷. Головин в письмах к Елене Дмитриевне отчитывался об обсуждении проекта с М.Ф. Якунчико-вой, входил в подробности предстоящей работы. Увы, оканчивать заказ художнику пришлось уже одному.

Поленова долго болела. Александр Яковлевич хорошо понимал состояние художницы, когда желание творить разбивалось о физическую немощь. Голлербах писал о Головине: «Сколько раз его живая воля к творчеству преодолевала тяжелый недуг...»⁴⁸. Те же слова можно сказать и о Поленовой. Последний год ее жизни был поистине мучителен, но порой она находила в себе силы работать. Никто не предвидел близкой кончины. Головин, вернувшись из Парижа, ожидал возвращения художницы буквально через пару недель. Они строили планы на будущее, отводя совместной работе значительное место. Однако болезнь развивалась стремительно. В.Д. Поленов увез сестру в свое имение «Борок» на Оке (врачи предписали пребывание на природе и купания). Головин, не предчувствуя ничего ужасного, писал ей 18 августа: «Отчего Вы уехали, не оставив мне никакой записки, на сколько Вы уехали?»⁴⁹. По приезде в имение Елене Дмитриевне стало хуже, временами она теряла сознание. Когда ее перевезли в московскую больницу, Головин был потрясен. В.Д. Поленов писал жене 9 сентября: «Он необыкновенно внимательно и сердечно относится, встретил меня на ж[елезной] д[ороге]. Поехал вместе в лечебницу, очень спокойно и здраво обо всем говорил, что доктора никак не ожидали такого оборота и растерялись, и что, если бы они это предвидели, они бы не приняли Елену Дмитриевну. Очень жалел, что она его не слушала и ни за что не хотела обратиться к серьезному доктору за границей»⁵⁰. О взаимоотношениях Головина и Поленовой, попытках уговорить лечиться в Париже писала и тесно общавшаяся с ними в этот период английская журналистка Нетта Пикок. Предчувствуя близкую кончину художницы, она сообщала Н.В. Поленовой: «Головин тоже ощутит, как все это ужасно, ведь они были такими хорошими товарищами больше шести лет - изрядное испытание для дружбы!»⁵¹. Александру Яковлевичу было тяжело терять близкого человека. Кроме того, совместная художественная работа по оформлению столовой в доме М.Ф. Якунчиковой в подмосковной Наре только началась. Трудились в одной общей мастерской, где пришлось наводить порядок. Н.В. Поленова писала мужу: «Хорошо, что Головин попросил тебя разобрать художественную собственность Лили; <.> он близко стоял к ней последние года»⁵². Эта духовная близость, совместная работа двух художников были по-своему необходимы каждому из них; понимание и взаимная поддержка творческих начинаний сквозят во многих письмах. Для Головина общение с Поленовой было неотъемлемой частью жизни, незаметно помогавшее в творческих поисках. Осенью 1898 года он писал: «Елена Дмитриевна очень серьезно захворала. <...> Теперь совсем слегла и почти потеряла память, но находится в полном сознании. Очень все это тяжело»⁵³.

Она умерла. Не с кем больше было делиться сокровенными творческими замыслами, исчезла вошедшая в привычку поддержка близкого человека и наставника. Но годы дружбы и совместной работы не прошли даром, во многом определив ту высокую орбиту, которой достигло творчество Александра Головина.

1. Головин А.Я. Встречи и впечатления. Воспоминания художника / Ред. и ком. Э.Ф. Голлербаха. Л.; М., 1940.
2. Коровин К.А.. А.Я. Головин // Константин Коровин вспоминает. М., 1990. С. 140. (Далее: Коровин вспоминает.)
3. Эти письма, хранящиеся в Отделе рукописей Третьяковской галереи, были приобретены в 1967 году у Е.Д. Сахаровой, старшей дочери художника В.Д. Поленова.
4. ГоловинА..Я. Встречи и впечатления. Письма. Воспоминания о Головине. Л.; М., 1960. С. 22. (Далее: Головин. Встречи и впечатления.)
5. Письмо Е.Д. Поленовой - В.Д. Поленову от февраля 1890 года // Сахарова Е.В. Василий Дмитриевич Поленов. Елена Дмитриевна Поленова. Хроника семьи художников. М., 1964. С. 449. (Далее: Сахарова. В.Д. Поленов. Е.Д. Поленова.)
6. Письмо Е.Д. Поленовой - Н.В. Поленовой от февраля 1890 года // Там же. С. 448.
7. Письмо Е.Д. Поленовой - Н.В. Поленовой от 24 января 1895 года // Там же. С. 520.
8. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от [1896 года]. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7689. Л. 1.
9. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от 14 сентября 1894 года. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7686. Л. 2 об.-3.
10. Пяст В.А. Встречи. М., 1997. С. 67.
11. Письма А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от 27 июня и 7 июля 1894 года. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7684. Л. 1 об.; Ед. хр. 7685. Л. 2 об.
12. Теляковский В.А. Дневники директора Императорских театров. 1901-1903. Петербург. М., 2002. С. 104.
13. Маковский С.К. Силуэты русских художников. М., 1999. С. 61-62.
14. Голлербах Э.Ф. А.Я. Головин. Жизнь и творчество. Л., 1928. С. 14. (Далее: Голлербах. Головин. 1928.)
15. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от 27 июня 1894 года. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7684. Л. 1 об.-2.
16. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от 7 июля 1894 года. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7685. Л. 2, 4 об.
17. Альмединген Б.А. Из воспоминаний о работе Головина в театре // Головин. Встречи и впечатления. С. 279.
18. Сомов К.А. Письма. Дневники. Суждения современников. М., 1979. С. 160.
19. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от 7 июля 1894 года. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7685. Л. 2-2 об.
20. Мертвая природа (фр.).
21. Разумность цветов (фр.). Речь идет о философском эссе М. Метерлинка «Разум цветов» (1907).
22. Голлербах Э.Ф. Головин. 1928. С. 59.
23. Левинсон А.Я. Русские художники-декораторы // Столица и усадьба. 1916. № 57. С. 16.
24. Грусть воспоминаний (фр.).
25. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от [1893 года]. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7689. Л. 1-1 об.
26. Письмо Е.Д. Поленовой - Н.В. Поленовой от 30 октября 1895 года // Сахарова. В.Д. Поленов. Е.Д. Поленова. С. 538.
27. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от [1895 года]. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7696. Л. 1-1 об.
28. Татевосян Е.Г. Мои воспоминания о Елене Дмитриевне Поленовой // Елена Поленова. К 160-летию со дня рождения: [Альбом] / Государственная Третьяковская галерея. М., 2011. С. 357. (Далее: Татевосян.)
29. Голлербах Э.Ф. Образ Головина. Из воспоминаний об А.Я. Головине // Голлербах Э.Ф. Встречи и впечатления. СПб., 1998. С. 165. (Далее: Голлербах. 1998.)
30. Письмо Е.Д. Поленовой - Н.В. Поленовой от 24 января 1895 года // Сахарова. В.Д. Поленов. Е.Д. Поленова. С. 520.
31. Письмо Е.Д. Поленовой - Е.Г. Мамонтовой от 27 апреля 1893 года // Там же. С. 490.
32. Смета художественных работ в столовой и церкви Чижовского Кологривского училища. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 37.
33. Подробнее см.: Атрощенко О.Д. Василий Поленов и Александр Иванов. К истории церкви Кологривского училища // Собрание. 2004. № 1. С. 104-115.
34. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от [1893 года]. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7689. Л. 1об.-2, 2 об.
35. Коровин К.А. А.Я. Головин // Коровин вспоминает. С. 140.
36. Щербатов С.А. Художник в ушедшей России. М., 2000. С. 156.
37. Письмо Л.С. Бакста - Л.П. Гриценко от [3 февраля 1903 года]. ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 25. Л. 3 об.
38. Татевосян. С. 358.
39. Письмо Е.Д. Поленовой - Н.В. Поленовой от февраля 1895 года // Сахарова. B. Д. Поленов. Е.Д. Поленова. С. 522.
40. Татевосян. С. 364.
41. Голлербах Э.Ф. Образ Головина. Из воспоминаний об А.Я. Головине // Голлербах. 1998. C. 160, 171.
42. Письмо Е.Д. Поленовой - В.Д. Поленову от февраля 1890 года // Сахарова. B. Д. Поленов. Е.Д. Поленова. С.449.
43. Голлербах Э.Ф. Образ Головина. Из воспоминаний об А.Я. Головине // Голлербах. 1998. C. 163.
44. Письмо В.П. Зилоти - А.П. Боткиной от 28 декабря 1910 года. ОР ГТГ. Ф. 125. Ед. хр. 3021. Л. 1 об.
45. Головин. Встречи и впечатления. С. 62, 64.
46. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от [24 августа 1898 года] ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7715. Л. 1.
47. Письмо Е.Д. Поленовой - Н.В. Поленовой от 16/28 марта 1898 года. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7302. Л. 2 об.
48. Голлербах Э.Ф. Образ Головина. Из воспоминаний об А.Я. Головине // Голлербах. 1998. С.160.
49. Письмо А.Я. Головина - Е.Д. Поленовой от 18 августа [1898 года]. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 7714. Л. 1.
50. Письмо В.Д. Поленова - Н.В. Поленовой от 9 сентября 1898 года. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 643. Л. 2-2 об.
51. Письмо Н. Пикок - Н.В. Поленовой от 1 октября 1898 года. Ф. 54. Ед. хр. 11334. Л. 4 (пер. с англ.).
52. Письмо Н.В. Поленовой - В.Д. Поленову от 13 сентября 1898 года. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 4466. Л. 1 об.-2.
53. Письмо А.Я. Головина - М.А. Дурнову от 7 сентября 1898 года // Головин. Встречи и впечатления. С. 173.

Вернуться назад